Настороженные люди

Не найдя парашютистов своего отряда в районе Домжарицкого озера, я возвращался в места своих первых скитаний.

Стемнело, когда я пришел в Кажары и постучался к Зайцеву. Он встретил меня как старого знакомого, усадил за стол, жене сказал, чтобы поторопилась с самоваром и ужином. Сразу же, как только я спросил, что нового, предупредил: в Лукомле обосновались ка­ратели. Я попросил его отправить меня к Соломонову, чтобы еще раз проверить район своего приземления. Если моих людей нет на озере, то, следовательно, они остались где-нибудь в лесу, около Корниловки.

Когда я высказал такое предположение, Зайцев помолчал, а потом заговорил, глядя мимо меня, как бы в раздумье:

— Положим, я вас повезу в Корниловку, только ведь в Лукомле теперь мост охраняется и объехать его негде. Опасно для вас будет, очень рискованно... Ну, глядите сами, вам виднее. Будете настаивать — я повезу, конечно.

Он внезапно глянул мне в самые глаза, и я понял, что у него на мгновение явилось сомнение по отноше­нию ко мне и он напряженно думал, стараясь прове­рить меня по моему поведению. Как командир пара­шютного отряда я не мог пренебрегать опасностью. Мне следовало отказаться от ненужного риска, и я отказался. За ужином Зайцев рассказывал об извест­ных ему людях, которые могли помочь мне в поисках людей моего отряда.

Из всех названных Зайцевым лиц я выбрал Фи­липпа Садовского, члена партии, бывшего председате­ля Сорочинского сельсовета. К нему я и решил ехать немедленно.

Был тихий, теплый, пасмурный вечер, когда мы вы­шли из дома. Подвода угадывалась в темноте лишь по скрипу колес и беспокойному пофыркиванию лошади.

— Ты поезжай вперед,— тихо сказал Зайцев Кон­драту Алексеичу,— а мы следом за тобой — немного пройдемся.

Зайцеву явно не хотелось расставаться со мной, не высказавши всего, что лежало у него на душе Может быть, он стыдился своих подозрений и боялся, что обидел меня, а может быть, хотел сообщить еще что- нибудь нужное, но не решался сразу сказать.

— Что ж, пойдем, — охотно согласился я, и мы пошли через высохшее болото, глухим, заросшим тра­вой проселком, следом за тарахтевшей телегой.

— Вот, товарищ дорогой,— взволнованно начал Зайцев, и я услышал, как он вздохнул в темноте, — идем мы по нашей земле, а гитлеровцы считают, что теперь это их земля. Эту тропку дед мой протаптывал, и отец по ней ходил. А вон те две березки, — он указал на высокие тонкие стволы, белевшие в темно­те,— на моих глазах выросли. Лет десять назад они ниже моего роста были, я тут еще веники ломал. А теперь все наше объявлено вне закона. Ну и вот, что­бы я, русский советский человек, дал подписку рабо­тать на оккупантов? Да ведь это легче голову в бою сложить, чем жить по фашистскому закону. Собирай­те вы скорее ваш отряд, устраивайтесь в лесу, а мы вас в колхозе всем обеспечим. А в случае чего и сами к вам подадимся... У меня вот зерно лежит — сжечь хотел...

— Жечь не нужно,— сказал я,— припрячьте, при­годится.

— И то — спрячу. И скот найдется, все найдется, все будет, только начинайте, начинайте скорей. Душа не терпит!

И из того, как Зайцев говорил со мной, я понял, что у него по отношению ко мне не осталось никаких сомнений, как не было их больше и у меня. Помог этому простой советский гражданин — дедушка Кон­драт, теперь наш общий друг, а при необходимости верный соратник.

Он взял мою руку: «Буду ждать вас, прощайте!», крепко пожал ее и скрылся в темноте, прежде чем я успел что-либо ответить на его горячие, взволнован­ные слова.

У меня стало тепло на душе. Я бегом догнал под­воду, вспрыгнул в телегу, нащупал руку дедушки Кондрата и крепко пожал ее.

— Как, Алексеевич, о моих здесь ничего не слы­хали?

— В гестапо тут всех полициантов созывали и там болтали, что парашютистов ваших переловили вместе с вами и отправили в какой-то лагерь. Но только кто же им поверит, если всем известно, что вы пока живы и здоровы.

— Откуда же в гестапо знают обо мне?

— Знают, дружок, да еще как знают. Поймали, говорят, вместе с ихним носатым, лысым стариком — командиром, который тут ходил по деревням, разыски­вал своих парашютистов. Один гестаповец даже по­казывал такой, как ваш, ящик, в котором носите вы свой револьвер.

— Вот мерзавцы! — произнес я невольно.

— Знамо мерзавцы, а то кто же. Они по деревням разослали вроде каких-то нищих или отпущенных аре­стантов, и задание им одно — отыскивать парашюти­стов и в первую голову вас. Так что вы будьте осто­рожны.

Мы ехали больше часа, а дед мой говорил и гово­рил, посвящая меня во все подробности тактики ок­купантов.

— Алексеевич, скоро рассвет, надо поторопиться,— сказал я, посмотрев на часы. Мой спутник хлестнул лошадь, и мы покатили по мягкой дороге, слегка под­прыгивая на кочках.

К рассвету мы добрались до Сорочина. Было еще темно, когда подвода остановилась у дома Садовско­го. Окна были занавешены, в доме горел свет, но мне долго не отпирали дверь. Когда я вошел, за столом, в красном углу, сидела миловидная женщина лет тридцати, руки праздно лежали перед ней на скатер­ти, и у нее был такой вид, словно она в этот ранний предрассветный час пришла в гости.

— Здравствуйте! — сказал я.

— Здравствуйте,— ответила женщина и не шелох­нулась.

— Хозяин где?

— А вы кто такой будете? — внезапно раздался голос позади меня.

Я оглянулся. Голос исходил с печи, но там было темно, и разглядеть говорившего было трудно.

— А кто вы будете? — спросил я в свою очередь.

— Да так, житель здешний, Купцов.

От Зайцева я слышал, что у Садовского скрывался политрук-окруженец Купцов. В это время скрипнула дверь и на пороге из горницы показался сухой беле­сый человек среднего роста. Его бледное, болезненное лицо было встревожено, руки бегали у пояса, словно не находя себе места.

— Вам чего, чего нужно-то? — нервно заговорил он.— Вы от кого, кто вас прислал сюда, откуда вы про меня знаете?

Купцов слез с печи и медленно, словно нехотя, по­шел в комнату, из которой вышел Садовский,

Я отвечал спокойно и по порядку, отвечал правду. Мне нечего было больше делать, правда была самым убедительным доводом в мою пользу.

Начался форменный допрос. Меня спрашивали и Садовский и жена Садовского. Их интересовало: и где сейчас Красная Армия, и как выглядит Красная площадь и какие главные улицы в Москве, и когда я вы­ехал оттуда, и что такое комсомол, и какие планы у германского командования, и сколько детей у Гитлера.

Если бы мне было что скрывать, я бы, наверное, запутался. Было ясно: меня принимали за гитлеров­ского шпиона. Внезапно Садовский попросил у меня разрешения зайти к соседям.

— Пожалуйста, — сказал я, недоуменно пожав плечами, — только при чем тут мое разрешение?

Садовский вышел, следом за ним поднялась и вы­шла его жена, а за ней в сени мимо меня прошел и Купцов. Я остался один в комнате, готовый ко всяким неожиданностям. Чувство предосторожности застави­ло меня отодвинуться от окна и сесть за простенок, чтобы не подстрелили в окно. Через некоторое время все трое, один за другим, вернулись и снова заняли свои места. Позже я узнал, что Садовский, приняв меня за агента гестапо, пришедшего его арестовать, был уверен, что я не разрешу ему выйти, Тогда жена Садовского должна была распахнуть дверь в сосед­нюю комнату, а Купцов — выстрелить в меня оттуда из дробовика.

За окнами посветлело. Я попросил Садовского дать мне какую-нибудь одежду местного покроя и устроить меня где-нибудь отдохнуть.

— Хорошо,— помолчав, не сразу ответил Садов­ский, продолжая с недоверием всматриваться в меня,— только оружие вам придется отдать мне. Мы его тут припрячем, а то неудобно, знаете ли, если вас заметят с таким пистолетом.

Я молча подал ему маузер, свою куртку и плащ- палатку, браунинг остался у меня в кармане брюк. Это было новое испытание, и я на него пошел. Жена Садовского принесла мне старый пиджак мужа, и Купцов провел меня на сеновал. Я зарылся в сено и скоро заснул, но спать мне долго не пришлось. Часа через два на сеновал поднялся Купцов и разбудил меня. Над крышами урчали моторы фашистских само­летов.

— Я пришел еще побеседовать с вами,— сказал Купцов,— а то нам многое не ясно из того, что вы говорили.,. Вы упрекали меня давеча в том, что мы дома сидим, не воюем. А вот слышите?.. Гитлеровцы над головой летают, А наши-то где?

Все это страшно меня обозлило. Правая рука, за­сунутая в карман брюк, сжала рукоятку браунинга.

— Вот что я вам скажу, политрук Купцов,— стро­го заговорил я,— Вы что же, думаете приспособлять­ся к оккупантам? Может быть, в полицию поступать собираетесь?.. А ведь, наверное, когда-нибудь в мир­ной обстановке, проводя политзанятия с бойцами, го­ворили словами Долорес Ибаррури: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!» А теперь что же, своя шкура всего дороже?

Разгорячась, я бросал в лицо Купцову все новые и новые упреки, а он понуро стоял передо мной, растерянный и пристыженный. Через минуту, не вы­держав, он со слезами на глазах выскочил с сеновала.

Перед закатом солнца меня позвали в дом, и там, за ужином, я убедился, что все, что мне удалось сде­лать,— это убедить Садовского в том, что я не шпион. Испуганный и подавленный, он, как мне казалось, за­ботился лишь об одном: как бы сплавить меня из до­му, и тем самым снять с себя ответственность за мою жизнь, а может быть, и за то, что он со мною об­щался.

— Я — что? — уклончиво говорил Садовский. — Я и людей не знаю, и власти у меня нет, чтобы по­мощь вам предоставить. Вам самое лучшее к Куле­шову ехать, в Кушиеревку. Первое — он человек обо­ротистый, ловкий. Он и немца вокруг пальца обведет. Второе — он бургомистр, власть значит, и у немцев на особом счету, Ему все доступно. Его уговорить су­меете — он вам поможет, а больше., я считаю, никто.

Такая характеристика Кулешова мне совсем не по­нравилась. Я чувствовал, что ехать к нему опасно, но у меня не было другого выхода, как сделать веселое лицо и поблагодарить хозяев за содействие.

Купцов быстро собрался, отвез меня в Кушнеревку и буквально с рук на руки сдал Кулешову. Все было сделано чисто: если я шпион, это сразу обнаружилось бы при моей встрече с Кулешовым и хозяева мои остались бы в стороне — они представили подозри­тельного человека по начальству Если я советский парашютист, большой беды для них гоже не было. Кулешов не решился бы меня убрать, так как я при­был от Садовского, к Садовскому — от Зайцева, а там бог весть еще от кого. Слишком много людей знало о моем существовании. Да и сам Кулешов в тот период еще окончательно не перешел к оккупан­там. Он допускал, что может победить фашистская Германия, и поэтому колебался. Работая бургоми­стром, он всячески угождал фашистскому коменданту района, выслуживался перед ним, делал подарки мас­лом, медом, а когда этого было мало — нажимал на хлебопоставки. Зарабатывал премии от фашистов. Но одновременно скрывал у себя окруженцев и помогал бойцам; Красной Армии, следовавшим за линию фрон­та. У него хранилось много орденов советских коман­диров, потерявших голову и спасавших свою шкуру. Он собирал записочки и справки от командиров и бойцов, когда оказывал им содействие.

Дата добавления: 2015-10-13