Начало перелома

В июне мы навербовали себе людей. Лучшая часть товарищей из среды оставшихся с нами парти­зан была использована в качестве командиров со­зданных нами боевых групп,— наши дела пошли пол­ным ходом.

В районе Ивацевичей, под Янувом, недалекоот Кобрина и Лунинца, под Барановичами, Пинском и Брестом были организованы периферийные наши под­разделения. Через них нам удалось наладить связь с нашими работниками на городских предприятиях и железных дорогах.

Владимира Ивановича Савельева я послал с груп­пой товарищей в район Антополя, лейтенанта-погра­ничника Косовского под Кобрин.

Одновременно мы развернули широкую сеть бое­вых групп в местечках и селах, и к нам хлынул народ.

Здесь, как в Витебской и Пинской областях, были прекрасные советские люди, простой белорусский на­род, до конца преданный своей родине. Мы нахо­дили себе исполнителей всюду, среди всех слоев на­селения.

Поляки, чехи, венгры и румыны, видевшие неиз­бежный провал гитлеровских авантюрных планов, искали выхода, они не желали сопровождать к гибели фашистских генералов. Многие переходили к нам, еще большее их число готово было установить с на­ми связь, выполнять наши запросы по разведке и диверсиям изнутри.

В этот период рядовые гитлеровцы, подвыпив, плакались на свою судьбу, жаловались белорусам и проклинали Гитлера. Даже эсэсовцы присмирели! И только незначительная часть фашистских головоре­зов проявляла еще большую активность и беспощадно срывала свою злость за неудачи на ком попало.

В этот период гитлеровцы особенно нуждались в резервах, а резервы были выкачаны до предела. Ок­купанты были вынуждены ставить на охрану комму­никаций войско своих союзников, но союзники у Гит­лера остались только в штабах да среди поставлен­ных им фашистских правительств. В низах сочувствие «его союзников» было на нашей стороне.

Хорошо помнится осень сорок третьего года, когда участок железных дорог между Березой-Картузской и Барановичами поставили охранять чехов. Охранни­ки немедленно договорились с партизанами и стали пропускать их через полотно дороги. Стрелять они стреляли больше, чем немцы, но стреляли так себе,ввоздух.

В такой период в исполнителях не было недостат­ка, фашистская военная машина разваливалась.

Здесь было также много людей, испытавших на себе всю тяжесть тюремного режима белопанской Польши. Одного из таких, бывшего комиссаром мест­ного партизанского отряда, Николая Харитоновича Колтуна, я назначил своим помощником по району Ивацевичи.

Коммунист и активный подпольщик, Харитоныч семь лет просидел в знаменитом концентрационном лагере Березе-Картузской. Его многократно пытали, морили голодом, держали в холодной камере. Он болел болотной лихорадкой, был при смерти, но не умер и не сдался. Красная Армия, освободившая в 1939 году Западную Белоруссию, освободила и Харитоныча. Его жену убили гитлеровцы. Теперь он с двумя сыновьями партизанил. Старший его сын, во­семнадцати лет, был подрывником, а младший, Миш­ка, остроглазый, шустрый и не по годам маленький наренек тринадцати лет, сначала пас коров в се­мейном лагере, а затем стал отличным исполните­лем по связи с нашими людьми, действующими в го­родах.

Освоившись на новом месте, мы начали создавать небольшие группы, которые старались придвинуть ближе к экономическим и административным центрам области, а также к важнейшим узлам гитлеровских коммуникаций. Во главе некоторых групп были по­ставлены бывалые подпольщики—такие, как Колтун, и на эти группы я возлагал особенно большие на­дежды.

Население оккупированных районов начинало по­нимать свою силу. Желавшие бороться с врагом шли к нам непрерывным потоком. Среди них были люди самых различных возрастов и профессий. Это откры­вало широчайшие возможности для нашей работы. В конце июня меня посетил мой бывший командир отряда Цыганов. Долго мы вспоминали с ним сорок первый год. Огромная разница бросалась нам в глаза. Осенью сорок первого года гитлеровцы, опи­раясь на быстрое движение своих армий, дезоргани­зовали местное население своей демагогической про­пагандой, хвастовством — с хода взять Москву и за­кончить войну через месяц-два.

Летом сорок третьего большинство гитлеровских солдат и офицеров потеряло веру в осуществление военных замыслов фашистского командования.

Осенью сорок первого белорусское население нам сочувствовало и помогало.

Весной сорок третьего года подавляющее боль­шинство населения уже принимало активнейшее уча­стие в разгроме оккупантов. В первую военную зиму мы месяцами не снимали с плеч автоматов, теперь мы жили в окружении партизанских отрядов и действую­щего с нами населения; имели прекрасное жилье, кух­ни, бани. Могли по-человечески отдохнуть на досуге.

Узнал обо мне и Черный, прислал своих людей навстречу. А на мою просьбу откомандировал в мое распоряжение Дубова, Рыжика, деда Пахома, Теле­гина, Терешкова, Никитина и некоторых других. Че­рез некоторое время часть товарищей благополучно прибыла в наше распоряжение. При этом Черный мне рассказал, что с Дубовым он около шести месяцев не имеет связи. «Буфетчик» ему крайне нужен, а Пахому Митричу предоставлена полная свобода действовать по своему усмотрению: «Он и без моих указаний иногда выполняет поручения местных партизанских отрядов».

И наш замечательный дед не замедлил навестить нас самолично. Это была радостная, глубоко волную­щая встреча старых боевых друзей. Хотя все это со­стоялось не в красавице Москве, а День Победы еще был далеко впереди, но все мы были счастливы, и наша совместная борьба с врагом стала намного эф­фективней.

Пинский буфетчик Рыжик, проведав о моем воз­вращении, стал давать ценные данные нам и Черно­му. А скоро переехал в Кобрин и установил с нами еще более тесную связь.

Перед нами стояла, как и раньше, задача тща­тельно проверять идущих к нам людей. Всем честным людям надо было помочь находить место в нашей об­щей борьбе, где они могли бы причинить наибольший урон неприятелю. Понятно, что выполнение этой зада­чи требовало от нас железной выдержки и уменья проникать в психологию человека. Трудно и опасно было производить диверсии на железнодорожном транспорте, организовать взрывы объектов в гитлеров­ских гарнизонах. Труднее было проникать в мастер­ские, склады, учреждения, воинские части оккупантов. Ошибешься — смерть. Но еще труднее было подхо­дить к человеческой душе, придавленной, а — кто зна­ет? — может быть, и исковерканной фашистским ре­жимом.

Однако нам удавалось справляться и с этим труд­ным и ответственным делом. Мы находили наших, до конца преданных советской родине людей, и они шли туда, куда их посылали. Подавляющее большинство этих людей показывало высокие образцы дисциплины и стойкости при выполнении боевых заданий.

Давая то или иное задание, мы принимали все не­обходимые меры к тому, чтобы наш исполнитель не пострадал и чтобы гитлеровцы не могли распра­виться с его семьей или ближайшими родственниками, как это случилось с семьей Конопадского. Некоторые из этих людей, принимая наши поручения, сами про­сили взять их семьи и вывести в лес, некоторым об этом напоминали наши представители.

Осенью 1943 года у нас насчитывалось более се­мисот семейств, состоявших главным образом из жен­щин, подростков и детей. Но еще летом нам при­шлось начать строить партизанскую деревню в лесу. Бойцы, привыкшие к труду и имевшие опыт строи­тельства в лесных условиях, быстро построили не­сколько первых землянок. Этого было достаточно, чтобы женщины сами взялись за это дело. Они созда­ли добровольные женские строительные бригады, и строительство пошло полным ходом.

Выбранное нами удаленное от обжитых мест уро­чище было недоступно для карателей. В течение ле­таи осени 1943 года оно было застроено настолько, что скоро наш семейный партизанский лагерь имел уже, кроме жилых землянок, бани, пекарни и обору­дованные бараки для больных и выздоравливающих после ранений бойцов и командиров.

О партизанской санитарной части следует расска­зать несколько поподробнее.

Среди десантников группы Топкина был молодой врач Александр Холоджиев и военфельдшер — Нико­лай Рубцов. В момент раскрытия парашюта у Холоджиева стропами ободрало кожу под подбородком. Молодой двадцатидвухлетний человек вынужден был отпустить бороду. А борода у Холоджиева за не­сколько месяцев выросла огромная. Молодой врач стал похож на пожилого доктора с солидным стажем врачевания. Сам Александр обрел солидность, реши­тельность в действиях и вдумчивость. Десятки сложных операций, проведенных Холоджиевым на ветру под открытым небом или под плащ-палаткой, иногда ночью при свете костра или коптилки, без надлежа­щего инструмента, оказались удачными. Однажды он ампутировал ногу подрывнику, и ему пришлось обре­зать берцовую кость древесной пилой, но операция закончилась благополучно. Было ли причиной этому искусство молодого врача или сверхвыносливость со­ветских людей, которую они обретают в момент смер­тельной опасности для своей родины, но только авто­ритет Холоджиева рос не по дням, а по часам. Наш бородач приглашался на консультации опытными хи­рургами, работавшими в соседних партизанских отря­дах, он принимал младенцев у деревенских рожениц, к нему обращались жители партизанской зоны. Чер­ная борода Александра плохо маскировалась в редких зеленых кустарниках на болоте. Врача опознавали издалека и были всегда рады его появлению. Александр Холоджиев проявлял не только пре­красные способности советского врача, но и органи­затора. По его настоянию строились необходимые по­мещения для больных и раненых, вспомогательные службы для продуктов, бани для дезинфекции и стир­ки. А впоследствии, когда наше положение на болотах упрочилось, у Холоджиева были свои коровы, пекар­ня, мастерские по пошивке белья и т. п. Холоджиев почти не употреблял спиртного, всегда был трезв и рассудителен, но молодость все же иногда проявлялась в нем бурно, рьяно, вскипала в пустяковых спорах, порой не значащих, и 'вырывалась на поверхность.

Помимо своих прямых обязанностей, наш главный медик заведовал складом спиртного, и здесь он был неумолим и неподкупен. Хранилища свои он содержал в секрете: когда он брал и где, никто не мог проведать, просить же это снадобье у него было бесполезно.

В санчасти царил образцовый порядок и незыбле­мый авторитет нашего врача.

Иначе вел себя военфельдшер Николай Рубцов. Этот не был доволен своей профессией и все стремил­ся вырваться на боевые операции. Обладая качества­ми строевого командира, он выдвинулся по этой ли­нии, и ему было поручено командовать подразделе­нием автоматчиков. Рубцов хорошо показал себя при выполнении боевых заданий.

В нашем семейном лагере женские бригады зани­мались не только строительством. Они создали не­сколько боевых групп.

Зная прекрасно подходы к населенным пунктам и складам в районе Пинска, боевые группы женщин и девушек весьма успешно захватывали фашистские за­пасы продовольствия и табуны скота, приготовленные для отправки в Германию. Только в одной такой опе­рации женская боевая группа при содействии несколь­ких автоматчиков отбила у оккупантов семьсот голов коров, более тысячи овец, которые были угнаны в лес, в район расположения семейного лагеря. Таким же способом было захвачено большое количество муки и соли.

Боевые группы девушек и молодых женщин вы­полняли немало заданий по разведке и диверсиям. Они помогали соединению завязывать связи с инте­ресовавшими нас людьми, а иногда захватывали и до­ставляли в лес фашистских солдат.

Позднее в семейном лагере были созданы различ­ные мастерские, в которых шилось для бойцов белье, полушубки из выделывавшихся там же овечьих шкур, из шерсти изготовлялись валенки, вязались джемпе­ры и перчатки, производилась починка белья, верх­ней одежды и обуви.

Женщины и девушки семейного лагеря не были для нас обузой,— они помогали нам в повседневных боевых делах и освобождали большое количество бойцов от хозяйственных дел и забот. Семейный ла­герь стал числиться у нас тыловой частью, полезной для боевой работы.

* * *

Как-то вернувшись с центральной базы, я застал у себя в штабной землянке Сергея Ивановича Сикорского. Он радовался как ребенок. Только накануне ему удалось вырвать из фашистского рабства свою жену и троих детей.

Война застала Сикорских в Бресте, где Сергей Иванович был секретарем обкома партии по кадрам. Старшей его дочке исполнилось тогда девять лет, а младший сынишка только что начал ходить. Гитлеров­цы захватили Брест, а семья Сикорских не успела уйти. Какой-то военный, забежавший впопыхах на квартиру Сикорских, сказал жене, что Сергей Ивано­вич умер у него на руках. Надеяться семье было больше не на кого. Убитая горем женщина взяла ребяти­шек и, в чем была, ушла из дому к дальним род­ственникам на окраину города. Там, в жалкой лачуге, под чужим именем Сикорские провели страшных два года. Босые и голодные ребятишки побирались под окнами. Повыползшие из своих щелей бывшие кулаки и подкулачники, в угоду «панам-фашистам», травили беззащитных детишек собаками, бросали в них кам­нями, ругали безобразными словами.

Слезы подступили у меня к глазам, когда я слу­шал печальную повесть семьи Сикорских. Я вспомнил свое горькое детство, холодную грязь осенних дорог, от которой ныли босые ноги, высокие окна богатеев, псов, хрипящих от ярости, и толстые морды хозяев. Тот, кто сам не пережил подобных унижений, не пой­мет, как иссушают они детскую душу.

Но вот 4 мая 1943 года наша авиация совершила налет на военные объекты Бреста. Был поврежден вокзал, разбиты железнодорожные стрелки и пути. Дождь фугасов и зажигалок охладил пыл зарвавших­ся в своем усердии фашистских прислужников. Они поняли, что Красная Армия сильна и что недалек тот день, когда им придется отвечать за свои подлые по­ступки. И страшная звериная натура хозяйчика из­менилась как по волшебству. Детишек, которые при­выкли за два года «нового порядка» далеко обходить крепкие, заново покрашенные дома с высокими огра­дами и гремящими железом цепными псами, стали наперебой зазывать в эти дома. Двери, которые еще вчера со стуком захлопывались перед их носом, сего­дня гостеприимно распахивались. Руки, награждав­шие тычками, начали гладить по головке. Ребятишек называли «панычами», сажали за стол и угощали, как дорогих гостей, их умывали, чесали, наделяли обнос­ками, а одна «сердобольная» тетя — лавочница — да­же сводила детишек в баню и отпустила домой во всем чистеньком.

В это самое время в лачужку Сикорских пришла незнакомая женщина и передала записку с сообще­нием, что Сергей Иванович просит жену на другой день выйти с детьми для встречи на опушку леса. Сикорская не поверила этой записке и, опасаясь про­вокации, не только сама никуда не пошла, но и де­тишкам в этот день выходить из дому запретила. А женщина была женоргом партизанского соедине­ния и посланцем Сергея Ивановича. Делать нечего, пришлось Сергею Ивановичу писать записку своей рукой, И вот вся семья потихоньку выбралась из го­рода и в радостном волнении поспешила к условлен­ному месту. Женщина и детишки уже подбежали к опушке леса, когда внезапно из высокой ржи поднял­ся в рост отряд немецких солдат. Сикорская, таща за собой перепуганных детишек, кинулась прочь. Ее до­гнали, объяснили, что это необходимый для встречи маскарад, и «под конвоем» увели в лес.

Я поехал в семейный лагерь и познакомился с семьей Сикорского, с волнением пожал огрубевшую руку изможденной маленькой женщины, держал на руках худенького большеглазого мальчика. Я вспо­мнил своего Вилена — давненько уже не получал я писем из дому,— розового, веселого, озорного. Какое счастье, что его не коснулись ужасы «нового порядка»!

Дата добавления: 2015-10-13