Авария самолета

Самолет должен был приземлиться в том же ме­сте, где спрыгнули мы на парашютах. Другой поса­дочной площадки поблизости не было. Проводив командиров, я с Алексейчиком выехал на площадку. Это было поле километров шесть в длину и километ­ра два в ширину, не паханное несколько лет кряду. Местами оно поросло молодыми деревьями, но почти в любом направлении можно было найти чистую пло­щадь в полтора-два километра длиной и метров шестьсот шириной. Здесь мы и должны были прини­мать транспортные самолеты.

Дополнительную расчистку поля производить бы­ло нецелесообразно. Жители ближайших деревень по­няли бы, что здесь готовится посадка самолетов, и это могло стать известным гестапо, а так как ночи были короткие и самолет все равно до утра не мог бы улететь обратно, в распоряжении фашистов ока­зывался целый семнадцатичасовой день, в течение ко­торого им нетрудно было совершить нападение и, че­го доброго, уничтожить приземлившуюся машину. Ближайший гитлеровский гарнизон, находившийся в восьми-девяти километрах в местечке Ружаны, имел две танкетки, и пограничная охрана на установлен­ной оккупантами границе Восточной Пруссии тоже располагала танкетками. Граница проходила в каких- нибудь двух километрах от нас. Самым же мощным вооружением нашего отряда были два противотанко­вых ружья.

Мы тщательно обследовали поле, выбрали удоб­ную для посадки самолета площадку и решили, под­крепив охрану наиболее надежными людьми, подго­товить посадочные сигналы.

Шли дни, стояла хорошая летная погода, а само­лета все не было. Прошла неделя в напряженном ожидании. Наконец вечером 27 мая мы получили ра­диограмму, извещавшую о вылете самолета. До это­го мы каждую ночь вывозили раненых на площадку. В этот день я дал приказ не вывозить их до особого распоряжения, а Шлыкову поручил распустить слух о том, что самолет, который прилетит первым, только сбросит груз и садиться не будет.

Сигнал был разложен, заставы размешены, с ми­нуты на минуту должен был появиться самолет. Нер­вы мои были так напряжены ожиданием, что я при­лег на траву, пытаясь заставить себя забыть о само­лете и думать о другом. И все-таки я ловил себя на том, что с мучительным напряжением вслушиваюсь в малейшие колебания воздуха. Вот что-то послыша­лось. Это еще не был звук, а какое-то еле уловимое веяние, напоминавшее полет летучей мыши. Затем воздушные колебания стали похожи на сотрясение, вызванное неслышным из-за отдаленности взрывом. Наконец вибрация воздуха переросла в звук, похо­жий на гудение шмеля, бьющегося о стекло. Разда­лись радостные голоса: «Самолет!» Сомнений больше не оставалось. Не прошло и трех минут, как «ЛИ-2» с ревом пронесся над кострами, и гул его моторов замер на западе, чтобы в последующие минуты сно­ва возникнуть на востоке и внезапно оборваться со­всем. Самолета не было слышно, но я понял, что он идет на посадку с выключенными моторами. Через несколько секунд два мощных прожектора осветили поле, а еще через минуту машина остановилась у центрального костра.

Я побежал к самолету. Оглашая окрестности страшным ревом, «ЛИ-2» подруливал к группе де­ревьев. Летчик оказался нашим знакомым: неделю тому назад мы с ним летели сюда. Ребята быстро разгрузили самолет и тщательно замаскировали пло­скости и фюзеляж сосновыми ветками.

Занималась заря. Оставив в кустах у машины не­большую охрану, я отправил всех прилетевших людей в ближайший лес. Перед уходом с площадки мы с командиром корабля прошлись по полю и в свете разгоравшейся зари осмотрели место для старта. Из лагеря должны были привезти завтрак для экипажа и людей, занятых на разгрузке и охране машины. Завтрак запаздывал. Летчики рассказали мне, как они в прошлый раз, выбросив нас, возвращались на Большую землю. Приземлиться им на промежуточ­ном аэродроме в районе Сарны не удалось, и они пе­релетали линию фронта в девять часов утра.

— Пришлось итти на бреющем полете, над голо­вами гитлеровцев и над траншеями. Палили по нас нещадно, в корпусе машины мы потом обнаружили двадцать две пробоины пулевых и одно попадание мелкокалиберного снаряда, который, к счастью, не взорвался, а только сделал две пробоины в стенках фюзеляжа. Но эта машина сделана на нашем заводе, очень крепкая, и мы благополучно дотянули до своего аэродрома,— рассказывал пилот товарищ Быстров.

С разных концов поля начали поступать донесения о том, что на поле появляются крестьяне, едущие по различным надобностям в лес. Я приказал всех посто­ронних лиц задерживать до десяти часов вечера. Пос­ле завтрака предложил экипажу ложиться отдыхать.

Но не тут-то было! Впервые попавшие в партизанский

тыл летчики вступили в оживленную беседу с парти­занами, а те, в свою очередь, начали с увлечением расспрашивать о Большой земле. Я же всячески хо­тел создать условия для отдыха экипажа. Поэтому приказал прекратить всякие разговоры. Несмотря на повторный строгий приказ, люди еще долго перепол­зали от одного куста к другому, и то тут, то там слы­шались предательские шорохи и шушуканье.

А солнце словно застыло в зените. Казалось, вечер не наступит совсем. Наконец часам к пятнадцати все успокоилось. Решил и я прилечь на часок, но уснуть мне не удалось. Время от времени с разных концов площадки раздавались винтовочные выстрелы. Я по­сылал связных, и они неизменно докладывали, что это нечаянно выстрелил тот или иной постовой. Нервы снова мучительно напряглись: скорее бы вечер!

Вот уже и восемнадцатый час на исходе. Теперь с каждой минутой нападение гитлеровцев на посадоч­ную площадку становилось все менее вероятным. Я уже начал успокаиваться и дремать, как вдруг, примерно в километре от нас, раздался взрыв. Вслед за ним прозвучало несколько беспорядочных выстре­лов и снова все стихло. Сон соскочил с меня мгно­венно. Я выслал связных к месту взрыва, но приска­кавший верховой доложил, что в руках у одного бой­ца нечаянно взорвалась граната и ранила четырех партизан, а люди из соседней заставы вообразили, что это напали гитлеровцы, и открыли беглый огонь по опушке.

Меня разбирала злость. «Нет,— думал я,— с та­кой партизанщиной воевать нельзя! Лучше иметь пол­сотни дисциплинированных бойцов, чем тысячи таких вот, у которых гранаты рвутся в руках сами собой и винтовки стреляют без ведома своих хозяев. Воин­ская часть из кого бы ни была она создана и в каких бы условиях ни находилась, должна иметь такую ор­ганизацию, при которой все подчинено единой воле, подтянуто и напряжено, как сжатая пружина».

Солнце легло, наконец, на линию горизонта. К пло­щадке начали подвозить раненых. Я пригласил командира экипажа еще раз осмотреть стартовую площад­ку. Но командир экипажа, капитан Быстрое, за бла­гополучный взлет совершенно не беспокоился. Мы вернулись к машине. Погрузка раненых заканчива­лась. С наступлением темноты большинство людей, несших охрану в разных участках поля, сгрудилось около самолета. Многим хотелось взглянуть собствен­ными глазами на дорогого посланца родины. Некото­рые, словно не веря глазам, щупали плоскости само­лета руками.

Наступил ответственный момент взлета. Окрест­ности огласились страшным ревом заработавших на полном газу лопастей пропеллеров. Машина дрогнула, закачалась, двинулась с места и поползла, медленно набирая скорость.

Но что это? Самолет с места начал уклоняться влево и устремился прямо на группу высоких елей, подступавших тупым клином к направлению взлета. Сердце у меня тревожно забилось, а машина, уже на­брав скорость, слилась с темным фоном леса.

Вот она как-то неестественно подпрыгнула и на­чала разворачиваться вправо. Поздно! Концом левой плоскости она ударилась о высокую могучую ель и, точно огромная хищная птица, развернулась и броси­лась на вершины деревьев. Ели затрещали, как сухой тростник. Самолет провалился между ними, и от него повалил густой черный дым, а сквозь ветви хвои на­чали просвечивать сине-розовые языки пламени.

Люди с разных сторон бросились к горящему са­молету спасать раненых, экипаж, грузы. Я бежал сколько было у меня силы, а ноги подламывались, и сердце, казалось, разорвется на части. Мы не добе­жали метров пятьдесят — семьдесят, когда в горящем самолете начали рваться боеприпасы, а еще через не­сколько секунд произошел сильный взрыв бензобаков. Остатки машины и соседние ели, облитые горящим бензином, превратились в огромный пылающий костер. Нетрудно представить себе, что испытывали мы в этот момент. Машина, раненые, документы — все по­гибло,— думал я. А главное, этого могло не быть. Са­молет можно было откатить с наступлением темноты в любом направлении, чтобы взлететь наверняка без риска. Второго самолета теперь на это поле не по­шлют, другой посадочной площадки у нас нет, следовательно, исключается возможность принимать само­леты, получать необходимый груз для обеспечения боевой задачи.

«Конец! — подумал я, останавливаясь и закрывая глаза.— Погибли все...» Но ко мне подбежал Алексей­чик и доложил, что летчики живы, раненых и доку­менты тоже успели выгрузить из самолета. Я посмот­рел на него, почти не сомневаясь в том, что он меня обманывает, но от леса подбежал командир отряда имени Кирова, Краснов Аркадий, и подтвердил, что экипаж и все раненые спасены.

«Как же это могло получиться? — недоумевал я.— Ведь машина загорелась не больше чем через полто­ры минуты после падения. Столько же примерно вре­мени прошло до взрыва бензобаков. Как же за две- три минуты успели выгрузить двадцать пять человек из полуразодранной машины?»

Но факт оставался фактом. Русские люди, даже при всей распущенности, царившей в этих партизан­ских отрядах, в минуту смертельной опасности для товарищей показали чудо организованности и бес­страшия.

Большинство провожавших, как оказалось, бежа­ло вслед за самолетом. Десятка два верховых скака­ли по сторонам, почти не отставая от плоскостей, до самого взлета машины. Сырые ветви хвои, смягчив удар, послужили неплохим амортизатором, и машина, сломав вершины елей, застряла на обломках стволов на высоте в полтора метра от земли. И люди успели выхватить из горящей машины раненых, получивших дополнительно по одному, по два синяка на теле.

Больше всех пострадал командир корабля Бы­строе — он при падении сломал ногу, остальные чле­ны экипажа отделались ушибами. Но моральный удар оказался куда более тяжелым, чем физический. К чи­слу раненых добавился командир самолета. Исчезла надежда тяжело раненных на быструю квалифициро­ванную медпомощь в Москве. Меня обвинили в неправильном выборе посадочной площадки. Началась ненужная переписка: как, мол, случилось, почему, кто виновен?

Однако, ко всеобщему нашему удовлетворению, через несколько ночей к нам прилетел командир авиа­части, к которой принадлежал экипаж сгоревшей ма­шины, и, погрузив большую часть раненых, ночью благополучно взлетел с той же площадки и доставил их на Большую землю. И этим подтвердил пригод­ность нашего взлетного поля.

Проводив второй самолет, мы начали готовиться к переносу полученной с первым самолетом мощной радиоустановки, оружия и боеприпасов через линию железной дороги — туда, где находилось основное яд­ро десантной группы и главный штаб партизанских соединений.

Дата добавления: 2015-10-13