Первый удар по врагу

В конце октября наступило похолодание. Вязкие болота покрылись твердой коркой, и открытые лужи­цы заблестели чистым, прозрачным льдом. Там, где стояла вода, грязь, стало возможно проходить в ва­ленках, двигаться на лыжах. Легче стало совершать переходы на большие расстояния. Но теперь и про­тивнику ничто не мешало организовать на нас облаву с танкетками, легкими танками и автобронемашина­ми. Но так только казалось. Оккупанты не представ­ляли себе особенностей белорусских лесов и болот и не имели понятия о стойкости и упорстве нашего со­ветского человека. Русский человек в этой войне по­казал не только храбрость, находчивость и беззавет­ную преданность своей партии и великому Сталину. Вместе с этим он показал и невиданную в мире выносливость. Оккупантов больше, чем нас, пугало наступление суровой зимы.

Уже выпал первый снег. А у нас еще не было ни запаса продовольствия, ни теплой одежды, ни земля­нок в лесу. Базироваться же в деревнях нельзя: люди мало обстреляны. Сражаться с противником в откры­том бою с такими средствами мы не могли.

Вечером 25 октября я со всем отрядом вошел в хутор Нешково, к которому когда-то подходил с такой опаской и где едва не попал в руки кара­телей.

Представьте себе огромную низменность, прости­рающуюся перед вами на десятки квадратных кило­метров, поросшую чахлыми сосенками, березняком, лозой. Кое-где на этой низине вкраплены песчаные островки, и на них бугрится лес. Растут там мачто­вые сосны, ели, огромные дубы и клены, встречаются рябины в несколько обхватов. У основания этих ги­гантов — кустарники крушины, ольшаника, лозняка.

Помнится, в сорок втором году, ранней весной, у нас на одном из таких островков были лошади. Ко­гда еще не протаял окончательно грунт подо мхом, мы решили переправить наших коней на соседний боль­шой остров. По чистому моховому болоту хлопцы еха­ли на них верхами, а у самого острова на солнечном припеке грунт местами уже протаял. Одна из лоша­дей провалилась, и пока бойцы снимали с нее седло, у нее снаружи осталась только голова, а когда были срублены и поднесены слеги, то лошадь вся ушла в трясину. Только дикие кабаны и лоси проскакивают с одного острова на другой в любое время года без за­держки, по своим собственным тропам.

В березинские болота «материк» врезался бесчис­ленными клиньями, полуостровками и возвышенностя­ми. На одном -из таких клиньев и размещался хутор Нешково. Три деревенские бревенчатые избы средних размеров и два сарая, обнесенные плотным забором,— вот и все постройки хутора. До прихода гитлеровцев здесь помещалось отделение правления Верезинского государственного заповедника и проживало четыре семьи сторожей. Во дворе ходило несколько приру­ченных лосей. Они привыкли к людям настолько, что кормились с рук, как коровы. Когда я подходил к это­му хутору с Васькой, то из леска с поленницы дров мы наблюдали, как эсэсовцы из карательного отряда в этом дворе развлекались с молодым лосем (два старых были уже вывезены ими на станцию железной дороги). Неподалеку от построек на песчаном островке хранились бурты картошки, предназначенной для подкормки диких свиней.

Единственная узенькая грунтовая дорога связывала этот кордон с деревнями Терешки и Великая Река.

Хотя мы заняли этот пункт без боя, «многочис­ленное» население не вышло к нам навстречу с хле­бом и солью, но гордость наших бойцов и команди­ров была не меньше, чем при занятии крупного стра­тегического пункта противника.

В хуторе Нешково мы разместились для продол­жительного отдыха. Молва о нас шла впереди, и к нам со всех сторон прибывали люди с просьбой зачис­лить в отряд.

Разведчики сообщили мне, что под самым хутором в лесу расположились бежавшие от немецкой распра­вы евреи и кое-кто из местных жителей. Прослышав о появлении сильного партизанского отряда, они, видимо, решили держаться к нам поближе. Было яс­но, что о нас в ближайшее время станет известно в гестапо и противник не замедлит выслать каратель­ную экспедицию. Меня это беспокоило. Большинство бойцов в отряде были необстрелянные люди, недо­статочно дисциплинированные. Оружие имелось, но плохо обстояло с боеприпасами. Пулеметы — а их у нас уже было пятнадцать ручных и один станковый— часто отказывали из-за негодных патронов.

Мы начали усиленную подготовку к боевым дей­ствиям, Я решил прежде всего тщательно обследовать окрестности и с этой целью выехал с разведкой из Нешкова. Углубившись в лес, мы сразу же наткнулись на большой еврейский лагерь. Люди ютились в наспех оборудованных шалашах и землянках, оборванные, го­лодные: были здесь и беременные женщины, были старухи, старики и детишки. Все высыпали нам на­встречу. Они не знали, что мы не сможем их спасти, и ждали какого-то чуда. Хоть и тяжело было, но я сказал людям правду: у нас лишь небольшой подвиж­ной отряд, и семьям следовать за нами нельзя. Обе­щал прислать голодающему лагерю хлеба и мяса и посоветовал всем уходить на зиму дальше, в глубь ле­са. Со мною могли пойти только люди, способные но- бить оружие и готовые отдать жизнь на борьбу с вра­гом. Несколько мужчин присоединились к нашему от­ряду.

— А знаете, товарищ начальник, — обратилась ко мне молодая женщина, до сих пор молча слушавшая наши разговоры, — здесь есть целый отряд, человек тридцать. У них командиром старший лейтенант Басманов, они бы вам наверняка пригодились. Хорошие ребята, боевые.

Как я мечтал о встрече с Басмановым во время своих одиноких блужданий!

— Что же, — ответил я, — скажите ему, коли встретите, что я хотел бы с ним повидаться.

— Як нему схожу, нарочно схожу, — сказала женщина, — только вы потом меня с собой возьмите воевать. У меня с фашистами особые счеты есть. Возь­мете?

— Возьму, — пообещал я и вспомнил свой разго­вор с Садовским: не все бежали в лес только спасать­ся, некоторые были готовы бить врага.

Наутро Басманов был уже у меня. Мы договори­лись с ним, что он со своими людьми присоединится ко мне. Ближайшая наша задача — устройство зим­него лагеря. Решили, что основную базу мой отряд бу­дет строить в дремучем бору между Нешковом и Терешками, а Басманов со своими людьми близ озера Палик достроит свой зимний лагерь, и он будет слу­жить нам запасной базой. Стоял этот лагерь на островке, и добираться к нему можно было только на лодках. Там раненые и больные находились бы в большей безопасности. Там же в случае разгрома основной базы мог укрыться и весь отряд.

Рассчитав с возможной точностью все сроки строи­тельных работ, мы расстались с Басмановым, усло­вившись о встрече через неделю.

* * *

Место для постройки базы мы выбрали по мед­вежьим следам, потому что медведь всегда роет бер­логу в самой глухой чащобе, подальше от человече­ского глаза. Бор был темный, густой, места высокие, для копки землянок удобные. В окрестных деревнях ребята добыли пилы и топоры, и работа закипела. В течение пяти дней были построены четыре землян­ки, баня и кухня, поставлены железные печки, засте­клены окна. Радисты установили на прием одну из трех уцелевших радиостанций, и мы начали слушать сводки Совинформбюро.

Сводки не радовали. Они говорили о продвижении фашистов. Болью отдавалась в сердце знакомая фра­за: «После упорных боев наши войска оставили...» Гитлеровская пропаганда старалась вовсю. О взятии Москвы они сообщали три раза. Оккупанты расписы­вали будущие парады на Красной площади, торжества и награды «победителям». «Так как Москва сильно минирована, — вещал роскошный бархатный баритон на чистейшем русском языке, — то, но мнению Бер­лина, работы по окончательному занятию азиатской столицы следует развернуть по завершении полного окружения Москвы. Этот час недалек...» Я с досадой выключал приемник: не было сил слушать дальше наглое бахвальство врага.

Зима в том году установилась рано. Снег лежал плотно. Морозы крепчали. Но теперь жильем мы бы­ли обеспечены, и наступление зимы нас больше не пугало. Надо было быстрее закалить людей в боевых схватках.

Шоссе, соединявшее города Лепель и Борисов, проходило поблизости от нашей базы. Немецкие авто­колонны двигались по нему днем и ночью. Остано­вить движение по этой магистрали имело большое значение и для действий нашего отряда. Было реше­но подорвать мост через реку Эссу в деревне Годив- ля, в двенадцати километрах от города Лепеля. Мост этот был небольшой, всего тридцать восемь метров длины. Но глубокая и быстрая река Эсса с торфяни­стыми, заболоченными берегами исключала возмож­ность переправы вброд, а постройка нового моста представляла большие трудности.

Положение с охраной моста нам было хорошо из­вестно. Девять человек гитлеровской охраны жили в отдельном домике, недалеко от моста, и вели настоль­ко беспечный образ жизни, что зачастую ложились спать, не выставляя часового на ночь.

Такое поведение фашистских солдат объяснялось тем, что мост находился в самой деревне, а деревня охранялась местным предателем по фамилии Мисник.

Завербованный гестапо, Мисник был назначен ста­ростой деревни. Он добился назначения в деревню небольшой команды немецких солдат. Но беспокоился он при этом не столько об охране моста, сколько о защите собственной персоны. Назначенному старшим команды ефрейтору он говорил: «Вы, господин офи­цер, можете спать спокойно. Об охране моста я сам побеспокоюсь, мне все равно деревню-то охранять на­до». Ефрейтор сначала слушал такие заверения бело­руса с недоверием и нес службу по всем правилам. Однако скоро убедился, что деревня ночью патрули­руется мужиками, и стал относиться к охране моста халатно.

Выполняя задание коменданта по очистке района от неблагонадежных людей, Мисник старался вовсю: выдавал советских активистов не только своей, но и окружающих деревень. Бойцы-окруженцы, пробирав­шиеся на восток, огибали Годивлю на добрый деся­ток километров. Попасть на глаза этому негодяю бы­ло все равно, что попасть в руки гестапо. Одних он немедленно сдавал в комендатуру со своей характе­ристикой, других убивал сам в пути «при попытке к бегству».

Мисника боялись. Еще больше боялся сам Мисник. Часть местных активистов гитлеровцы расстреляли, некоторых угнали на каторжные работы в Герма­нию, кое-кому удалось скрыться в лес. Оставшиеся мужчины подчинились Миснику, и он организовал с ними надежную охрану деревни. Выставляемые патру­ли он проверял сам и, боже упаси, если кто «прохло­пает» появление постороннего человека.

В самогоне и продуктах для немецкой команды недостатка не было, а на всякий случай староста по­беспокоился и о телефонной связи с лепельским гар­низоном.

Убедившись в своем благополучии, оккупанты перешли на санаторный режим.

Поэтому вся сложность операции по уничтожению моста заключалась в том, чтобы незаметно подойти к дому Мисника и захватить его. Только после этого можно было прервать телефонную связь с Лепелем и приступить к ликвидации фашистской охраны и моста.

Все эти данные нашей разведки и сообщения двух жителей деревни Годивля, находящихся в нашем от­ряде, были учтены, и план операции был продуман во всех деталях.

Выполнение операции я поручил Александру Шлыкову. В состав группы были включены неизмен­ный спутник Шлыкова — Валентин Телегин, как луч­ший из минеров, житель деревни Годивля Степан Азаронок в качестве проводника и пятнадцать боевых ребят из десантников и окруженцев.

Темной ночью Шлыков со своими людьми пере­брался через реку ниже деревни и подошел к ней со стороны Лепеля. Отряд разбился на три группы. Сте­пан Азаронок и с ним три бойца направились к дому старосты. Другая группа из трех бойцов во главе с Десантником Серпионовым пошла уничтожать теле­фонную связь с Лепелем. Она же должна была сле­дить за выходами из деревни и никого не пропускать в сторону города. Выждав немного, Шлыков с осталь­ными бойцами незаметно подошел к хате, в которой размещалась охрана моста.

Пять гранат почти одновременно разорвались в помещении, где спали гитлеровцы. В ответ не разда­лось ни одного выстрела. Два бойца через проемы в окнах прыгнули в дымящуюся хату, осветили ее фо­нариком. Фашисты оказались в большинстве переби­тыми. Троих, очумевших от взрывов, пришлось при­стрелить из пистолетов.

Покончив с охраной, Шлыков повел свою группу на мост. В это время подошли трое посланных к до­му старосты и доложили, что Миснику удалось бе­жать. Злая собака подняла такой свирепый лай, что всегда настороженный предатель, очевидно, почувствовал приблйжение опасности и поспешил скрыться. Это значительно осложняло операцию. Надо было торопиться.

Телегин приступил к минированию свай, но сразу же обнаружилось, что толу на весь мост нехватит. Тогда бойцы бросились к расположенной поблизости смолокурне, и через каких-нибудь полчаса десяток бочек со смолой и скипидаром, приготовленных для отправки в Лепель, были расставлены на мосту. Те­легин, закончив минирование, начал подводить к боч­кам конец бикфордова шнура.

Наконец все было закончено. Оставалось только чиркнуть спичку, и середина моста взлетит на воздух, а остальное докончит огонь. Но надо было дожидать­ся товарищей, выделенных для уничтожения телефон­ной связи. Если мост подорвать — им придется пере­бираться через реку вплавь. А они почему-то задер­живались.

Шлыков нервничал. Больше Шлыкова был рас­строен своей неудачей Степан Азаронок. Предатель Мисник его перехитрил и успел скрыться. Это пред­вещало большие неприятности для многих из боль­шой семьи Азаронков, остававшихся в деревне. Сте­пан стоял в стороне, охладев ко всему, что происхо­дило вокруг него, мрачно посматривая через перила моста в черную воду реки.

На дороге показались четыре человека.

— Стой! Кто идет? — окрикнул их постовой.

— Свои, — послышался знакомый голос.

Шлыков бросился навстречу.

— В чем дело? Почему вы так задержались? — спросил он у Серпионова.

— Да вот, какой-то гражданин бежал обочиной дороги по направлению к Лепелю. Мы его задержали, как было приказано, а когда повели сюда, он пытался улизнуть. Еле поймали. Назвался Гредюшкой Игна­том. Говорит, что местный. Сбежал будто из немец­кого лагеря и обходил деревню, чтобы не напороть­ся на патрулей старосты...

Бойцы обступили задержанного.

- Степан! — окликнул Шлыков Азаронка, по-прежнему смявшем у перил на мосту. — Иди-ка сю­да. Ты вот этого гражданина Гредюшко не знаешь?

— Кого? — нехотя отозвался Степан и, точно пьяный, покачиваясь, медленно зашагал к неизвест­ному. Бойцы, державшие за руки приведенного чело­века, почувствовали, как он вздрогнул, услышав голос Степана, и рванулся, чтобы вырваться, но они удер­жали его.

Азаронок остановился, не доходя несколько шагов до задержанного, и на мгновение оцепенел. Винтовка выпала у него из рук, но в следующую секунду он прыгнул вперед, перескочив через винтовку, и судо­рожно вцепился в глотку опасному противнику.

— А-а!.. Ми-ис-ни-ик!! — гортанным голосом про­хрипел он и, свалив свою жертву на землю, начал душить.

Он был страшен в этот момент, этот простой и обычно нерасторопный пожилой колхозник. Когда четыре крепких бойца оторвали его от Мисника и оттащили в сторону, он не сразу пришел в себя от ярости.

По просьбе всех бойцов Шлыков разрешил Сте­пану собственноручно убить предателя. Азаронок это выполнил прямо здесь же, на середине заминирован­ного моста.

Когда семнадцать человек перешли мост и удали­лись метров на семьдесят, восемнадцатый чиркнул спичку. Бочки со скипидаром, расставленные на мо­сту, вспыхнули, зашипел бикфордов шнур. Убедив­шись, что все в порядке, Телегин побежал за товари­щами.

Через минуту под охваченным пламенем мостом раздался взрыв. Труп предателя вместе с обломками свай темным силуэтом метнулся в воздухе.

— Задание выполнено! Пошли! — сказал Шлыков и зашагал к лесу.

Группа была уже за деревней Веленщина, когда от горящего моста послышалась стрельба из винтовок и автоматов. Это гитлеровцы, подъезжая к месту взрыва, открыли стрельбу по местам, в которых могли быть партизанские засады.

Весь обратный путь Степан Азаронок шел в при­поднятом настроении и даже пытался насвистывать мотивы песен белорусской колхозной молодежи.

Ребятам тоже было весело.

— Ну как, доволен, дядя Степан, что с Мисником покончил? — спросил Телегин.

— Знамо, доволен, милый! А то как же ты, сы­нок, думал? Ведь это пес бешеный, а не человек был. Он моего младшего брата выдал гестапо? Вы­дал! — задавал сам себе вопросы и сам же отвечал на них Азаронок. — Отца моего, древнего старика, избил? Избил! А ну-ка, если бы Мисник жив остался да узнал, что я на подрыве моста был? Да он бы тогда весь наш род истребил! А теперь что же? Теперь другое дело. Пока фашисты сами до всего до­знаются, глядь, и конец им придет.

Когда группа вернулась в лагерь, я перед строем объявил благодарность Александру Шлыкову за ус­пешное выполнение боевого задания, поблагодарил Телегина за изобретательность и находчивость, пожал руку и поздравил с успехом и Степана Азаронка. Колхозник хотел, видимо, что-то сказать, но только махнул рукой и отошел на свое место. Отряд был в возбужденном, радостном настроении. На несколько недель мы прервали движение неприятельских войск между двумя городами, и это вызывало у людей чув­ство удовлетворения и гордости.

Зарево над Годивлей полыхало всю ночь и было видно издалека. Теперь уже не приходилось сомне­ваться, что гестапо пришлет к нам «гостей». И хоть место у нас было дальнее и глухое, но «семейка» так разрослась, что ее ни в какой трущобе спрятать уже было нельзя. Каждый день для питания требовался хлеб и скот, каждый день шли к нам беглецы, окруженцы, крестьяне.

Каждый день к десантникам прибывали все новые пополнения из лесов и деревень и просили зачислить их в отряд, и, как мы ни маскировались, на снегу оставались тропы, указывающие путь к лагерю.

Здесь стоит рассказать о встрече с колхозным бригадиром Саннинского района, Витебской области, коммунистом Иваном Трофимовичем Рыжиком, с кото­рым мы потом очень подружились.

— Иван Рыжик... Скрываюсь в лесу от немцев, — представился нам с Дубовым крестьянин лет сорока, среднего роста, улыбаясь одними умными серыми глазами. Широкие плечи, мускулистые руки, короткая развитая шея — говорили о большой физической си­ле, а резкие черты лица и острый, сосредоточенный взгляд — о волевом характере этого человека.

— Что же вам немцы не дают жить в деревне? — спросил новичка Дубов.

— Да как вам сказать? Они, может, и дадут жить тем, кто подчинится ихним фашистовским правилам, а только это такая же смерть, еще хуже... Они вот нашего предколхоза оставили на своем месте и под­писку от него взяли, чтобы, значит, работать на них. Но этот тоже им не пособник. Ему пока податься некуда, и о народе он беспокоится, чтобы деревня не пострадала... Посовещались наши коммунисты с ва­шими ребятами и решили — остаться ему пока. Дру­гое дело у меня. Два моих сына в армии, а старуха перед войной в Тамбов к дочке уехала. Один я, зна­чит, остался. Председатель-то сначала не пускал, а потом говорит: «Ну, иди, а то еще не выдержишь, задушишь у себя в хате фрица, спалят деревню, проклятые, и людей погубят... А народ пока еще не подготовлен». Ну, вот так и отбыл я из деревни. От ваших-то ребят я тогда отбился и все в оди­ночку промышлял, пока к вам дороги не нащупал... Вот и партийный билет у меня с собой, — добавил Рыжик.

Дубов взял красную книжечку и начал вниматель­но перелистывать.

Мы и раньше слышали о нем и после встречи за­числили его в «нестроевую». Так у нас называлась группа в полтора десятка людей, умудренных жизнен­ным опытом. Командиром группы был сержант Хари­тонов, а политруком — Дубов.

Об этих людях следует рассказать.

Самым старшим в этой группе был семидесятилет­ний дед Пахом, партизанский снайпер. Это был очень крепкий и выносливый старик, хитрый и ловкий воин, мастер на всякие «фокусы».

Пахом Митрич вступил в кандидаты партии на второй день Великой Отечественной войны. Старый и опытный охотник, он в лес явился со своим дробовиком.

Вначале над Пахомом многие смеялись:

— Что же ты таскаешь свою «стрельбу»? Чай, фашисты-то не куропатки.

Но дед терпеливо переносил насмешки и упорно не желал расставаться со своим дробовиком.

— Винтовка-то хороша на поле, а не в лесу, да когда пуль сколько хочешь... А из моей больше как два раза не выпалишь, и промашки из нее быть не может. Ежели бекасу на лету сбиваешь, так как же в человека не попасть? — заспорил один раз Пахом Митрич с молодым бойцом в землянке.

В словах старика много правды. Я слушал мол­ча. Но парень горячился. Он за свою трехлинейку го­тов был с дедом хоть на кулаки. А когда старый партизан загнал парня в тупик, то против Пахома вы­ступили другие.

— Дробовик, Пахом Митрич, хорош, слов нет, — начал один с хитринкой, издалека. — Вот ежели, к примеру, застать гитлеровцев в бане... и выпугнуть их оттуда голышом... А ежели немец попадется в шубе да в очках, так и стрелять незачем — мех спортишь.

Хлопцы дружно расхохотались.

Пахом Митрич рассердился и вышел.

На второй день он отпросился у своего командира на хутор, проведать земляка. А через два дня привел в лагерь двух пленных фашистов. На следующее ут­ро он с бойцом-шофером пригнал добытый в бою мо­тоцикл с прицепом. Дня через три он повел на дорогу пять автоматчиков и посадил их в засаду, сам сел поудобнее в сторонке.

На этот раз попалась грузовая автомашина. Два гитлеровца ехали в кабине, третий сидел на ящиках в кузове. Шофер гнал машину с большой скоростью. Автоматчики не успели сделать и одного выстрела, как после дуплета, сделанного Митричем, машина по­летела в канаву. Первый выстрел картечью Пахом

Митрич сделал по стеклу, осколками стекла и кар­течью вывело из строя шофера и сидевшего рядом ефрейтора, вторым выстрелом был смертельно ранен автоматчик, сидевший поверх груза.

Так дед Пахом доказал, что наш советский патриот способен бить фашистских оккупантов даже дробови­ком. Пахома Митрича прозвали снайпером и никогда больше не предлагали ему сменить свою «стрельбу» на другое оружие.

Самым молодым в группе «отцов» был командир этого подразделения, сержант Харитонов. Ему было тридцать лет. В подразделении насчитывалось восем­надцать человек, три подрывных пятерки и, как гово­рили, три человека на расход. Одну пятерку возглав­лял Рыжик, другую — сибиряк Ермил Боровиков, «волосатый», как его звали за пренебрежение к брит­ве, третью — дед Пахом.

В отличие от других, эти группы вели общий счет сброшенных под откос гитлеровских эшелонов и за­хваченных трофеев. Подразделение использовалось на охране штаба и в целом составе никогда на боевые операции не отпускалось, но взаимная дружба и спло­ченность среди стариков была изумительно крепкой.

Бой

Через два дня после взрыва моста наш начпрод отправился в деревню Веленщина, собрал там не­сколько буханок хлеба и организовал выпечку на сле­дующий день. Об этом узнал старший полицейский Булай, проживавший в соседнем поселке Острова, и вызвал карателей из Лепеля. В деревню прибыли шестьдесят четыре до зубов вооруженных гестаповца, и наш парень едва успел унести ноги.

Я решил не допускать эсэсовцев до базы, а окру­жить деревню и дать карателям бой на дорогах. От­ряд был разделен на три группы, которые и должны были занять три дороги, ведущие из Веленщины. С первой группой в двадцать два человека, вооружен­ной тремя пулеметами, выступил я сам.

Чуть брезжил рассвет, когда мы вышли на доро­гу Веленщина — Годивля и заняли удобную позицию в густом мелком ельнике, клином выступавшем из непролазного болотистого леса к самой дороге. До восхода солнца оставалось минут пятьдесят. Я отдал команду. Дружно заработали лопаты, и, когда солнце отделилось от горизонта, мы уже лежали в тщатель­но отрытых и хорошо замаскированных окопах с пу­леметами в центре и на флангах. Мой старый това­рищ по лесным скитаниям, ленивый конь, прозван­ный бойцами «Немцем», стоял тут же на опушке, привязанный к дереву и укрытый частым кустар­ником.

Было звонкое, морозное утро. Каждый звук разно­сился далеко в пространстве, и мы ясно различали да­же отдельные слова немцев, гомонивших в деревне. Возбужденные дружной работой и ожиданием, наши бойцы шопотом переговаривались в окопах.

Однако время шло, а гитлеровцы на дороге не показывались; даже шум их голосов стал утихать. Мои люди начали мерзнуть и группками отползать в кусты — там они грелись, барахтаясь и толкая друг друга. Я Тоже начал сомневаться в успехе нашего предприятия. «Почему, — думал я, — каратели долж­ны поехать обязательно по этой дороге, а не по какой- либо другой? Да и вообще, есть ли им надобность выезжать из деревни?»

— Товарищ командир, — словно угадывая мои мысли, прошептал в это время у меня за спиной Перевышко, — разрешите нам с Кривошеиным пойти и вызвать сюда карателей.

— А как вы это сделаете?

— А очень просто. Мы подойдем к концу деревни так, чтобы они нас заметили. Каратели безусловно пошлют за нами погоню, а мы станем удирать от них по этой дороге и наведем их прямо на засаду.

— Хорошо, — согласился я, — только смотрите, поаккуратнее... А то они с вами расправятся, прежде чем вы сюда успеете добежать.

— Ничего, товарищ командир, все будет сделано, как полагается...

До конца деревни Велонщина от засады было меньше километра. На горке виднелись крайние хаты. От них было не более ста метров до опушки леса, вдоль которой проходила дорога. Перевышко и Кривошеии сняли с плеч автоматы, чтобы легче было убе­гать от преследователей, и направились в деревню. Все мы, притаившись в окопах, с напряженным вни­манием наблюдали за смельчаками.

Вот они, пригнувшись вдоль изгороди, подобра­лись к крайней хате и, постояв немного, скрылись в ней. Я стал нервничать. К чему эта затея? Она могла кончиться захватом наших людей противником. Я вспомнил, что мне говорили о Перевышко: исклю­чительно смел, но мало дисциплинирован. Мысленно я еще и еще раз оценивал значение дисциплины. Ее нужно было поднимать всеми средствами, не останав­ливаясь ни перед чем.

Вдруг что-то зачернело возле деревни, и на доро­ге показались фашистские велосипедисты. Они отъ­ехали около двухсот метров от деревни, когда из край­ней хаты выскочили Перевышко с Кривошеиным и бросились во всю мочь вслед за ними. Сбившись в группу, по два-три человека в ряд, велосипедисты представляли собой прекрасную мишень. Бойцы за­мерли в окопах. Мне хотелось проверить их выдерж­ку, и я приказал не стрелять без моего сигнала. Стоя на колене, я наблюдал из-за бруствера сквозь ветви кустов приближение не подозревавшего об опасности врага. Лишь бы не оглянулись случайно назад и не заметили бегущих позади... Тогда все пропало. План будет сорван.

Вот эсэсовцы уже в сотне метров от меня. Поло­жив маузер на бруствер, я взял автомат: сейчас за­трепещут ваши подлые душонки! Вот офицер огром­ного роста, ехавший впереди группы, стал въезжать «на мушку». Я нажал спусковой крючок, раздалась очередь, и офицер отскочил от велосипеда, упал и закорчился на обочине дороги. Бойцы поддержали ме­ня плотным огнем. Эсэсовцы побросали машины и кину­лись врассыпную. Их настигали наши пули. Вот еще один каратель, зажимая руками правый бок, свалил­ся посреди поля. Третий истерически кричал где-то слева от дороги. Я целился в спину четвертого, когда кто-то, обхватив руками за плечи, с силой прижал ме­ня к земле. Оглянувшись, я увидел над собой взволно­ванное, залитое румянцем лицо Захарова, и в ту же секунду автоматная очередь прозвучала совсем ря­дом, и пули просвистели над головой. Захаров при­крыл меня собою, но и его не задело. Я выпрямился. Из-за сосны неподалеку выглядывал каратель и на­водил на меня автомат. Я дал очередь— гитлеровец упал, но, падая, он тоже успел дать короткую оче­редь, и пули просвистели высоко над окопом. Из ямы, куда свалился каратель, понеслись душераздирающие вопли.

Перестрелка была в разгаре, но пулеметы молча­ли. Я пополз к одному, другому — устранить задерж­ку оказалось невозможным. Взглянул на яму, из ко­торой неслись крики подстреленного, оттуда тихо вы­двигался ствол автомата, как мордочка принюхиваю­щегося зверя. Я дал короткую очередь. Ствол автома­та исчез. Тронув за плечо лежавшего рядом пулемет­чика, я приказал:

— Подползи, кинь гранату!

— Нет их у меня, товарищ командир.

— Возьми у меня в левом кармане,— сказал я, не спуская глаз с ямы за дорогой.

Боец достал гранату и, пригнувшись, побежал через дорогу. Подбегая к яме, он выдернул кольцо. Одновременно прозвучал выстрел, и боец, падая на бок, бросил гранату. Она разорвалась вблизи, брыз­нув осколками. Пулеметчик дрогнул и вытянулся. Четверо фашистов вылезли из ямы, собираясь бро­ситься наутек. Я тщательно прицелился, очередь — и трое, корчась, заползали по земле.

Но вот из деревни на помощь своим выбежало человек двадцать фашистов, с ходу стреляя из автома­тов. Гитлеровцы перегруппировались и начали пере­бегать дорогу от нас слева, стремясь отрезать нам путь к лесу.

— Прицеливайся точнее и спускай не торопясь курок! — сказал я бойцу Шумакову, лежавшему слева и отличавшемуся снайперской стрельбой. — Начи­най с правофлангового!

Прозвучал выстрел, фашист растянулся на поле.

— Товарищ командир! Смотрите — руки поднима­ют,— обратился ко мне второй.

Я присмотрелся. Два гитлеровца бежали с ручны­ми пулеметами, поднятыми над головой.

— Видишь! — сказал я Шумакову, показывая на пулеметчиков.

Он кивнул головой, не отрываясь от прорези при­цела.

Перевышко и Кривошеин присоединились к нам. Я отдал приказ отходить в болото. Непрочный моло­дой ледок ломался под нашими худыми сапогами; отстреливаясь и ведя под руки раненого товарища, бойцы углублялись в чащу. Пули врагов настигали нас. Коротко вскрикнув, упал и замер, кусая губы, по­литрук Довбач. Бойцы подняли его на руки, но тут же провалились в болото. Он глухо застонал, и слезы полились из его словно побелевших от боли глаз. Мы отнесли товарища в сторону и спрятали в кустах.

Внезапно фашисты перенесли огонь в сторону. Те­перь они били по моему бедному немцу, который в страхе метался в кустах: они приняли его, очевид­но, за группу прячущихся партизан. Перед нами от­крылась небольшая сухая полянка, я расположил часть бойцов за кочками и подготовил людей для обстрела гитлеровцев. Но дальше они не пошли. Забрав убитых и раненых, фашисты вернулись в де­ревню.

Мы обогнули Веленщину болотом, вышли ко вто­рой нашей засаде и соединились с группой капитана Черкасова. Тут я построил людей и поблагодарил за храбрость трех отличившихся бойцов. Среди них бы­ли Захаров, Шлыков и Шумаков. Мне нечем было их наградить, и мы просто расцеловались перед строем.

Я послал связного к третьей группе. Но едва ус­пел он скрыться из виду, как снова защелкали вы­стрелы, и мы увидели, что из-за холма выскочил че­ловек, а за ним гнались пятеро вооруженных. Я при­смотрелся — связной! — и бросился наперерез кара­телям вдоль опушки. За мной побежали бойцы. И в этот момент по опушке ударил миномет, застучали два автомата, пули запели вокруг наших голов. От­дал приказ залечь. Залегли, но внезапно сбоку от ме­ня Шумаков вскочил и бросился вперед. Я крикнул на него, он обернулся, выронил винтовку и стал мед­ленно падать. Лицо его бледнело с необычайной быст­ротой, словно с него смывали краску, губы синели. Я понял, что он убит наповал,

Гитлеровцы под прикрытием огня отступили из Веленщины, увозя девять подвод, нагруженных ране­ными и трупами. Они отходили на Стайск не дорогой, а полупрогнившей греблей. Мы ликовали. Пусть фа­шистские мерзавцы испробуют партизанские тропы, перенося на себе повозки и раненых!

Мы вошли в деревню, отбитую у противника. Это была победа. Горсточка партизан напала на хваленых головорезов фашистской армии, нанесла им пораже­ние и вынудила позорно бежать.

— Получается, Григорий Матвеевич, получается!— кричал комиссар Кеймах, размахивая автоматом.

Вокруг комиссара собрались бойцы и мирные жи­тели. Он выступил с краткой речью:

— Вот видите, товарищи, враг не так уж силен. Два взвода отборных регулярных гитлеровских войск, вооруженных минометами и пулеметами, выбиты из населенного пункта примерно таким же количеством партизан. Врагу нанесен чувствительный урон...

Дружные аплодисменты немногочисленной группы людей покрыли слова комиссара.

— Вы подождите, товарищи. Это только начало... Сейчас не аплодировать, а воевать надо... Гитлеров­ская Германия насчитывает семьдесят миллионов, а вместе со своими фашистскими союзниками около двухсот миллионов. Но на нашей стороне симпатии всех честных людей мира. Под руководством великого Сталина мы боремся за демократию... за человеческую культуру, против фашистской коричне­вой чумы... И мы победим!

Опять раздались аплодисменты. Но времени не было ни аплодировать, ни произносить речи. Лепель на­ходился всего в пятнадцати километрах. А там стояла дивизия войск противника с артиллерией и танками. Можно было ждать нападения каждую минуту.

Жители деревни тоже ликовали. В первый раз ви­дели колхозники, чтобы фашистский карательный отряд, вооруженный пулеметами и минометами, бе­жал от партизан да еще с немалыми потерями.

Когда мы вступили в Веленщину, Довбач уже был внесен в хату и лежал на постели. Он посмотрел на меня безразличным взглядом и зашептал что-то непонятное. Ни врача, ни фельдшера у нас не было, и я сам осмотрел его рану. Пуля вошла в живот и там осталась Я понял, что положение раненого безна­дежно, но все же спросил, хочет ли он, чтобы его от­везли в лагерь. Тень смерти прошла по его лицу. «Не надо, не надо, не трогайте», — зашептал он. Я попрощался с ним, прикоснувшись губами к пылаю­щему жаром лбу. Пора было уходить: с часу на час каратели могли вернуться с подкреплением. Преда­тели — староста и старшина — ушли вместе с эсэсов­цами, и ничто не грозило последним минутам умирав­шего политрука. Я попросил колхозников похоронить его как следует.

* * *

Взрыв моста в Годивле и особенно схватка с кара­телями в Веленщине не только окрылила наших лю­дей, но с молниеносной быстротой разнеслась по ок­рестным деревням и селам. К нам снова потянулись люди из лесов и деревень. Когда мы возвратились в свой лагерь, там оказался и Щербина с несколькими своими бойцами, пришедший поздравить нас с боевым успехом. С ним оказалось два человека из тех, кото­рые меня когда-то обезоружили. Им было совестно смотреть мне в глаза, и они держались поодаль. А Пашка, как я узнал потом, уже дружил с нашими бойцами. Он несколько раз приходил послушать свод­ку Совинформбюро по радио. И все искал случая из­виниться передо мной за свой проступок.

Щербина высказал много лестного в наш адрес, однако влиться в наш отряд отказался, сказал: «по­думаю».

Но мы и не настаивали. Желающих присоединить­ся к нам было хоть отбавляй, можно бы собрать ты­сячи в короткий срок. Но время было упущено, на­ступала зима. А мы не имели связи с центром, не по­лучали взрывчатки и боеприпасов. Я советовал од­ним— держаться до весны в деревнях, поддерживая с нами связь, другим — запастись продуктами и пере­базироваться в лес. Из состава тех и других мы по­полняли свой отряд в течение первой зимы, когда нам было это нужно.

Добрую половину ночи мы не спали, пытаясь пред­усмотреть, что гитлеровцы предпримут против нас. В деревню Терешки перед рассветом прибыли новые отряды карательных войск. Надо было принимать меры, чтобы предупредить нападение противника на центральную базу. Часовой, стоявший на заставе поч­ти у самого выхода нашей тропы на дорогу, видел группу вооруженных гитлеровцев, подходивших к са­мой тропе и надломивших возле нее несколько моло­дых осинок. Каратели делали отметки!

К утру я выслал две засады: одну, под командо­ванием капитана Черкасова, к памятному мне нешковскому мосту, — его не обойдешь и не объедешь, — другую, во главе с Брынским, на дорогу между Нешковом и Терешками.

Еще не светало, как со стороны нешковского моста донесся отзвук очередей доброго десятка автоматов. По плотности огня я сразу определил, что это стре­ляли каратели. Вывод напрашивался сам собой: если фашисты решились ночью проникнуть в такое глухое место, значит их было очень много. Подтверждения не пришлось долго ждать. Прибежал связной от Брынского. Весь в поту от быстрого бега, он доложил, что из Терешек на Нешково движутся регулярные гитлеровские войска. В течение сорока минут по до­роге прошло свыше тысячи вооруженных солдат в форме, с полной выкладкой и шанцевым инструмен­том, с большим количеством пулеметов, минометов и батареей легких полевых орудий. Открывать по ним огонь Брынский не решился и просил моих указаний. Спустя десять минут прибыл связной от Черкасова и сообщил, что в 6 часов 10 минут хутор Нешково был занят большой немецкой воинской частью. Едва за­брезжило, как из Нешкова напрямую прибежали че­тыре человека из еврейского лагеря и предупредили, что район занят карателями.

Я передал приказание в бой не ввязываться и отходить. У меня не было другого выхода, как уводить людей в болота.

С рассветом гитлеровцы начали прочесывать лес вокруг хутора, Напали на еврейские шалаши. Часть людей бросилась по направлению к нашему лагерю. Каратели начали их преследовать, оглашая лес оче­редями своих автоматов. Стрельба перемещалась по направлению к нам. Оборонять лагерь было бессмыс­ленно, но даром оставлять врагу не хотелось даже и пустых землянок. Я приказал выставить группу бой­цов в засаду на подступах к лагерю, остальных от­водить в глубь болота. Здесь были больные и ране­ные, которых мы еще не успели отправить на базу Басманова.

Шорох в лесу предательски выдавал людей, дви­гавшихся по почве, подернутой твердой морозной коркой. За ближайшими кустами послышался треск валежника. Бойцы привели в готовность гранаты и пулеметы. Но... меж кустов мелькнули две жен­ские фигуры, а затем послышался детский голос: «Мама!»

— Стой! Кто? — крикнул командир взвода, постав­ленного в засаду.

Перепуганные женщины шарахнулись в другую сторону, но в это время метрах в ста позади них раз­далось несколько очередей. Пули с визгом полетели над головами бойцов, сидевших в засаде.

— Роза! — крикнул пожилой еврей Примас, ле­жавший в цепи.

Женщины вместе с детьми бросились к засаде. Примас указал им, куда бежать, и они метнулись дальше за горку, к лагерю. Через несколько секунд из-за куста выскочил длин­ноногий гитлеровец и на мгновение остановился от неожиданной встречи с вооруженным противником. Сзади него, в кустах, показались головы в касках.

— Огонь! — скомандовал командир взвода и, при­целившись, выстрелил в живот длинноногому.

В кусты, через корчившегося на земле гитлеров­ца, полетели гранаты.

Шквал ружейно-пулеметного огня врезался в гро­хот разрывов гранат и перекатистым эхом огласил окрестности. Ответный огонь немцев, напоровшихся на засаду, был не опасен. Часть преследователей бы­ла покалечена осколками гранат и срезана первыми очередями. Уцелевшие стреляли, уткнувши головы в корни кустов и деревьев. Но враги были не только впереди, они шли с флангов, охватывая полукольцом убегавших женщин и детей. Огонь, открытый засадой, указал им позицию партизан. С флангов затрещали пулеметы и автоматы, заухали гранатометы. Нагор­ке, в двадцати метрах от партизан, лежали еще уце­левшие фашисты. Они сначала не поняли, кто бьет по ним, и открыли ответный огонь вправо и влево.

— За мной! — подал команду командир партизан­ского взвода.

Партизаны отошли и присоединились к своим.

Отряд двинулся в болото, ломая двухсантиметро­вый свежий лед. А гитлеровцы продолжали все усили­вавшуюся перестрелку между собой, заглушая треск ломавшегося льда под ногами отходивших партизан.

Часа через два мы выбрались на сухой остров. Я выслал на берег разведку.

Из болота выходили люди. У некоторых на ногах были одни портянки, кое у кого валенки. Впрочем, и те, у которых были крепкие сапоги, промокли до пояса и от пробиравшего до костей холода стучали зубами. Пришлось разрешить развести небольшие костры, чтобы дать людям обогреться и обсушиться.

Вернувшиеся через несколько часов разведчики доложили, что выходы из болота патрулируются фашистами.

Начавшиеся обильные дожди повысили уровеньводы на болоте. Ледяная вода подчас доходила до пояса. Но плохо это тогда было для нас или хорошо — сказать трудно. Очень трудно было раненым бойцам, которые шли вместе с нами. Но зато была гарантия, что здесь враг преследовать нас не будет.

Каратели, загнав нас в болота и закрыв нам выход к деревням, считали нас приговоренными к мучитель­ной и неминуемой смерти. Тогда они еще не знали, на что способен русский человек. Всякий другой, по­пав в такую обстановку, безусловно бы погиб, в луч­шем случае надолго бы вышел из строя. У нас это вынесли не только здоровые, но и больные.

Дата добавления: 2015-10-13