Встреча. — А вас Кулешов ищет

— А вас Кулешов ищет! — крикнул мне, выбегая навстречу, хозяин. — Вместе с Васькой по деревням разъезжает, кое-кого о вас спрашивал. Видно, ваши объявились!

Никогда еще не видел я Зайцева в таком веселом и возбужденном состоянии.

— Вот соединитесь теперь со своими, — радостно говорил он, — и такие дела у нас начнутся! Мы тоже в стороне не останемся. Не дадим немецким гадам жизни на нашей земле! Сколько времени я этого до­жидался. Ну, теперь и я в драку полезу...

Я смотрел на его порозовевшее от волнения лицо, слушал его слова и думал: «Пока жив Зайцев, не быть гитлеровскому «новому порядку» на советской земле, а Зайцев бессмертен, ибо имя ему — народ».

На дневку я забрался в клуню, заполненную немо­лоченой пшеницей и овсом. На пост, охранять меня, был выставлен надежный человек — Кондрат Алексеич. Даже и он теперь относился ко мне с большим почетом, чем прежде. «Неужели кончились мои оди­ночные блуждания!» — подумал я, засыпая.

Хорошо отдохнув у Зайцевых за день, вечером я помчался в Кушнеревку. Впервые за время нашего знакомства Кулешов искренне обрадовался моему приходу. Видно, крепко припугнули его мои ребята. Он суетливо усадил меня за стол и сам сел со мной рядом, словно боялся, что я встану, выйду и исчезну опять.

— Жена! Ужинать нам собери, дай винца по сто­почке, — распорядился он и обратился ко мне: — Так вот, хочу я вам сообщить...

В это время дверь распахнулась, и на пороге пока­зался мой комиссар Давид Кеймах, а за ним — высо­кий белокурый юноша, боец Захаров. Мы бросились друг к другу и обнялись все трое разом.

— Теперь не пропадем, теперь не пропадем!— плача твердил Захаров.

И по моим щекам текли слезы... свои или чужие — кто знает.

* * *

Часов в девять вечера мы были в лесу, в лагере отряда.

В густой и сырой тьме вокруг нас собралась небольшая группа людей, одетых кто во что. Боль­шинство лиц было мне незнакомо, но люди, видимо, знали, кто я, и обступили меня с приветствиями и вопросами. Я понял, что они верят в меня, ждут от меня помощи и руководства.

— Но где же остальные москвичи? — обратился я к стоявшему рядом со мной десантнику Саше Вол­кову — лучшему песеннику в отряде.

Кто-то бросился разыскивать десантников, кто-то сказал, что в лагере больше никого нет, и добавил, что остальные разошлись ночевать по деревням. Я спросил, выставлены ли часовые. Несколько голо­сов наперебой ответили: сейчас, мол, выставим. С дисциплиной, видимо, дело обстояло в отряде неважно.

Но это для меня, пережившего столько невзгод,

не было страшным. Главное — кончилось одиночество, у меня теперь было на кого опереться.

Велика была наша радость, когда через двадцать девять дней, после блужданий и поисков друг друга, состоялась встреча части уцелевших москвичей- десантников.

Медсестра Оля Голощекина ушла искать меня под Борисов и не вернулась. Нехватало и многих других.

Узнав, что среди десантников, собравшихся во­круг комиссара, оказался и Павел Семенович Дубов, я особенно обрадовался. Он за это время постарел и осунулся. Но глаза его попрежнему сверкали молодым блеском.

— Вот видите, — сказал он мне, оставшись со мной наедине, — что получается, когда военным де­лом руководит невоенный. И дисциплина за месяц по­слабела, и ошибок немало наделали...

— А что же вы не помогали командиру?

Дубов вскинул свои умные глаза и в раздумье проговорил:

— Чтобы помочь командиру, надо знать, какой у него план и какое приказание последует за первым... В бою приказание командира часто видно лишь с одной стороны. Другое дело, если боевая операция разрабатывается заранее. Тут все можно продумать и учесть. Да и в этом случае все же должен быть чело­век, который лучше других взвесит все за и против и скажет: «вот так». А когда командира начинает каждый поправлять, то вместо одной ошибки может быть внесено десяток. Ошибаться-то присуще всем,

только каждый из нас может ошибаться по-разному... Вот и нельзя допускать, чтобы в приказ командира вмешивались бойцы.

Мы долго говорили.

Дубов ни слова не сказал о себе. Но другие рас­сказали, что он совсем неплохо организовал засаду на гитлеровцев. Дорога между озером и болотом была вымощена бревнами. Гитлеровцы в этом месте ездили на автомашинах с пониженной скоростью. Мина, поставленная на гряде бревен, взорвалась под автобусом, переполненным вражескими солдатами.

Следовавшие за автобусом две машины с живой си­лой остановились. Ни объехать, ни развернуться. Двух бойцов с пулеметом Дубов расположил за озерком, на расстоянии ста — ста двадцати метров от дороги, и бойцы по его приказанию сразу же после взрыва открыли фланговый огонь по фаши­стам. Самже он замаскировался с пулеметчиком у дороги.

И когда уцелевшие гитлеровцы, спасаясь от губи­тельного флангового огня, бросились назад, Дубов из своего укрытия, с дистанции сорока — пятидесяти метров, открыл по ним огонь. Враг, оставив десятки трупов и раненых, вынужден был отойти, укрываясь от пулеметного огня. Только вторая, следовавшая позади, немецкая автоколонна заставила смельчаков отступить и удалиться.

Дубов умолчал и о том, как он расправился с предателем старостой. «Дело само себя показы­вает», — говорил он.

Почти целая ночь ушла на организационные дела. С трудом собрали людей, разбредшихся по де­ревням, с трудом построили пестрый народ: москви­чей-десантников всего шесть человек, остальные пар­тизаны из окруженцев и местных крестьян, — среди них была одна женщина и два мальчугана. Всего в этом отряде числилось сорок пять человек, собрать же удалось только тридцать семь.

Я вспомнил, как однажды наблюдал гитлеровцев, гнавших на ремонт дороги мобилизованное ими мест­ное население. Я лежал в густом кустарнике около шоссе, мимо меня шли пешком и ехали на подводах белорусские крестьяне с лопатами и топорами. Сопро­вождало их с десяток гитлеровцев-велосипедистов. Приотставшего пожилого крестьянина фашист, ехав­ший позади, ударил со всего размаха палкой. Кре­стьянин, подхватив полы сюртучишка, догнал впереди идущих.

Было бы тогда человек пять автоматчиков, и я бы, не задумываясь, приказал перестрелять фашистских конвоиров и заставил бы возвратиться по домам этих невольников.

Я, конечно, понимал, что гитлеровцы выслали бы карательный отряд в эти деревни, приписали бы этим гражданам связь с партизанами и жестоко расправи­лись с мирным населением. Но я также понимал, что население, выгоняемое на ремонт вражеских дорог, вольно или невольно на какой-то отрезок времени ото­двигает час победы. А кто может подсчитать, сколько стоит минута военных действий? Ведь за минуту мож­но сделать не один выстрел из дальнобойного орудия, сбросить на цель смертоносный груз с нескольких эскадрилий, а автоматчик может расстрелять пару дисков по пехотной колонне, пулеметчик разрядить целую ленту, снайпер может произвести два-три вы­стрела в цель.

Партия послала меня в тыл срывать мероприятия врага, всячески подрывать его коммуникации. Могу ли я допустить, чтобы коммуникации восстанавливали эти невольники?

Но, рассуждая так, я был один, озлобленный, бес­сильный, и ничего не мог поделать со своим «маузе­ром» против десятка автоматчиков. Теперь передо мной тридцать пять человек, смелых и энергичных. Они исполнят все, что будет им приказано. Двадцать де­вять дней я чувствовал себя со связанными руками, теперь я мог начать действовать.

Кеймах представил меня отряду. Я принял коман­дование, сказал товарищам несколько слов о значении дисциплины и сложности наших задач в борьбе с же­стоким и сильным врагом.

Спать я устроился под елкой на соломе. Ночь бы­ла теплая. После того как на посты были выставлены десантники, за охрану лагеря можно было не беспо­коиться. Да гитлеровцы в тот период еще не столь сильно заботились о том, что творится на пройденной ими территории. Пока их армии двигались вперед, а победа представлялась им вполне реальной и близкой, они откладывали задачи укрепления своего тыла до будущих времен.

После приземления я впервые мог заснуть спокой­но, но к сейчас мне не спалось. Тогда я вспомнил по­словицу русских матерей: «Малые дети спать не да­ют, а от больших и сама не уснешь».

Новые заботы вставали передо мной бесконечным рядом. Когда я скитался один в поисках отряда, бу­дущее представлялось мне просто: стоит найти своих, и все сразу пойдет на лад. Но теперь я увидел новых, незнакомых людей, с которыми предстояло еще много работы. Мне стало ясно, что и мои-то люди за два­дцать девять дней блуждания по лесам изменились и нужно будет приложить немало усилий, чтобы сде­лать их снова дисциплинированными бойцами, какими они были перед вылетом в тыл врага.

Беспокоила трудность установления связи с Москвой. От Кеймаха я узнал, что из всего взвода ра­дистов в живых осталось три человека, а программа связи попала в руки полиции. Без программы мы, конечно, не могли установить связи с центром и долж­ны были пока рассчитывать только на свои собствен­ные силы.

Осенью сорок первого года в Белоруссии можно было встретить много людей, рвавшихся на борьбу с фашистскими захватчиками. Здесь были и бойцы Красной Армии, потерявшие надежду перебраться че­рез фронт, были люди, эвакуированные из западных областей Белоруссии и Украины, но не успевшие уйти от гитлеровцев, наконец местные жители, скрывав­шиеся от карателей в лесах. Борьба в одиночку с врагом не могла, конечно, дать серьезных результатов. Нужна была широкая организация сил, нужны были оружие, связь с подпольной парторганизацией, с цент­ром. Наконец нужны были руководители — команди­ры с твердой рукой и притом достаточно авторитет­ные. Если не имеешь авторитета, народ тебе не дове­рится, за тобой не пойдет. Заставить же людей в усло­виях тыла воевать только в порядке приказа — дело трудное. В партизанской войне люди при выполнении операции часто предоставлены самим себе, своей сме­калке, находчивости, решительности. И если человек не имеет желания, а следовательно — инициативы, то толку от него не будет.

За время своих одиноких скитаний я видел тот страшный гнет, который придавил население белорус­ских сел и деревень,— придавил, но не уничтожил все наше, советское. Деревни и села Белоруссии представ­ляли огромную силу, способную сокрушить тылы гер­манской армии. Но эта сила могла быть в принуди­тельном порядке использована гитлеровцами. Мы бы­ли обязаны бороться за то, чтобы эта сила осталась нашей, советской,— нельзя было отдавать ее врагу. И не только это, мы должны были помочь людям от­стоять свою душу от тлетворного прикосновения фа­шизма. Москвичи-десантники были во много раз бога­че людей, с которыми встречались за эти дни, слыша­ли речь Сталина 3 июля и знали, что нужно делать. Когда нас посылали в тыл противника, еще не был сформирован Центральный штаб партизанского дви­жения, и перед нами была поставлена задача — раз­вертывать массовое партизанское движение, возгла­вить местных коммунистов, помочь населению поднять­ся на борьбу с врагом, научить его владеть совре­менными формами борьбы с оккупантами.

Обо всем этом я и думал. Заснул только под утро.

Дата добавления: 2015-10-13