Снова на запад

Плакаты на стенах домов. Требовательный, острый взгляд на мужественном лице женщины и лозунг: «Родина-мать зовет!»

Москва по-новому пленила меня своим суровым обликом. Я всматривался в каменные складки ее улиц, ища то, чем она жила и боролась, что обеспечило ей стойкость, упорство и неприступность. Я видел надол- 04К и ежи на окраинах, переулки, перегороженные (Баррикадами, мешки с песком, громоздившиеся вдоль баррикад и закрывавшие высокие витрины магазинов. Я видел людей разных профессий, работающих на за­водах и в штабах, видел суровые лица москвичек — старых и молодых. Всюду одно — стремление к победе.

Лозунги партии на стенах и в газетах, запросы, замыслы людей казались слитыми воедино и устрем­ленными, как таран, против фашистских оккупантов. Москва была та и не та, что раньше, когда я покидал ее. Она была менее нарядна, но словно возмужала. И люди стали суровее, спокойнее, проще. Город жил напряженной прифронтовой жизнью. Враг все еще стоял неподалеку, в Гжатске, но лицо города было уверенным и твердым,—лицо первой европейской сто ­ лицы, не сдавшейся врагу.

В Москву вернулся я с передовых позиций. Многое сделано, испытано, преодолено ценой огромных на­пряжений. У меня за плечами тысячи пройденных Километров по тылам врага, в памяти незабвенная

первая военная зима с ночами у костров под откры­тым небом.

У москвичей остались позади незабываемые октябрь и ноябрь первой военной осени, работа по три смены у станков, короткий отдых в цехе, скуд­ный завтрак.

И то, что я, еще несколько дней тому назад скры­вавшийся в дремучих лесах фашистского тыла, мог смотреть в гордые лица москвичей, волновало и ра­довало меня.

Первые две недели в Москве пролетели быстро: встреча с близкими и друзьями, награждение в Крем­ле да просто сама ходьба по московским улицам, с их потоками людей и машин,— все это было для ме­ня волнующим и приятным. Ощущение радостной неожиданности приходило ко мне с той минуты, когда я открывал глаза и видел себя в семье, в стенах го­стиницы, когда шум родного города, приглушенный зимними рамами, достигал моего сознания. Я думал о том, что меня ожидает дальше: свежий номер «Правды», известия о новых продвижениях Красной Армии и даже разговор в метро или в трамвае — все наводило на мысль о том, что враг силен и многое еще надо сделать для того, чтобы ты был счаст­лив. Москва, сражаясь, строилась. Метростроевцы возвели новую станцию метро. Мы ездили с Машей смотреть эту станцию и в волнении стояли перед обликом того, кто уверенно вел страну к победе. Вер­нулись домой, исполненные радостной благодарности, и в тот же день я узнал, что Иван Сергеевич Соло­монов, которого я считал погибшим, жив. Не найдя нас, он вышел к Щербине. Мне казалось почти чу­дом, что Соломонов уцелел, ведь я уже привык к мы­сли, что никогда больше его не увижу.

Через пятнадцать дней был закончен и сдан от­чет о работе в тылу врага. Я спросил: что же даль­ше? Мне ответили: «Отдыхай. Ты поработал не плохо и теперь имеешь право отдохнуть. Месяц-другой... а там будет видно...» Я уже видел себя на работе в ап­парате. Это никак не отвечало моим настроениям.

И я твердо решил отложить свой отпуск до конца

войны. Воздух Москвы был полон предчувствиями победы, и я не мог просто сидеть и ждать, я должен был бороться с врагом, чтобы ускорить ее приход и встретить в рядах передовой колонны.

Однако и на этот раз пришлось потратить немало усилий и времени, прежде чем я получил определен­ное назначение. Были всевозможные предложения и варианты, среди них — предложение вернуться в свое соединение, теперь носившее мое имя. Но это пред­ложение я отклонил: мой заместитель, товарищ Чер­ный, прекрасно освоился с диверсионной работой, умело руководил отрядами, и не было никакого смыс­ла менять это руководство. А вот группа Топкина, в Брестской области, все еще оставалась без команди­ра. По имевшимся в Москве сведениям, она неплохо действовала, но она обросла тысячами местных пар­тизан, и управление этими тысячами было не лег­ким — время от времени оттуда поступали тревож­ные сигналы.

В Брестской области еще летом 1942 года возник­ло несколько крупных партизанских отрядов. Боль­шинство их базировалось в лесах Ружанской пущи и так называемых «Волчьих норах». Отряды имени Щорса, имени Калинина, «Советская Беларусь» и многие другие сформировались здесь главным образом из окруженцев и бежавших из фашистского пле­на бывших бойцов и командиров Красной Армии. Ру­ководство отрядами до приземления группы Топки­на осуществляли Иосиф Павлович Урбанович и Иван Иванович Жижко, оставленные ЦК КП(б) Белорус­сии на подпольную работу в тылу у гитлеровцев. Урба­нович и Жижко создали подпольный антифашистский комитет, который первое время и руководил партизан­ским движением. Оба эти товарища не имели доста­точного опыта партийной работы, не служили в армии, а главное — не имели регулярной связи с ЦК КП(б) Белоруссии и Центральным штабом партизанского Движения. Поэтому им не под силу было навести поря­док и дисциплину в отрядах, преодолеть партизанщи­ну и распущенность. И даже созданный ими антифа­шистский комитет, занимающийся в основном массо­вой и пропагандистской работой, не мог наладить военное руководство.

В сентябре 1942 года в Брестской области была выброшена десантная группа капитана Топкина, о ко­тором я уже говорил выше. Группа имела радиостан­цию. Войдя в сношение с этой группой, Урбанович и Жижко получили возможность установить связь с Москвой. Капитан Топкин, старший политрук Цветков и старший лейтенант Алексейчик охотно приняли пред­ложение Урбановича и общими силами стали наво­дить порядок среди отрядов, стихийно образовавшихся в Брестской области,

А'1осквичам удалось переключить часть отрядов на подрыв вражеских эшелонов и организацию ди­версий на шоссе против автоколонн противника, но навести дисциплину и сделать эти отряды пол­ностью боеспособными товарищам не удалось. Урбановичу и Топкину предоставилась возможность так­же организовать вывозку авиабомб со склада, остав­шегося невзорванным при отходе советских войск. С этого склада было вывезено около сотни подвод тя­желых снарядов. Выплавленный путем кипячения авиабомб в воде тол прекрасно взрывался при до­бавлении небольшого количества обыкновенного прес­сованного тола.

У товарищей создалась, таким образом, возмож­ность запастись взрывчаткой на подрыв большого количества вражеских эшелонов. Но недисциплиниро­ванность в отрядах помешала осуществить это важ­нейшее мероприятие в широких масштабах. Благо­приятный момент для добычи взрывчатки был упу­щен, и гитлеровцы вывезли авиабомбы в более на­дежное место. Да и добытая уже взрывчатка не была рационально использована. В отряде «Советская Беларусь» находились лихачи, которые закладывали для подрыва одного фашистского эшелона не одну сотню килограммов тола. Паровоз в таких случаях разрывало на куски, но разрушения в эшелонах мало чем отличались от тех, которые давал взрыв трехпятн килограммов тола.

Это ненужное ухарство было выгодно только вра­гу. Но чтобы бороться за настоящую воинскую дис­циплину, надо было иметь авторитет, крепкую руку и твердый характер.

Мне казалось, что именно в Брестской области я смог бы с пользой для общего дела применить весь свой опыт, и я предложил себя в качестве командира группы Топкина. Это предложение было принято. Пе­ред вылетом я побывал в ЦК ВКП(б) и у секретаря ЦК КП(б) Белоруссии товарища Пономаренко. По­лученные мною руководящие указания содержали в себе ясную политическую установку на организацию всенародной войны против фашистских оккупантов.

Мои спутники, Александр Шлыков и Лаврен Бриль, успевшие уже навестить всех своих родных и многих знакомых, начали помогать мне в подготовке к новому вылету, выписывать и получать со складов все необходимое. Приходилось очень торопиться. Но­чи становились все короче, и мы рисковали застрять в Москве до августа. Я нетерпеливо считал дни и ча­сы, а вылет все оттягивался из-за непогоды.

21 мая, наконец, нас вызвали на аэродром.

Какая огромная разница между первым моим по­летом в фашистский тыл и этим! Теперь вся обста­новка подмосковного аэродрома создавала уверен­ность в успехе. В воздухе, на бетонированных до­рожках и на зеленом поле аэродрома было множе­ство машин — от маленьких, юрких истребителей и до тяжелых многомоторных бомбовозов и крупных транспортных кораблей. Вся эта двигавшаяся в раз­ных направлениях масса самолетов подчинялась же­лезной дисциплине и строжайшему распорядку. И все же мысль, сумеет ли летчик вывести самолет к цели, меня по старой памяти тревожила.

Слишком короткая, почти светлая майская ночь делала наш вылет весьма ответственным. На обрат­ном пути наш самолет должен был приземлиться на партизанском аэродроме где-то вблизи Сарн и там дожидаться следующей ночи. Однако на случай не­возможности посадки был взят почти двойной запас бензина и до минимума сокращена полезная нагрузка. Наш «ЛИ-2», поднимавший свыше тридцати человек, взял всего четверых и один грузовой мешок. Самолет взлетел с таким расчетом, чтобы с наступлением суме­рек пересечь линию фронта.

Было еще светло. Под нами проплывала террито­рия, где побывал враг, и печальная земля открывала свои раны: спаленные, разрушенные деревни, прова­лы окопов и траншей. Вид искалеченной земли зло­бой и ненавистью переполнял сердце.

Мы проходили над линией фронта в прозрачных сумерках. Луч вражеского прожектора лизнул пра­вую плоскость самолета. Летчик сделал горку, и пуч­ки лучей пересеклись где-то над нами. Как лезвия ги­гантских мечей, они рассекали небо в различных на­правлениях, то в непосредственной близости от ма­шины, то вдали от нее. Из нескольких точек загово­рили зенитные пулеметы, но они стреляли, очевидно, по звуку моторов, и вскоре светящиеся струи трасси­рующих пуль погасли где-то за нами. Самолет шел те­перь над территорией, занятой противником. По зиг­загообразным путям, проложенным вдоль линии око­пов, бегали маленькие черные коробки автомашин с тонкими усиками лучей, пробивавшихся из заэкрани­рованных фар. Через каждые сто, сто пятьдесят мет­ров машины приостанавливались. Очевидно, они раз­возили по окопам продукты питания и боеприпасы. Их было отлично видно с самолета, и я подумал: «Спустить бы на них тысячу фугасок!» Наш стрелок- радист товарищ Агеев легко вращал над нами свое ловкое, плотно сбитое тело. Он со своим единствен­ным крупнокалиберным пулеметом зорко стерег воз­дух. Еще на аэродроме я заметил на фюзеляже на­шего самолета звездочку, означавшую, что наш мир­ный транспортный корабль сбил вражеский самолет.

Темнота майской ночи наступает очень медленно, особенно на подмосковных широтах, но мы удаля­лись на юго-запад, и ночь словно отступала перед нами. Наконец все-таки стемнело. Начиналась болтанка. Справа позади остался Гомель. Мои бойцы и ра­дист спали на запасных бензобаках. Мысленно я представил себе огромную площадь Пинских болот, над которой мы пролетали, и мне мучительно захоте­лось увидеть с высоты самолета озеро Червонное — так, как хочется увидеть родные места после долгой разлуки. Но туман застлал землю, и лишь изредка прорывались сквозь мутную его пелену темные мас­сивы елового леса, проплывавшего в двух сотнях метров под плоскостями. Стянутый лямками парашю­та, я перегибался к окну, напряженно вглядываясь в густеющий сумрак. От напряжения у меня мелькало в глазах, кружилась и разбаливалась голова. Вне­запно мне стало так нехорошо, что я лишь огромным усилием воли сохранил сознание.

Пилот сказал: «До цели осталось пятнадцать ми­нут». Надо было найти силы, чтобы встать, подгото­виться, подойти к двери и прыгнуть. Я сидел прямо по ходу самолета с закрытыми глазами, не будучи в состоянии вымолвить слово.

Раздалось ожидаемое: «Цель!» С трудом я под­нялся на ноги и пошел к двери, держась за обшивку фюзеляжа. На мгновение перед глазами на вздыбив­шейся земле мелькнули костры, но рассмотреть, ка­кая фигура ими была обозначена, я не был в состоя­нии. Ко мне жался Лаврен, он ни разу еще не пры­гал с парашютом и теперь, видимо, боялся. Я молча отстранил его рукой.

«Пошел!» — и я рванулся в воздух, едва помня, что и как я делаю. Стропы дернули и натянулись. Ко мне сразу вернулись силы, исчезли головокружение и дурнота. Ветром меня относило на небольшой лесок. Я решил было скользить в направлении знакомой по приказу фигуры костров — буквы П и точки,— но было уже поздно, ноги мои ощутили ветви сосны, а через секунду меня слегка дернуло вверх, купол пара­шюта аккуратно покрыл верхушку дерева, и я повис на стропах у самой земли. Бойцы и груз приземлились так же благополучно. От костров к нам бежали люди.

Обрезав стропы парашюта и взяв автомат наизго­товку, я стал обходить костры кустарником. За чер­той освещенного пламенем костров пространства бес­порядочно суетились в темноте люди.

— Да где ж он делся? Парашют-то, вон он висит!

— Ванька, беги к Василь Василичу!

— Да нету его тута!

— Беги, так твою!..

— Петька, ищи его в кустах, должно, туда побег!

Я подошел к подводе, стоявшей под деревом. Ко­ротко привязанная лошадь дергала повод, стараясь дотянуться до куста сочной травы, росшего между корней. Какой-то парень с винтовкой на ремне с раз­маху налетел на меня из темноты.

— Ты чего тут?.. Хоронишься? Давай сюда ме­шок! — и он ухватился за мой рюкзак.

— Руки убери! Ну!—Я отстранился.—Ты кто такой?

— Да мы от Василь Василича, за вами.

— Кто это, Василь Васильич?

— Известно, командир наш, товарищ Алексейчик.

Мы столковались с этим и еще с двумя партизана­ми, подбежавшими к нам, — посланцами Алексейчика

Подошел и сам старший лейтенант. Кто-то при­знал меня и назвал Батей, я предупредил, что приле­тел к ним как полковник Льдов; все остальное долж­но соблюдаться в тайне.

Среднего роста и крепкого телосложения человек, с крупными чертами лица, представился мне как за­меститель выбывшего капитана Топкина. Мы лично не встречались, но Алексейчик знал обо мне по рас­сказам своих людей, которые со мной виделись, ко­гда сопровождали к нам на базу раненого капитана для отправки в Москву. Алексейчик прибыл в район местечка Ружаны для приемки самолета. На встречу и охрану места выброски были использованы базиро­вавшиеся поблизости партизанские отряды.

Этот молодой командир выполнял отдельные за­дания в тылу врага по разведке еще до выброски в составе группы Топкина. Но опыта в управлении боль­шими подразделениями партизан у него не было, и он был искренне рад моему прибытию. По приказу Алексейчик должен был передать мне командование и стать моим заместителем.

Штаб находился восточнее железной дороги Брест — Барановичи, где оставался заместитель Топ­кина по политчасти, Цветков.

Старший лейтенант коротко доложил мне обстановку, и все мы направились в расположение бли­жайшего партизанского отряда.

Была темная пасмурная ночь. Накрапывал мелкий дождик. Мы ехали по лесной дорожке на телеге, подпрыгивая на пнях и кочках и защищаясь от вет­вей сосен, хлещущих нас по лицам.

Я снова был на занятой врагом нашей советской земле. В Брестской области ранее мне бывать не при­водилось.

Утомленный длительным полетом, я чувствовал некоторую слабость.

В темноте ночи раздалось несколько одиночных винтовочных выстрелов, затем послышалась длинная очередь из немецкого автомата. Стреляли от нас ки­лометра за два. В тихом ночном воздухе звонко раз­далось эхо выстрелов. Я вздрогнул, но быстро успо­коился. Мои спутники не обратили на стрельбу ника­кого внимания.

— Что это? — спросил я у Алексейчика.

— Стреляют-то?

— Да.

— О-о-о! Это у нас тут пруссаки по ночам отпуги­вают белорусов,— сказал спокойно Алексейчик.

— Какие пруссаки?

— Пограничники. Они, как петухи, каждую ночь в одно и то же время. Границу, видишь ли, здесь провели, по эту сторону Буга. Дальше идет Восточ­ная Пруссия.

— А Польша?

— Польша ими считается уже освоенной, так сказать, внутренней провинцией Германии зачислена. Здесь они провели линию километров на двести во­сточнее польской границы, ее и охраняют. За этой линией у них и порядки другие, чем здесь...

Мы замолчали.

«Польша — внутренняя провинция Германии... Бе­лоруссия пока что за границей и, вероятно, только потому, что фронт остановился там, где-то на Волге. А если бы фашистам удалось продвинуться дальше к востоку, то граница Пруссии была бы проведена по Днепру, а может быть, и Волге»,— думал я.

Мне вспомнились рассказы рыбаков: «Закинем мы бывало трехкилометровый невод подо льдом на Аральском море, канаты тоже кило­метра по два. Тянули их верблюды, вращающие во­рота. Выбредали пудов по тысяче за одну тоню. Когда рыбу прижмешь к берегу и начинаешь ее вы­гребать на лед, то щуки все еще хватают лещей и су­даков направо и налево. Они точно довольны тем,что вокруг них скопилось столько пищи... Ты ее волокешь садком на лед, а у нее изо рта хвост рыбины торчит, никак заглотнуть не может...»

Фашизм захватил целый ряд государств Европы, ворвался в Африку и в Россию. И хотя разгром гит­леровской Германии предрешен, но ее фашистские главари все еще думают о захвате новых областей.

К утру мы оказались в лагере, похожем на боль­шой разбросанный цыганский табор. Кругом горели костры, около них сидели мужчины и женщины раз­ных возрастов и занимались кто чем: одни готовили пищу, другие стирали белье, третьи спали или весе­лились. Где-то горланили песни. Где-то, несмотря на ранний час, пиликали на гармошке, и кто-то нестерпи­мо тонким голосом выводил «Зозулю».

Дата добавления: 2015-10-13