Побег из неволи

Истинное добросердечие, или сострадание, распространяется на все живое и выражается в сопереживании бедам всех созданий, способных чувствовать.

Джозеф Эддисон

Одним из самых обременительных аспектов моего заключения были перемещения из одного учреждения пенитенциарной системы в другое с большой регулярностью. Порой я не был в одном месте даже несколько дней. Это вносило беспорядок в планирование моих свиданий, способствовало утрате контактов с друзьями и моего имущества. Да и подготовке к моей защитев суде это не способствовало. Имущества, среди которого хватало юридических документов, у меня было много,поэтому тактика постоянных переездов приносила большую головную боль как мне, так и администрациям тюрем. В некоторых учреждениях заключенным не дозволяется иметь в камере ничего, кроме хлеба, воды и чертовской радости в связи с получением этих материальных благ, а про такую роскошь, как портативные игровые приставки и радио, можно смело забыть. В некоторых тюрьмах меня встречали пеной изо рта при виде моих вещей и начинали в ярости выкидывать то, что им не нравилось, приговаривая "Это нельзя... это нельзя". У меня было навалом юридических бумаг, материалов для этой книги, литературы, еды (если ты -- веган, в таких местах ты запасаешься всем, чем можешь, и никогда ничего не оставляешь) и туалетных принадлежностей, которые государство не предоставляет, а также писем, кассет и одежды.

Поскольку решение по моему делу еще не вынесли, я был в предварительном заключении, и мне разрешали иметь все мои вещи под рукой в камере. Иногда моя собственность переезжала со мной в одной машине, иногда догоняла меня -- дни, недели или даже месяцы. Однажды мне досталось чужое добро, а другому заключенному отправили мое -- он находился в 300 с лишним километрах от меня.

Служащие желали обыскать и задокументировать все, что только можно, на каждом этапе любой поездки. Дошло до того, что я попросту перестал распаковывать вещи, оказываясь в очередной клетке. Я уверен, что они следили за мной и держали меня в некоторых местах, пока я не начинал обживать пространство, раскладывать вещи и создавать подобие уюта -- тогда они вновь сообщали мне, что я переезжаю, и заставляли все собирать! Некоторые служащие отказывались помогать доставлять вещи в камеру. Они не жалели времени на то, чтобы конвоировать меня в приемную или обратно, смотреть, как я беру часть вещей и несу их от одних ворот до других, потом до следующих и так далее, вместо того чтобы помочь мне и ускорить процесс. Они выражали свой протест, но я никуда не спешил, что их очень ранило; чем больше они сердились, тем больше я заботился о своих драгоценных личных вещах.

У меня не было выбора, когда они держали меня в одной и той же одежде; они так торопились избавиться от меня однажды, что я успел надеть только шорты, после чего меня вывели из камеры. Вообще, для МВД действовало правило, гласящее, что заключенным необходимо позволять брать с собой юридические бумаги при перемещении из одной тюрьмы в другую, но оно, как и многие другие правила, по желанию игнорировалось. Отставание документов стало для меня чем-то вроде священной войны за те 18 перемещений из одного конца страны в другой, которые имели место за эти месяцы. Постоянной причиной для стресса стали мысли о судьбе этой книги, которая мало-помалу начинала обретать форму. Я всячески старался не лишиться ее в ходе этой вынужденной кочевой интерлюдии, но для меня до сих пор остается загадкой, как вышло, что она не потерялась в этом бардаке.

Я всегда думал о том, что если когда-нибудь попаду в тюрьму, я должен найти способ сбежать. И с самого первого дня моего ареста эта мысль меня не покидала. Закон предусматривал для меня не самые радужные перспективы: попытка поджога, тянувшая года на два, выросла в серию широкомасштабных преступных сговоров, которые сулили удвоение этого срока. Надежда выйти под залог испарялась всякий раз, как власти отвечали истерической гиперреакцией, если у нас складывался хороший день в суде. Они постоянно представляли новые или просто переформулированные сведения.

Содержание в современной тюрьме превращает идею побега в несбыточную мечту, но при переездах и передержках в полицейских участках этот замысел не кажется совсем уж невероятным. После предварительного заключения и первого слушания в суде я остался без камеры (вечером она оказалась занята кем-то еще), поэтому меня отвезли в полицейский участок. Там мне предстояло проторчать не один месяц, потому что МВД получило деньги по компенсационной схеме за мое содержание и прокорм, согласно правилам операции "Контейнер": чем больше заключенных перешагнет их порог, тем больше им заплатят.

Далеко не все офицеры полиции были так внимательны к мерам безопасности, как следовало, и совсем не многие имели опыт по части охраны заключенных в течение продолжительного времени. Именно на это я и другие заключенные решили понадеяться, прежде чем случится неизбежное, и мы вновь окажемся в пасти тюремной системы. Каждую неделю меня и Вив возили в суд, и у нас всякий раз был шанс сделать ноги, когда мы шли из полицейского участка в Фолкстоне в фургоны, стоявшие во дворе. Но нас транспортировал либо Барри, либо Тафф, которые не надевали на нас наручники и вообще обращались с нами с большим уважением на протяжении всего нашего пребывания в их ведении, поэтому у нас просто не было морального права поставить их в затруднительное положение. Учитывая мое прошлое и обстоятельства, при которых я был арестован, это прозвучит странно, но, если бы мне выпал шанс вновь встать перед выбором, я бы поступил так же. Уважительное отношение -- отличительная черта свободного человека.

По состоянию на весну 1993 года я отсидел уже год, а у зубного врача не бывал около 11 лет -- исключительно из-за страха. Я получил плохой опыт с усыпляющим газом, когда еще был ребенком. Мне сидеть в полицейском участке неопределенное время, поэтому я решил преодолеть страхи. Я сказал охране, что у меня болят зубы, и мне назначили поход ко врачу. Меня эскортировали два полицейских в штатском. Я был в наручниках, но на определенном этапе их должны были снять. Тогда я и должен был выполнить задуманное.

Я сказал дантисту, где у меня якобы болело, он проверил и заявил, что признаков воспаления нет. Я был все еще в наручниках, пристегнутый к одному офицеру; другой прохаживался рядом. Я спросил дантиста о тех двух клыках, которые наросли над передним рядом зубов. Их нужно было вырвать много лет назад, но это означало поход к зубному врачу. Они просто росли перед другими зубами и не представляли собой проблему. Дантист потрогал зубы и сказал: "Я мог бы выдрать их сейчас, если хотите", -- чем привел меня в состояние глубочайшего ужаса. Никто не вырывает здоровые зубы. Нужны сила и клещи, чтобы их выдернуть, а потом остаются зияющие дыры и реки крови. Но я пришел сюда не за этим -- я ожидал, что врач попросит офицера снять наручники на время его работы. "Хорошо", -- нервно ответил я. Сказав это, я понял, насколько тонка будет грань между свободой и удалением зубов.

Дантист начал готовить инструменты пыток и сказал офицеру, пристегнутому к моей правой руке, что ему нужно, чтобы наручники были сняты, потому что ему предстоит работать именно с правой стороны. Вот оно! Офицеры мялись, хмыкали и нукали, а потом спросили, нельзя ли пристегнуть мою левую руку. Нет, нет, нет! "Да, -- ответил дантист, -- конечно". Полицейский подошел и пристегнул мою левую руку, и только тогда его коллега отстегнул правую. Меня обступала паника. Я был пристегнут и мне светило удаление зубов! Я оказался в ловушке и готовился к пыткам. Внутри меня все извивалось, я не мог ни о чем думать, поэтому просто закрыл глаза и получил совершенно безболезненный укол. Мне почти понравилось. Через минуту дантист выдернул оба зуба, а через час я уже был в моей клетке, рот заполняла вата, и каким-то непостижимым образом я даже разглядел луч надежды в моей нарастающей боли.

Следующий шанс обрести свободу представился мне, когда я добился приема у окулиста, чтобы проверить зрение после года, проведенного в условиях освещения, далеких от идеальных для чтения и письма. Я припрятал на себе немного наличных и телефонные номера друзей, которые ожидали от меня звонка -- один обещал подвезти меня, другой -- предоставить безопасное укрытие. У меня не было гарантий, что я смогу сбежать, но я определенно собирался попробовать. Я не слишком волновался о зрении, но моим глазам было бы приятно видеть, как я даю деру.

Из участка в Стэффордшире меня сопровождали три офицера в форме. Когда мы миновали приемную, сержант напомнил им, чтобы не упустили меня. Он не подозревал о моих намерениях, просто упускать заключенных -- это распространенная практика в Великобритании. Я был пристегнут наручниками к одному из полисменов. Мы направлялись к окулисту в Тэмворт. В фургоне они сняли с меня браслеты, но не спускали глаз. Когда мы приехали, один из них опять меня пристегнул и накинул сверху пиджак, чтобы, когда мы шли по улице, люди не таращились в испуге. В итоге все думали, что мы идем, держась за руки, поэтому периодически мы все равно привлекали внимание. Мы пришли к окулисту, и все трое повели меня в комнату для осмотра. Наручники с меня сняли (это был главный момент в моем плане). И тут я неожиданно понял, что совершенно не зафиксировал в памяти, заперта дверь на замок или только прикрыта. Все молчали. Думаю, именно спокойствие офицеров меня тревожило -- я все больше убеждался в мысли, что дверь закрыта на ключ. Я мог вскочить и дернуть за ручку в любой момент на протяжении целого получаса. Если бы я знал, что она открыта, я бы так и сделал, и больше бы они меня бы не увидели. Но я не хотел рисковать возращением в хорошо защищенную тюрьму в случае, если дверь заперта. До чего же глупо они выглядели бы, если бы вернулись в участок и сказали сержанту, что сделали то, от чего он их предостерегал! Но до чего глупо выглядел бы я, если бы стоял там, дергая, как идиот, за ручку. Мой осмотр у окулиста мог оказаться под серьезной угрозой... Как же я проклинал себя, когда после осмотра дверь открылась без поворотов ключа и каких-либо затруднений. Меня вновь пристегнули к Кудрявому Ларри и Мо. Я был опустошен.

Вскоре меня снова перевезли в другой участок. Он славился тем, что нанимал совсем зеленых, деревенских бобби, не имевших ни малейшего понятия о законах джунглей. Большинство из них были вежливы, но не собирались отвечать за проворных клиентов, которые пожелали оказаться где угодно, но только не в клетке. В этой местности преступность была невысокой, и клеток в тюремном корпусе было всего несколько. Нам разрешали получать провизию с воли, и порой дежурный офицер даже не удосуживался ее проверить. Среди лакомств, которые нам удалось заполучить, был ром, размешанный в коле, и сухофрукты с гашишем. Атмосфера поддерживалась приятная, риск мятежа отсутствовал, но меры безопасности по понятным причинам меня не устраивали.

Однажды вечером мне передали коробку с вещами, присланную в участок от "кого-то по имени Дэйв". Дэйв был моим приятелем, его звали вовсе не Дэйв и он умел изготавливать кулинарные блюда, в которых прекрасно скрывались такие нужные арестантам инструменты, как ножовка и/или отвертка. Из участка вели всего два выхода: один -- через верхнюю часть клетки в прогулочном дворе, другой -- через кирпичную кладку под лавкой в камере.

Толстый, сальный полицейский, самый прожженный во всей смене человек, которому никто не доверял, принес мне крепкую коробку с овощами, в которой поместились и кое-какие нужные мне для побега вещи. Сальный любил сидеть в коридоре возле душевой кабинки со сложенными на груди руками и смотреть, как входят и выходят заключенные, повязанные полотенцами. Все остальные офицеры были на дежурстве или смотрели телевизор, не слишком интересуясь потными, полуголыми мужчинами, но его они интересовали, и он не слишком беспокоился о том, чтобы это скрывать. Он не был человеком, к которому с большой долей вероятности станешь испытывать теплые чувства, но он передал мне коробку с едой, в которой лежали целых три ножовочных лезвия и две отверточных рукоятки, поэтому я не слишком переживал по поводу того, любовался ли этот дядя моей задницей.

Инструменты были помещены в гофрированную обшивку коробки, полной веганских лакомств. Мой сокамерник говорил, что он угонщик, хотя позже я выяснил, что это была не вся правда. Он был приятным парнем, вместе с которым удрать было бы радостно. Не сказать, что я собирался видеться с ним в будущем, если только мы не столкнулись бы на улице. Так или иначе, теперь у меня было полной вкусной еды и необходимые для побега инструменты. Ночь выдалась прекрасная.

Как вы можете догадаться, мы принялись работать. Чайная ложка использовалась для того, чтобы открыть затвор под лавкой, а ножовки справлялись с маленькими сварными швами, которые этот затвор скрепляли. Я стащил ложку давно, зная, что однажды она обязательно пригодится. За кладкой было пыльное полупроходное техническое пространство и водопроводные трубы до внешней стены и вентиляции, которая вела наружу к свободе. Строительный раствор, облекавший кирпичи, был старым и крошился, поэтому делать подкоп не составляло большого труда. Но мы располагали лишь парой часов каждую ночь -- между отбоем в 23.00 и ночной сменой, приходившей играть в настольный теннис в 1.00 наверху. Если мы их слышали, значит и они могли уловить скребущие звуки.

Четыре ночи мы копали в направлении стены и вентилятора. Мы уставали, но были абсолютно уверены в том, что еще немного, и мы выбьем кирпичи, а, значит, сможем выбраться на волю. Один скребет, другой караулит у двери, не послышится ли поворот ключа. Если бы охранник пришел с обходом, мы бы мгновенно оказались под одеялами, делая вид, что читаем или спим. В отверстии, которое мы раскапывали, было темно, но маленький телевизор Casio, заряжавшийся от батарейки PP9, помогал достаточным освещением. Когда мы заканчивали рыть, мы запечатывали дыру так, что со стороны стена выглядела как новенькая. Сварные соединения замазывались с помощью Blu-Tack и закрашивались цветным мелом.

Но что поразило меня в этой истории больше всего, так это то, что заключенные в соседних камерах знали о происходящем, но никто не сказал ни слова. В тюрьме солидарность не очень в чести, и многие пойдут на что угодно, преследуя личные интересы. Их не смутит поведать надзирателям тайны других людей, которых они особо не знают и до которых им нет никакого дела, ради того, чтобы получить приличную камеру или блок сигарет.

К раннему утру четверга приготовления были закончены, все необходимое упаковано в дальний путь. Мы планировали сбежать следующей ночью. Нам требовалась всего пара часов и немного усилий, чтобы выбраться. Я понятия не имею, как вышло, что в 10.00 на пороге стояли два человека в форме, один из которых сказал: "Собирайте вещи, парни, вы переезжаете". Они явно ни о чем не подозревали. Увидев смятение на наших лицах, они решили, что мы не хотим покидать их прекрасный участок. "Не волнуйтесь, в понедельник уже обратно". В нашем тюремном корпусе должны были сделать ремонт, поэтому следующие несколько дней нам предстояло провести в другом участке. Я предложил им, чтобы мы сами все отремонтировали, но полиция уже заключила контракт с друзьями сержанта, так что ничего не вышло.

Нас отвезли в какую-то алкоголическую йоркширскую деревню, и мы так никогда и не вернулись в нашу камеру с туннелем, навеки утерявшего свою ценность с закрытием тюремного корпуса несколькими годами позднее. Спустя пару выяснилось, что угонщика Дина перевели в крыло для отбывающих сроки за сексуальные преступления в крупной тюрьме. Он сидел за изнасилование. Момент истины в этой истории с несбывшимся побегом заключался в том, что мне не пришлось нести ответственность за освобождение человека с таким прошлым.

Мне выпадали и другие возможности сбежать, но по той или иной причине я не мог ими воспользоваться. В Уондсворте, например, мы задумали забраться по железным прутьям окна на крышу, спуститься по водосточной трубе, потом перелезть через колючую проволоку и оказаться на периметровой стене. Все получилось бы, если бы нам удалось достигнуть крыши, прежде чем зазвучат свистки охраны. Ирландец Вилли был ростом полтора метра и всю свою жизнь норовил кого-нибудь убить. Он сидел за дело, но был хорошим другом и веселым собеседником. Мы вынашивали план всего неделю. Это выглядело слишком просто, и никто не был уверен, стоит ли пытаться. Но ранним утром в канун Нового года мы услышали рев, доносившийся снаружи, и ринулись к окну, чтобы посмотреть, в чем дело. Вилли решил сбежать один. Ему удалось добраться до периметровой стены, но, приземляясь с нее, он сломал обе лодыжки. С Новым годом!

После ареста в Кенте я провел несколько месяцев в полицейских застенках и в общей сложности около двух лет в заключении. Наконец, меня вернули в тюремную систему, и я оказался в очаровательной Тюрьме Ее Величества в Ливерпуле, где я уже бывал. Здесь разрешалось держать в камере минимум имущества, в качестве туалета использовались ведра, а возможности сбежать равнялись нулю.

С тех пор, как меня заключили под стражу, у меня всегда были проблемы с курильщиками. В наши дни большинство камер двухместные. В одноместных принято держать только известных беглецов и особо опасных преступников. Я не курю, не сделал за всю жизнь ни единой затяжки и для меня всегда было неприятным опытом оказаться запертым с кем-то, кто смолит, а таких в тюрьмах большинство. Однажды меня посадили в камеру без окон, и я проводил по 23 часа в сутки с контрабандистом наркотиков, у которого нашлись сотни длиннющих и не облагавшихся налогом сигарет, которые разрешались администрацией и запасы которых он пополнял каждую неделю. Для сержанта было чем-то вроде коронной шутки сажать курильщиков с некурящими. Я заваливал начальство жалобами, но они не находили ответа. Я получал только саркастические намеки. Тюрьма -- это печально, но рак легких -- тоже довольно неприятный исход, поэтому я всерьез вознамерился сбежать хотя бы чтобы выжить. Я сказал об этом на свиданиях друзьям и даже маме, попросил адвоката в дальнейшем объяснить людям причины того, что должно было произойти. Я начал разрабатывать план, но тут произошло странное событие.

23 июня 1993 года, вторник, должен был быть еще одним обычным днем, полным писанины, чтения писем, газет и книг, плюс, возможно, я провел бы час в спортзале и минут десять поговорил по телефону. Обычный день в Уолтоне. Но я даже не успел встать с постели, как пришли надзиратели и сказали, чтобы я собирал вещи, потому что меня везут в суд.

Мне велели идти в приемную, откуда меня бы препроводили вместе с вещами в фургон, хотя я прекрасно знал, что слушаний у меня в этот день не было. Зато если бы я забрал с собой вещи, по возвращении при обыске у меня конфисковали бы многое из того, что до этого было разрешено. Я уже проходил через это. Я встал и спросил охрану, что это за суд у меня сегодня был назначен. Он ответил, что понятия не имеет, но так сказал компьютер накануне вечером. Если тюремный компьютер выдает твое имя, значит, такова твоя судьба. Вещи мне разрешили оставить.

В приемной, притаившись, меня ждали несколько манчестерских детективов, желавших арестовать меня по другому делу. Нигде мне не было покоя! До них дошли кое-какие из моих тюремных размышлений, и они захотели о них побеседовать. Мы возвращались в Стретфордский участок для новых допросов, которые были неизменно бессмысленными процедурами, потому что я ничего не говорил, чтобы не помогать людям, желавшим мне зла. И они знали об этом.

Меня привезли в Стретфорд и впервые за все время моего заключения заставили снять и отдать им шнурки: чтобы я не пытался повеситься. Чему они, черт подери, собирались меня подвергнуть? В последний раз, когда меня доставляли сюда, все не было так плохо. Я провел день в тесной камере, мне не дали книг, и от скуки я сделал себе шнурки для кроссовок. Потом меня кратко допросили и обвинили в попытке подстрекательства к преступным действиям.

В 17.00 констебль Смит велел мне собираться, потому что меня решено было везти в Центральный изолятор временного содержания, чтобы утром я предстал перед судом для предъявления нового пункта обвинений.

Моей единственной просьбой было разрешить мне позвонить маме, чтобы отменить ее завтрашний визит. Но констебли заявили, что торопятся успеть довезти меня до пробок, поэтому я смогу обратиться с моей просьбой к служащим изолятора по прибытии. Это меня не на шутку вывело из себя. Я не то чтобы уже не хотел сотрудничать, я даже не собирался быть вежливым. Для моей мамы и так было тяжело проходить через процедуру тюремных свиданий, но она настаивала на визитах, и меня злил тот факт, что она придет ко мне и уйдет ни с чем.

Впоследствии констебль Морби вспоминал: "Мой полицейский фургон был припаркован во внутреннем дворе Стретфордского участка. Констебль Смит конвоировал заключенного Манна во двор, в то время как я закрывал примыкающие ворота".

Было что вспомнить и констеблю Смиту: "Мы вышли с заключенным Манном и подошли к полицейскому фургону, я держал его за правую руку. Как только я открыл задние двери фургона, Манн отвернулся от меня и вырвал свою руку.

Констебль Морби: "Потом я услышал крик констебля Смита и увидел, как заключенный перелезает через ворота, ведущие на парковку с выездом из полицейского участка".

Констебль Смит: "Я повернулся и увидел, как он запрыгивает на ворота и взбирается по ним. Я тоже взобрался по воротам и преследовал его. Он бежал в направлении Колледжа Северного Траффорда. Потом я потерял его из виду. С тыльной части колледжа я видел, как он бежит в направлении кустов у заднего фасада мэрии Траффорда. В ходе погони о побеге посредством моей рации были оповещены все патрули".

Манн: "Вдох-выдох. Хи-хи. Вдох-выдох".

Оповещение патрулей о моем побеге не принесло желаемых результатов. А вот проблема пассивного курения теперь была решена! Я заметил нехватку мер безопасности во внутреннем дворе заблаговременно: три стены, камера наблюдения и 3,5-метровые железные ворота, но никакого покрытия сверху. Это не имело бы значения, если бы меня вели в наручниках. Надпись на стене в участке четко гласила: "Все Заключенные Должны Быть в Наручниках, Пока Не Покинут Участок".

Когда я приземлился по другую сторону ворот, один из моих импровизированных шнурков порвался, и с меня слетел кроссовок (брендовый и новенький причем), но это меня не остановило. Едва ли что-то смогло бы остановить. Нужно заметить, что у меня не было проработанного плана. Ни денег, ни телефонов, по которым я мог бы позвонить, чтобы обо мне позаботились. В тот момент я не мог вспомнить ни одного номера. Живая изгородь, у которой меня в последний раз в своей жизни видел констебль Смит, расцарапала мои лицо и руки, но подарила мне драгоценное время, необходимое для того, чтобы я мог потеряться.

Я миновал парковку, пересек магистраль и пробежал по крикетному полю Старого Траффорда, потом перепрыгнул через большую стальную ограду и оказался на еще одной парковке, где мне посчастливилось обнаружить непристегнутый велосипед. Это была чугунная древность, но пеший ход она все-таки превосходила. Двинувшись, я понял, что выехать с парковки мне мешает будка охраны на выезде. Пришлось мчаться в дальний угол парковки и перелезать там через ограждение из проволочной сетки. Дальше я гнал по пересеченной местности, сменившейся железнодорожными путями, которые вывели меня, наконец, в центр Манчестера. Теперь велосипед стал скорее помехой, поэтому пришлось его оставить и двигаться пешком подальше от главных путей по неиспользуемому полотну. Я шел на восток.

Все еще было светло. Учитывая, как я выглядел и что совершил, мне следовало где-то укрыться, пока не стемнеет. Меня, должно быть, искало очень много людей, некоторые из которых были с собаками, но их сбивало со следа обилие автомобилей и других движущихся объектов в округе. Если не считать нескольких водителей у светофора на магистрали, после живой изгороди у здания мэрии меня никто не видел, поэтому ничто не мешало мне спрятаться под виадуком старой железной дороги. Я быстро соображал, но учитывать приходилось очень много нюансов. К тому же я не слишком хорошо знал местность. Да, этот вторник превзошел все ожидания! Я беспрестанно несся и теперь нуждался в отдыхе. У меня слегка кружилась голова. Я был вполне доволен собой, не в последнюю очередь потому, что проделал все это в одном кроссовке, а им до сих пор не удалось поймать меня.

Мне еще немало предстояло сделать, прежде чем оказаться в безопасности, но, по крайней мере, теперь моя судьба вновь была в моих руках. Я беспокоился, как бы меня не выследили, и вдруг по-настоящему разволновался, взвесив перспективы. Я пробыл там следующие пять часов, трясясь от адреналина. По прошествии какого-то времени я немного успокоился и периодически хихикал сам себе, осознавая, что я сделал.

А в тюрьме сейчас полдник, дают чай, думал я. Наверняка они сделали булочки с картошкой и тушеными овощами, оставшимися с понедельника. Ребята без сомнения порадовались за меня и были бы рады любому шансу украсть мои вещи. Если шанс не представился, все забрали служащие. Я был уверен, что могу помахать своей книге на прощание. А еще я представлял, как друзья и власти узнают о моем побеге -- восторг одних и ужас других. Мило!

Вскоре после того, как я спрятался, я услышал, как парит, патрулируя местность, полицейский вертолет. Но я был уверен, что укрылся надежно. Когда я нашел старый ботинок Dr. Marten's в кустах, я понял, что это судьба. Это было именно то, что я искал. Не на сто процентов, но очень похоже. Он был старым, сырым, гниющим. В подошве зияла дыра, образовавшаяся от многолетнего ношения. Ботинок служил домом для бесчисленных насекомых, он был мне мал и сделан не на ту ногу, не говоря уже о том, что его изготовили из кожи, но я возлюбил его всем сердцем, как родного! Ботинок стал прекрасной инновацией после грязного носка, в котором я преодолел столько километров. Извинившись, я аккуратно эвакуировал из башмака всех жильцов, сделал из единственного шнурка два, повязал его и почувствовал, что все сложилось идеально.

Я сидел, ожидая темноты и размышляя обо всем, что я мечтал сделать, когда выйду, и что я теперь мог сделать. Я видел, как мимо моего убежища прошел упитанный лис. Он направлялся по своим делам и проигнорировал меня. Потом он еще несколько раз проходил мимо, и я всякий раз затаивал дыхание, боясь его напугать. Когда стало достаточно темно, я двинулся в сторону Манчестера по рельсам. Чтобы обрести нормальное укрытие, мне нужно было идти на север и держаться подальше от людей, поэтому мой путь пролегал через глухие улицы, парки и так далее.

Я едва не сыграл в ящик, еще даже не достигнув центра города, когда из-за спины мимо меня пронесся скорый поезд. Я не слышал его приближения буквально до того момента, как он поравнялся со мной. Мои волосы встали дыбом. Меня тряхануло так, что вся аура самодовольной безмятежности улетучилась в один миг. Быть сбитым поездом стало бы печальным окончанием моей эскапады, поэтому больше я близко к рельсам не подходил.

Я скрестил пальцы и быстро двигался по направлению к городу, надеясь, что машинист меня не заметил или, во всяком случае, не будет сообщать о странном человеке на путях. Добравшись до Манчестера, я, изо всех избегая трафика, добрался до телефонной будки и попытал счастья, набрав один из безопасных номеров, которые мог вспомнить, но никто не отвечал. Тогда я пошел по улицам и паркам в поисках кого-то, кто смог бы дать мне денег на автобус. О, это было бы что-то -- поездка домой в теплом автобусе -- но никто не хотел помогать грязному попрошайке, и мне пришлось отказаться от идеи просить милостыню. Я вырос в этих местах, поэтому знал кратчайший и скорейший путь туда, куда мне было нужно. Оставалось надеяться, что дистанция составит не больше 13-14 километров, и двигаться по тихим улочкам и паркам.

Около 6 утра, когда уже вовсю светало, я остановился, чтобы отдохнуть неподалеку от пункта назначения, рядом с Болтоном. На привале меня ждало поле с кустами клубники и озеро с чистой водой. Это было все, что я съел после обеда накануне, а я люблю есть постоянно, если это возможно. Подкрепившись, я какое-то время следил за нужной мне улицей, чтобы убедиться, что больше за ней никто не следит, после чего осторожно приблизился к входной двери, готовый удрать в любой момент при первых признаках засады. Я постучал и из-за двери отозвался 70-летний отец Джоанны. Мы встречались раньше, он знал, чем я занимался, ему было известно, что я сидел в тюрьме и по моему появлению он мог понять, что произошло, но он ничего не спросил.

-- Их нет, сынок, -- извинился он, -- они отдыхают в Турции.

Он следил за домом и пригласил меня, но я отказался. Было бы неправильно подвергать его опасности.

-- Нет, я лучше пойду, но все равно спасибо!

-- Хорошо. Береги себя, сынок.

Час спустя у него на пороге уже стояли полицейские, спрашивая обо мне (они много где побывали). Он сказал им, что не видел меня много лет. Его дочь и зять были известными по части акций протеста активистами, и его ужасало то, как власти обращаются с ними и с их друзьями, поэтому он пересмотрел свои взгляды на роль полиции в обществе. Он стыдился того факта, что у него ушло столько времени на то, чтобы осознать всю политичность действий властей, и одновременно гордился, что смог изменить свое отношение к вопросу. Больше я его не видел. Он умер вскоре после той нашей встречи.

Я перешел к Плану Б. Он вынуждал меня одолеть еще 1,5 километра. Я уже слишком выбился из сил и был на взводе, чтобы держаться подальше от оживленных улиц. Я шел к Мэвис. Я познакомился с ней за пару лет до этого -- когда мы искали дома собакам. Мы хорошо ладили и периодически встречались по поводу того или иного животного: мы помогали ей, когда у ее лошади были проблемы, а она помогала нам, когда нам требовалось пристроить освобожденных кроликов или кур. Мы оба были очень рады видеть друг друга. Она предположила, что меня выпустили условно-досрочно или что-нибудь в этом духе, как часто бывает, поэтому даже не удивилась, увидев меня на пороге в столь раннее время. Она к такому привыкла. Все, что она смогла сказать, узнав о том, что я сбежал, это: "Черт возьми! Молодец! Ну что ж, давай сделаем все, чтобы ты не вернулся обратно". Таковым было мое твердое намерение и огромное желание других подсудимых процесса. Им бы очень пошло на пользу, если бы я не делил с ними скамью в октябре. Это здорово спутало бы карты обвинителям.

В течение часа меня накормили так, что я не мог даже думать о еде, опьянел от вина и собирался принять ванну, когда позвонила дочь Мэвис и сказала, что я сбежал из тюрьмы и мое лицо показывают в новостях. Мэвис чокнулась со мной бокалом и спросила у дочери: "Неужели сбежал?" Мы смеялись от души. Освобождение животных -- это очень правильно, но и люди важны. Я освободил сам себя. Тоже приятные ощущения.

Вечером меня отвезли в другое, более надежное место на ночевку: полиция бы никак не смогла связать меня с владелицей дома. Она, как и Мэвис, была старше меня, не была вегетарианкой, но склонялась к тому, чтобы ею стать, на все сто процентов поддерживала освобождение животных и могла кое-чем в этом помочь. Позднее я узнал, что на той же улице располагался дом одного из детективов, участвовавших в операции "Пика". Я никогда раньше не встречался с этой дамой, но она поддерживала ФОЖ финансами, знала обо мне и ей "было так приятно" от того, что она смогла внести свою лепту в дело моего спасения, что она ужасно разволновалась.

Возможно, она была немного наивна и где-то даже притворялась, что не участвует в жестокости, употребляя мясо. При этом она была жизненно необходима для нашей борьбы. Мы много болтали, соглашались в одном и не соглашались в другом. Мы представляли разные поколения, но творили будущее вместе. Она снабдила меня новой одеждой и накормила (тем, что она называла "вейганской" едой), напоила вином и дала наличных, предоставив свободную комнату. Ранним следующим утром меня отвезли в приют для животных в Уилтшире, где меня ожидала, скрываясь, Анджела Хемп (или Сэм, как ее теперь звали).

Выйдя под залог за саботаж против грузовиков, перевозивших мясо, порчу имущества охотников и спасение собак с фермы Лондри, она ушла в подполье 18 месяцев назад и жила под вымышленным именем. Она была самодостаточной и прекрасно себя чувствовала в автономном коттедже посреди центра спасения, в окружении животных, занимаясь решением финансовых вопросов и спасая заблудившихся зверей. Мы планировали это воссоединение, когда она навещала меня в тюрьме, и я поведал ей о своих планах. На их реализацию ушло около двух лет, но оно того стоило. Мы снова были в деле. Мы стали беженцами не ради самого факта. Мы твердо решили извлечь для животных максимум пользы из нашего юного энтузиазма и здоровья, разумеется, избегая неизбежного так долго, как только получится.

Полиция Манчестера была в смятении. Насколько же позорно было упустить все, над чем они столько работали, в час пик и по такой оплошности. Исчез главный фигурант дела. Они основывали все свои обвинения на информации о моих действиях и знали, что если я не вернусь в суд, им уже ничто не поможет. По прошествии месяцев бесплотных поисков детективы отчаянно пытались подкупать людей, предположительно располагавших информацией о моем местонахождении. Они предлагали оплатить долги, путешествия в жаркие страны, ремонт, услуги юристов, ну, и, конечно, говорили, что те "окажут Киту услугу" (смысл заключался в том, что я поскорее вернусь в тюрьме, быстрее отсижу свой срок и смогу как можно раньше начать жизнь заново вдали от экстремистских выходок). Меня искали и в английской глубинке, и в шотландской глуши, и даже в Швеции.

День моего побега стал радостным не только для меня. Победу праздновали три активиста, участвовавшие в Кампании за запрет удебного лова. Их арестовали в феврале. Они проезжали на машине неподалеку от Рединга, графство Бекшир. В багажнике они везли зажигательные устройства. Еще несколько гостинцев для экспертов-криминалистов. Мэриан Макдональд, Эда Шеппарда и Сэма Ремингтона обвинили в преступном сговоре с целью совершения поджога. Их даже не выпустили под залог. Но это, казалось бы, явное дело, достигнув суда, очень быстро распалось и ко всеобщему удивлению было торопливо закрыто.

Несмотря на кажущуюся убийственность улик против владельца и водителя машины в самом конце процесса судья сказал обвинителям, что в интересах правосудия он требует раскрыть личность информатора, заблаговременно указавшего полицейским на эту машину и ее владельца. Подсудимые утверждали, что их подставили и что как раз информатор подложил им зажигательные устройства. Полиция отказалась раскрыть личность информатора. Из этого следовало, что обвинители не располагали доказательствами, которые заслуживали бы доверия, и подсудимых пришлось отпустить.

Вивиан Смит, которая отбыла два года из шести и которой отказали как в апелляции, так и в условно-досрочном освобождении, тоже не желала упускать свой шанс выйти на свободу. Она посещала колледж вне стен тюрьмы Холлоуэй и однажды вечером не вернулась. На ее арест выписали ордер. Это случилось летом 1993 года, и больше власти до нее не добрались. Для Бригады уничтожения ФОЖ этот побег стал еще одним пинком. В дальнейшем ситуация складывалась для них все хуже и хуже.

Дата добавления: 2015-09-03