В двух шагах от карателей

Только рукоятку от финского ножа с меткой одного нашего парашютиста нашли мы с Васькой на хуторе Ольховый. Люди мои ушли в неизвестном направле­нии. Вполне понятно, что они не могли сообщить Андрею, куда идут, даже если бы и доверяли ему: они, вероятно, и сами точно не знали, где им придет­ся обосноваться на временное житье.

Мы переночевали на Ольховом, оставили там ло­шадей и пешком отправились искать партизан Бас­манова. Мои люди могли встретиться с ним в лесу я присоединиться к ею отряду. Решив идти к хутору Нешково напрямую через болото, я взял в руку ком­пас, и мы двинулись в путь. Спустя какой-нибудь час вошли в неоглядное море торфяных болот. Болота эти тянулись на сотни километров вдоль Березины, места­ми достигая ширины восьми—двенадцати километров. Моховые кочки, выступавшие из воды, краснели от клюквы. Ягоды, тронутые первыми заморозками, были мягкие и сладкие, а величиной были с крупную виш­ню. Болото жило своей жизнью Дикие кабаны, лоси и козы с треском удирали от нас по кустам, оставляя затекающие водой следы. Глухари и тетерева с шу­мом вырывались из ям из-под самых наших ног.

Уже несколько часов мы шли по воде, а противо­положный берег словно отодвигался от нас. Но ют мы увидели полосу сухой земли, клином входившую в болото. Часа через два мы достигли ее, но это ока­зался не берег, — остров, заросший густым хвойным лесом. Никаких следов человека не было на нем, и мы пустились дальше, утомленные, голодные, с оско­миной от клюквы во рту. С трудом прыгая с кочки на кочку, мы то и дело срывались в воду. Васька уже и жаловаться перестал, а только громко шмыгал носом да охал, когда оступался.

День клонился к вечеру. Выбравшись на сухое, мы не могли определить, где находимся. Было ясно одно, что хутор Нешково мы прошли, и он остался у нас где-то левее. А как далеко мы отклонились вправо и где вышли на сухой берег, я не знал. По­близости не было никаких ориентиров, и определить наше местонахождение по карте было не по чему.

Сухой лес с твердой почвой под ногами после бо­лота казался асфальтом. Но в сапогах хлюпала вода, и ноги ныли от усталости.

Просматривая местность, мы осторожно двигались. Скоро впереди показался просвет. Густой и высокий лес круто обрывался, и за ним виднелась какая-то по­ляна или просека.

Подошли к просеке. Перед нами оказалась до­рога.

Хорошо наезженный проселок был густо испещрен рисунками покрышек автомашин, мотоциклов и вело­сипедов. Они говорили о большом движении по доро­ге. Но в обе стороны она уходила вдаль прямая, как струна, и на ней никого не было видно.

Солнце опускалось за вершины высоких деревьев. Уходить с дороги нам не хотелось. Гитлеровцы в это время, готовясь к ужину, обычно приступали к ловле кур по деревням. Мы свернули и пошли дорогой. Ваське я поручил наблюдение сзади, сам не спускал глаз с дороги перед собой. Прошли около километра, остановились в нерешительности: впереди дорога кру­то поворачивала влево. Осторожно подошли к пово­роту. И перед нами открылась небольшая чистая по­лянка. Дорога проходила по ее середине. Справа мет­ров за тридцать начинался сухой березовый кустар­ник, слева на таком же расстоянии шла стена густо­го леса. Лозняк и орешник свидетельствовали о сы­рой, низменной почве.

Мой взгляд упал на куст можжевельника на краю опушки — в нем темнел какой-то предмет, похожий на фигуру скорчившегося человека. Только острое зре­ние бывалого охотника позволило мне по еле замет­ной складке отставшей коры точно определить: это был пень.

Тронулись дальше по дороге. Метров за семьдесят, где кончалась поляна и начинался густой кустарник, дорога снова поворачивала за кусты влево. Едва успе­ли мы перейти половину поляны, как навстречу нам, из-за кустов, вывернулись два гитлеровца с автома­тами на плечах.

Каратели на мгновение застыли на месте от неожи­данности, а я... Мне в сердце кольнуло чем-то острым в голове мелькнуло: «Все!., Кончено!.. Выхода ника­кого… Из-за пояса на животе у меня высовывалась поржавевшая рукоятка маузера. Из левого кармана распахнутой тужурки торчали ручки гранат «РГД», на дне правого лежали две гранаты «Ф-1». Един­ственным спасением казалось — швырнуть гранату и попробовать бежать под прикрытием ее осколков. Но гитлеровцы, не спуская с меня глаз, уже снимали ав­томаты. И теперь до напряженного слуха дошло та­рахтенье подвод, двигавшихся к поляне по кустар­нику. Малейшего движения руки было достаточно, чтобы автоматные очереди пронзили пулями тело... Что делать?.. Хотя бы секунду на принятие решения! Но ее не было.

Мне кажется, в такие моменты организм управляется силою нервов, потому что, несмотря на огром­ное внутреннее потрясение, внешне я не дрогнул. Во всяком случае я не сделал никакого движения, кото­рое заметили бы гитлеровцы, смотревшие на меня, не мигая, глазами охотников, неожиданно встретивших редкую добычу. Я автоматически сделал шаг навстре­чу смерти и поднял ногу, чтоб сделать второй, не ме­няя направления.

— Нем-ц-ы-ы... — прохрипел сзади меня Васька.

Но... что это?

Два автоматчика, как скошенные, упали за куст орешника!

Васька, как козел, прыгнул с дороги влево, за­гибая полукольцом назад, намереваясь выскочить на дорогу, по которой мы только что шли. Я бросился к опушке, стараясь добежать до нее кратчайшим пу­тем, в нескольких метрах левее куста можже­вельника.

— За мной! — крикнул я во все горло обезумев­шему от страха бойцу.

Гитлеровцы тоже что-то крикнули и, выскочив из - за куста с автоматами наперевес, бросились ко мне, стараясь схватить меня у края опушки.

Силы были неравные. Фашисты бежали легкими большими прыжками. Я видел впереди точку встречи. Наши пути должны были пересечься метрах в семи от края опушки, за кустом можжевельника. Чувствуя на своей стороне превосходство, каратели не стреляли, стараясь схватить нас живыми. И хотя у меня в пра­вой руке теперь был маузер, а левая на ходу высво­бождала запутавшуюся в кармане гранату, шансов на спасение почти не было.

Подбежав к опушке, я успел заметить, как на по­ляну вынеслись подеоды с гитлеровцами. Два авто­матчика были от меня шагах в десяти. Но они с раз­бегу остановились, направив автоматы в куст можже­вельника, в котором темнел почерневший пень, а я круто завернул вправо по краю опушки. Опамятовав­шийся боец пыхтел у меня под боком слева. Пилотки карателей мелькнули в кустах, в том самом месте, где мы были две секунды назад. Они бежали по тому направлению, которого придерживался я, когда вбе­гал в кустарник. Соскакивающие с подвод гитлеровцы нас не видели и бежали вслед за двумя первыми авто­матчиками. Мы же, повернув назад, находились у них за правым плечом, убегая в противоположном на­правлении. Мы огибали злосчастную полянку, через кусты виднелись дуги повозок и головы нескольких гитлеровцев, оставшихся для охраны подвод, но все они смотрели в том направлении, в котором убежали в лес партизаны и каратели, а гвалт и треск, изда­вавшийся сотнями ног и десятками глоток,, одурачен­ных преследователей, заглушали тот шорох, который создавали мы, убегая, как казалось, от неминуемой смерти.

Мы слышали по голосам, как гитлеровцы столпи­лись на одном месте, изумленные, видимо, нашим ис­чезновением.

Минуту спустя раздалась позади нас команда:

— Форвертс! — и десятки ног снова зашлепали в том же направлении, расходясь вправо и влево. Им и в голову не пришло, что мы уже по другую сторону поляны. У нас под ногами теперь была сухая травяни­стая почва, вокруг — редкий березовый кустарник.

Переводя дыхание, мы перескочили дорогу левее поляны и, отбежав метров семьдесят, пошли поти­хоньку в глубь леса параллельно дороге, по которой только что ехали эсэсовские головорезы.

— Форвертс! — прозвучала команда вторично где- то в ста метрах сзади, и мы, невольно собравшись с силами, побежали.

Ноги заплетались и подламывались. Тело ныло от пережитого напряжения. Но воля требовала движения вперед. Гитлеровцы могли обнаружить наши следы, оставленные на пыльной дороге, и возобновить пресле­дование...

Через час мы вышли из леса на луга и сели, пере­дохнуть у стога сена. Васька страшно кашлял. Я по­мог ему вырыть отверстие в стогу и приказал за­браться внутрь стога головой, чтобы не было далеко слышно, как он кашляет. Сам же я, наоборот, вырыв рядом отверстие, забрался внутрь стога ногами, что­бы можно было наблюдать и слушать. Несколько по­зади и слева раздались пулеметные очереди. Васька закатился от кашля, но из стога сена его было почти не слышно. Через минуту каратели повторили стрель­бу по лесу. Они находились от нас примерно за кило­метр. По количеству приведенного в действие оружия можно было определить, что их было около сотни. Отдельные пули, взвизгивая, пролетали поблизости. Но все это теперь не имело никакого значения. Выко­пав в стогу более глубокое отверстие, я забрался в него почти с головой. Так мне еще можно было слу­шать и наблюдать, не обнаруживая себя. С наступ­лением темноты я заснул.

Вспоминая эту встречу с карателями, я даже те­перь ощущаю на спине холодок... Что, собственно, произошло? Фашистские автоматчики безусловно по­считали тогда, что мы их не видим. В этом случае их попытка спрятаться за куст, подпустить нас к себе и схватить за шиворот была разумной. Так мог посту­пить и я, будучи на их месте. Иначе они не могли объяснить наше поведение.

Разве можно представить себе человека, идущего спокойно на верную погибель? Это спокойствие было только внешним, но оно позволило мне выйти живым из безвыходного положения. Их бросок на землю дал нам возможность бежать. Задержка у куста можже­вельника позволила нам выиграть несколько секунд времени, а главное — они, рассматривая этот куст, потеряли нас из виду.

Впоследствии мне стало известно, чем был вызван этот рейд карателей: под Лепелем был подорван склад авиабомб. Диверсию провела десантная груп­па, выброшенная около хутора Нешково. Гитлеров­цы наводнили окрестности хутора карателями. Но в то время я об этом ничего не знал и сам шел к ним в руки.

Переночевав в стогу, мы пошли дальше к хутору напрямую лесом. Мелколесье, по которому мы шли к хутору Нешково, и редкие полянки были сплошь изры­ты дикими свиньями. Сколько же их водится в этих просторах? В нескольких сотнях метров от хутора встречалось много лосиных следов, часто взлетали те­терева, а кое-где с шумом, тяжелым взлетом подни­мались молодые глухари. Часам к восьми вышли на картофельное поле. В двухстах метрах виднелись по­стройки хутора, оттуда доносились голоса.

Надо было бы зайти на хутор обогреться и посу­шиться, но там могли оказаться каратели, разыски­вающие нас всюду. Я послал Ваську в разведку, на­значив ему встречу в кустах у дороги, а сам решил засесть у мостика, перекинутого через болотистый ру­чей, чтобы подкараулить кого-нибудь из деревенских: они могли рассказать мне о гитлеровцах, могли знать и о местопребывании партизан. Подобравшись побли­же к мосту, я залег в небольшой лощинке и, прикрыв­шись уже почти обнаженными ветками лозы, стал на­блюдать за дорогой. Вскоре с хутора выехали три подводы. На передней сидел сухощавый крестьянин лет под сорок, на задних двух — молодые ребята. Когда передняя подвода поровнялась со мной, я уви­дел, что повод от дуги отвязался и волочился под но­гами у лошади.

— Эй, дядя, повод-то подвяжи! — крикнул я, под­нимаясь и выходя из-за куста.

Крестьянин вздрогнул, хотел было хлестнуть по лошади, но, глянув ей под ноги, увидел волочившийся по земле повод, слез с телеги и стал подвязывать его дрожащими руками. Я решительно подошел к телеге и сел на нее. Хозяин покосился на меня испуганно и недружелюбно, но из-за пояса у меня торчал маузер, и возражать мне он не решился.

Я стал спрашивать его, что привозил в Нешково,— крестьянин молчал и только боязливо косился на мой маузер. Потом все-таки сказал, что привозил нем­цев из Великой Реки. В это время из леса к мосту вышел какой-то парень с недоуздком в руках,— вид­но, отводил в лес лошадь. Я спрыгнул с телеги и, до­гнав парня, спросил его, не видал ли он в лесу парти­зан. Парень помялся и ответил угрюмо и уклончиво, что, мол, кто вас теперь разберет: то ли вы немцы, то ли партизаны. Я ему ответил, что немцы в форме, а он посмотрел на меня внимательно и проговорил многозначительно:

— Ну, это как сказать, всяко бывает. — И пошел своей дорогой.

Я понял, что парень хотел предостеречь меня, дать мне понять, что каратели могут быть переоде­тыми. «Значит, свой», — решил я и крикнул ему вдогонку:

— Когда с хутора уйдут гитлеровцы и ты встре­тишь партизан, скажи им: командир, товарищ Б., ра­зыскивает своих десантников!

Парень, не оборачиваясь, еле заметно кивнул го­ловой.

Тем временем два молодых хлопца, ехавшие на задних подводах, свернув с дороги, остановили коней и стали трясти из карманов табак на закрутку. Перед­ний поехал дальше. Я подошел,— натрясли и мне. За­курив, они сели на телеги и тронулись дальше. Я вско­чил на среднюю телегу и, оглянувшись вокруг, поду­мал, что очень неприятно было "бы встретиться здесь с гитлеровцами: кругом открытое болото, бежать было бы некуда. Правда, я был одет в деревенский пиджак Садовского, небритое, утомленное лицо придавало мне старческий вид, и вряд ли кто-нибудь мог принять ме­ня за командира парашютистов. Но грязное лицо и руки могли выдать меня как человека, блуждающего по лесу.

Дорога пошла кустарниками, и тут из-за поворота внезапно показались три парные подводы, битком на­битые карателями. Я быстро закинул ноги в телегу, запахнул полы пиджака, чтобы прикрыть маузер, а локтем заслонил ручки гранат, торчавшие из кармана.

«Неужели конец?» — подумал я, плотно усажи­ваясь рядом с парнем. Досадно было погибать зря, без единого выстрела. Гитлеровцы приближались. Принимая беззаботный вид, я громко заговорил с воз­чиком, называя его первым попавшимся именем. Па­рень ехал теперь по краю озими, чтобы дать дорогу «панам», и все же передняя подвода карателей про­ехала почти вплотную с нашей. Молодой финн, сидев­ший, свесив ноги на мою сторону, смерил меня свире­пым взглядом и сказал что-то своим не по-русски и не по-немецки. Сердце у меня дрогнуло, но подвода проехала, и я вздохнул с облегчением.

На второй подводе сидело несколько человек, оде­тых в гражданские пиджаки и полушубки. Если бы я встретил их в лесу, я принял бы их за партизан и спо­койно подошел бы к ним. Эти не обратили на меня никакого внимания, винтовки и автоматы лежали у них в телеге.

Медленно приближалась последняя подвода. Она двигалась метров на тридцать позади второй. В теле­ге полулежал гитлеровский офицер. Я видел его чисто выбритую щеку и холеный рыжий ус. Он был в фор­менном френче. Мой возчик окликнул парня, ехавшего с карателями на средней подводе.

— Заходи, Василий, до нас, когда обратно поедешь!

Офицер быстро привстал и, указывая на меня ру­кой, поднял своего соседа, вероятно переводчика. Они оба смотрели на меня, переговариваясь по-немецки, а я не обращая на них внимания, продолжал говорить что-то своему подводчику. Офицер и переводчик про­ехали в двух шагах от нас. Они могли бы достать ме­ня рукой. Я почувствовал колючий взгляд фашиста на своей щеке, потом на затылке. Моя правая рука уже крепко сжала рукоятку маузера, а большой палец от­вел предохранитель и взвел курок... Тихо сказал под­водчику:

— Если будут допрашивать, откуда я взялся, гово­ри, как было.

Дорога искривилась, наша телега повернула за небольшие кустики. Я напряженно слушал, как удаля­ются подводы карателей. Мой возчик молчал. Подво­ды с гитлеровцами скрылись за поворотом. Со слова­ми «спасибо, до свидания» я спрыгнул с телеги и бы­стро пошел кустарником в глубь леса.

Только теперь я почувствовал, как велика была только что миновавшая опасность. Все тело ныло от страшной усталости, с трудом передвигались ноги. Я минут двадцать отдыхал, привалившись к стволу дерева. Затем пошел искать бойца.

На месте, которое я назначил для встречи, Васьки не оказалось. Решив, что он при виде подвод с гитле­ровцами убежал в глубь леса, двинулся было на по­иски, как внезапный окрик: «Стой! Стрелять буду!»— приковал меня к месту.

Из-за оголенных прутьев куста выглядывала блед­ная Васькина физиономия. В руках его прыгал брау­нинг, он пытался взять меня на мушку.

— Ты что, сдурел? — строго сказал я. Мне было не до шуток.

— Не подходи, убью! — кричал Васька, зажму­рившись от страха и бессмысленно тыча револьвером перед собой.

Ударом кулака я выбил у него браунинг, и пере­пуганный насмерть парень поднял трясущиеся руки вверх.

— Да опусти ты руки, дурак! — крикнул я вне се­бя от злости.

— А я думал... вас немцы... там на дороге...— про­лепетал Васька, едва разжимая бледные губы.— Я ви­дел, вы... прямо навстречу им ехали.

Я махнул рукой и в изнеможении опустился на пень. Мною овладели вялость и безразличие ко всему, даже к самой смерти. В то же время я понимал, что такое состояние было результатом нервного перена­пряжения в течение последних суток. Но тут пришли на помощь сознание долга и то, что называют силой воли и что у советских людей вырастало в несокру­шимое стремление к победе над ненавистным врагом. Я справился со слабостью, сказав себе: умереть ни­когда не поздно: главное — выполнить свой партий­ный долг перед народом.

Дата добавления: 2015-10-13