Хаддерсфилдская четверка

Те, кто знали Денис, Гэвина, Ричарда и Дэрила (сплоченную команду, в которой каждый держался за друга) очень расстроились, узнав, что их арестовали за поджог, но еще больше из-за того, что их взяли с поличным. Дэрил был тихим и с виду немного поверхностным, но это было обманчивое впечатление. Денис (с которой я познакомился на встрече активистов в пабе в Рочдейле за несколько лет до описываемых событий) можно было узнать за версту по ее пышной копне рыжих волос, остро торчащих в разные стороны. Она была панком и гордилась этим, вела себя очень страстно и обожала активность.

Я не слишком любил, когда панки принимали участие в кампаниях, особенно учитывая, что многие из них носили кожу, но в 1980-е они очень много сделали для движения. Многие из группы Рочдейла, хоть и были веганами по большей части, представляли собой людей зрелых, умеренных по части гардероба и вообще внешнего вида и совсем не радикальных; на самом деле они избегали ассоциаций с теми, кто выглядел и вел себя маргинально, считая, что это негативно сказывается на образе активиста.

Вскоре стало ясно, что мы с Денис люди одного склада ума, и мы отдалились от "паинек", которые менее активно боролись за права животных, чем за другие благородные идеи. Денис всегда была в досягаемости и мы часто устраивали по четыре-пять раздач листовок в неделю. Она очень любила саботировать охоту -- то есть, то, во что я без особого успеха всячески старался вовлечь как можно больше людей -- и вместе мы в равной мере получали травмы и удовольствие на охотничьих просторах и рядом с цирками, когда дрались с крупными мужчинами, вооруженными палками и ружьями.

Некоторые дни складывались удачно, некоторые не очень, но она была готова к любым приключениям и не стремилась избегать избиений. Она боялась их, но еще больше она боялась жить безопасной жизнью, что означало не делать ничего. Наши вылазки были плодотворными и куда более захватывающими, чем те вегетарианские вечера в Рочдейле, пусть они куда чаще приносили нам неприятности.

Позднее Денис переехала в Западный Йоркшир, а я двинулся в противоположном направлении -- в Манчестер, но мы продолжали видеться, хоть и реже, чем раньше; например, на общих сборах для саботажа опасной охоты или на демонстрациях против кровавых видов спорта, где всегда был шанс, что какой-нибудь наш противник с ружьем, лопатой или на джипе утратит самообладание и попробует убить ее, меня или еще кого-нибудь. Встречи с единомышленниками в нашем деле часто приводят к неприятностям.

Было бы чудом, учитывая масштабы полицейской разведывательной деятельности на тот момент, если бы власти не считали, что я или Денис участвуем в акциях прямого действия. Тем не менее, истинные масштабы слежки в Йоркшире стали для всех сюрпризом, даже невзирая на то, что были куда более вероятные подозреваемые, чем эта маленькая группа.

В отличие от ситуации с Манчестером, где реакция полиции была скорее предупреждением, в данном случае показательная порка четырех близких друзей едва ли подходит для острастки. Полиция знала их всего лишь как саботажников охоты и частых протестующих. Возможно, подозрения вызвала их машина. Или выросшая активность ФОЖ в регионе. Вне зависимости от истинных причин полиция следила за многими известными ей веганами и лишь несколькие из них по-настоящему могли этого ожидать. Домовладелец пропустил полицейских в комнаты над квартирой, где ребята собирались. Офицеры оставили подслушивающее устройство под половыми досками.

Шел август 1991 года, когда агентам Особой службы, работавшим над операцией "Лиса", стало понятно, что подозреваемые затевают что-то крупное. Вообще, они были настолько хорошо проинформированы о следующем рейде ФОЖ, что обеспечили скотобойню для птиц в Холмфрите дуговыми лампами, собаками, замаскированными полисменами, огнестрельным оружием и даже вертолетом, припаркованным в поле и в любую минуту готовым взлететь.

Скотобойня представляла собой никуда не годное криминальное предприятие, известное как особенно неприятное место, где практикуется халяльный забой скота, а также регулярно нарушаются все моральные и многие государственные законы. Как это ни дико, но участники операции "Лиса" были сфокусированы на том, чтобы предотвратить любое вмешательство в дела скотобойни.

Теплой августовской ночью в 1.30 четыре человека проникли на территорию предприятия. Было темно и тихо, как на кладбище. Поскольку они планировали сжечь скотобойню, они хотели убедиться в том, что она пустует, но все равно были бдительны и старались держаться как можно ближе к зданиям. Когда они тихо открыли дверь амбара, их ослепил свет, лившийся отовсюду.

Свет был настолько ярким, а шум громким, что они оказались полностью дезориентированными. К ним бежали кричащие мужчины, лаяли собаки, а над головами кружил вертолет. Все было плохо. По-настоящему плохо. Прежде чем Денис поняла, что происходит, она уже лежала лицом в грязи. К ее голове кто-то приставил дуло ружья. "Лежи тихо и не вздумай брыкаться, а то башку отстрелю", -- сказал ей человек в камуфляже. "Брыкаться? -- вспоминала она в будущем. -- Повсюду были толпы бегающих людей с пистолетами и дубинками, выкрикивавших команды или просто оравших. Все, что на что я была способна -- это попытаться не обделаться. В определенный момент для нас стало облегчением узнать, что они имеют дело с полицией, а не с выродками, заправляющими этим местом, но вскоре мы выяснили ужасную правду о том, что с нами произошло". По крайней мере, и с этим были согласны все четверо, у них явно оставался шанс выжить. Ричард, вежливый, вдумчивый и никогда не лезущий в драку, не был способен мыслить рационально, потому что его швырнули на землю и быстро окружили рычащими полицейскими собаками. Гэвин получил дубинкой и упал. Дэрила сбили с ног собаки.

Избитых, контуженных и униженных, их арестовали за попытку поджога и развезли по разным полицейским участкам Западного Йоркшира, где держали следующие 36 часов и неоднократно допрашивали. Никто из них не отвечал на вопросы. Позднее их обвинили в незаконном проникновении со взломом с целью причинения криминального ущерба, незаконном проникновении с целью совершения кражи, приобретении оснащения для совершения взлома и хранении предметов, предназначенных для причинения криминального ущерба. Они оставались в заключении следующие семь дней.

На удивление у полиции возникли проблемы с этим делом. Задержанных в первую очередь интересовало то, каким образом власти оказались на месте несостоявшегося преступления в ту ночь, ведь активисты держали операцию в тайне. Не было сомнений в том, что их разговоры прослушивали. Главной заботой полицейских в результате стало держать арестованных под замком и а) признать, что они использовали подслушивающее устройство и рассказать обо всем, что оно позволило выяснить; б) обеспечить суд всеми доказательствами, что у них были, дабы продемонстрировать всю серьезность заговора, преследовавшего целью разрушить скотобойню до основания.

В итоге, несмотря на все усилия полиции при поисках зажигательных устройств в личных вещах, автомобилях и жилищах активистов, а также на прилегающей к скотобойне местности, офицеры ничем не могли доказать тот факт, что четверка собиралась совершить поджог. У них были только записи разговоров. Полиция, как правило, неохотно признает использование электронных методов слежки. Здесь приходилось учитывать еще и то, сколькие активисты оставались под наблюдением и прослушивались, тем более что подобное признание могло лишь навести шороху, оставив полицию решать головоломку и дав этим четверым покинуть зал суда через парадный вход.

Все четверо при аресте были одеты в темный камуфляж и перчатки. Каждый имел при себе фонарик, поверх обуви они надели носки, чтобы не оставлять следов. Полиция обыскала их дома и две машины и ничего преступного не нашла. В окрестностях скотобойни удалось обнаружить только болторезы, лом, ручное сверло, автоматический кернер, несколько ножниц по металлу, мокрый кусок ткани и нож для резки гипсокартонных листов. У одного из активистов был факел с красным светофильтром, но зажигательные устройства отсутствовали.

Полиция изъяла в домах активистов все бумаги, имевшие отношение к правам животных, обозначив их как "Литература ФОЖ", хотя это было далеко от истины. Они забрали ароматические палочки из буфета, пустые пластиковые бутылки из мусорного ведра, канистру бензина из гаража, клейкую ленту из ящика с инструментами и средство для борьбы с сорняками из сарая. Они конфисковали письма от друзей (один или двое из которых писали из тюрьмы), в которых упоминалась та или иная демонстрация или арест или что-то в этом роде. На первый взгляд, все четверо попались с поличным, но если проанализировать факты, чего-то для их обвинения все равно не хватало.

Отчаявшись доказать факт сговора с целью совершения поджога на предварительных слушаниях, полицейские сказала присяжным, что найденный в мешке активистов лоскут был пропитан горючим веществом. Они лгали. Это была вода, а мокрый лоскут предназначался для смягчения звука ломающихся замков. Поскольку концепция плохо организованной атаки поджигателей опять рассыпалась, полиция выступила с логичным объяснением: в заговоре участвовал "человек-невидимка". Офицеры принялись утверждать, что был и пятый заговорщик: тот, кто при составлении планов не говорил, но все внимательно слушал; тот, кто за недели слежки ни разу не поучаствовал в полицейских фотосессиях, потому что все время был на работе; тот, кто нес зажигательные устройства и сумел сбежать так, что никто не заметил. Полицейские были настолько безрассудны в своем стремлении посадить обвиняемых, что не побрезговали выставить себя на посмешище.

По результатам следующего слушания -- ко всеобщему изумлению -- подсудимых выпустили под залог, причем с условиями обязательных ограничений, в числе которых было пребывание за пределами родного города Хаддерсфилда и запрет на общение друг с другом. Подслушивающее устройство, надо заметить, оставалось там, куда его заложили, еще три недели после ареста активистов. Полиция надеялась, что "жучок" поможет им сложить мозаику. Наблюдение офицеры тоже решили не снимать на случай если удастся сделать фотографии людей, связанных с подсудимыми. Их настроение улучшилось, когда по этому адресу появился я. Мне нужно было встретиться с нашим общим другом, чтобы обсудить посещения ребят в тюрьме и другие важные вопросы. Мы были очень осторожны и, как показало последующее обнародование записи, не зря, потому что стражи правопорядка слышали каждое наше слово.

Год спустя Особая служба кичилась тем, что серия полицейских операций против ФОЖ позволила возбудить несколько уголовных дел и вынести обвинение 30 подозреваемым, приговоры для которых будут назиданием для других. Обстановка накалилась до такой степени, что для Денис Бут, Ричарда Андерсона, Дэрила Каванафа и Гэвина Робинсона, обвиняемых в сговоре с целью совершения поджога, слушания в Королевском суде Лидса стали очень рискованным делом.

Слушания начались с того, что прокурор Роджер Скотт представил присяжным свою версию истории, вызывая наименее значительных свидетелей, после чего чуть не поверг весь зал в спячку, часами проигрывая записи разговоров, которые являлись основным доказательством против активистов. Качество записи варьировалось от очень четкого до едва различимого.

Потом выступал эксперт по взрывчатке из Министерства обороны и Исследовательской лаборатории МВД. Он намеревался доказать, что обрывавшиеся разговоры на пленке означали, что люди изготавливали зажигательные устройства. Он попытался выражаться конкретнее и заявил, что убежден: они изготавливали устройства, позаимствованные из руководства ФОЖ -- неэлектрические зажигательные устройства. В связи с этим каждому члену жюри вручили по копии этой брошюры, невзирая на тот факт, что ни у кого из подсудимых подобных публикаций полиция не нашла. Сторона обвинения, судя по всему, считала этого свидетеля союзником, несмотря на то, что, будучи "экспертом", он признался, что не смог заставить устройство, описываемое в брошюре ФОЖ, воспламениться.

В судебных процессах нередко случаются необычные и неожиданные повороты. В данном случае поворотным моментом стало появление мистера Мохаммеда Рафика, владельца скотобойни, от которой четверо активистов планировали избавить мир. По неизвестной причине в конце октября он уехал в Пакистан, прекрасно зная, что должен выступать на стороне обвинения в суде. Когда выяснилось, что Рафик недоступен, прокурор предположил, что можно продолжить и без него, но защита считала иначе.

Адвокат подсудимых выбрал мистера Рафика главным свидетелем. По его требованию владельца скотобойни вернули из Пакистана. Впервые он выступил в суде 18 ноября. Прокурор выслушивал его показания через переводчика на протяжении получаса. Далее защита подвергла его перекрестному допросу на протяжении двух дней кряду. В ходе допроса адвокат сконцентрировался на предыдущих нарушениях закона мистером Рафиком. В какой-то момент судья Сэвилл прервал его, спросив: "Какое дело мы сейчас рассматриваем? Зачем вмешивать все эти вопросы в данный процесс?"

Адвокат Уолкер Смит ответил: "Это является прямыми свидетельствами в защиту обвиняемых". На этом этапе защита раскрыла карты. В Параграфе 3 Закона об отправлении правосудия по уголовным делам от 1967 года говорится: "Любое лицо имеет право применить силу в разумных пределах для предотвращения преступления". А в разумных ли пределах активисты собирались применить силу или нет, это уже предстояло решить присяжным, а не судье. Адвокат дотошно допрашивал Рафика об условиях на его скотобойне и ее истории, особенно в том, что касалось имевших место обвинений в адрес владельца и совершенных им преступлений. Полицейских взбудоражило осознание того, что одна из линий защиты строилась на оправдании "криминально-террористического" заговора с точки зрения закона.

В общей сложности Мохаммеда Рафика и его сына Шафика подвергали перекрестным допросам три дня. Для прокуратуры они были плохими свидетелями -- часто отвечали вопросом на вопрос, называли адвокатов лжецами и в целом были уклончивы. По причинам, известным только стороне обвинения, прокурора все это не волновало. Похоже, он был уверен, что подсудимые получат свое, невзирая ни на какие обстоятельства.

Защита рвала Рафика на клочки, зачитывая суду бесконечные письма от санитарных врачей, офицеров RSPCA, вырезки из прессы с обвинениями в адрес Рафика и так далее. В общем и целом скотобойня была представлена как преисподняя и для кур, и для рабочих. Больше всего поразил тот факт, что у Рафика не было лицензии на забой птицы, а это уже означало, что скотобойня работала нелегально. В подобных случаях действует исключение, если домашняя птица содержалась в одном месте 21 день прежде чем быть убитой. На предприятии Рафика 2000 кур обычно убивали в течение трех дней после доставки.

В ходе перекрестного допроса были обнародованы цитаты из отчета санитарных врачей, проверявших скотобойню: "...кур держали в ящиках вне зданий всю ночь... не посещает ветеринарный врач... соседи вышли в сад и почувствовали себя плохо... в сарае нет воды в поилках для кур... мертвые и разлагающиеся куры вместе с живыми... образование плесени и водорослей... сотрудникам платят по ё40 в неделю за ночные смены... отсутствуют туалеты и умывальники" и так далее.

Сторона обвинения все поняла и начала вызывать свидетелей из полиции. Но адвокаты только и ждали, что возможности обсудить с ними изъяны скотобойни в ходе перекрестного допроса, уцепиться за бреши в показаниях и проколы офицеров в ходе операции. Больше всего присутствующих в зале суда шокировало то, как сержант полиции воспроизвел слово в слово заявление инспектора скотобойни. Все эти полицейские лгали под присягой; некоторые только этим и занимались, и их история про существование других, избежавших ареста подозреваемых на месте неудавшегося преступления с течением времени выглядела все более бредовой. Другим поразительным аспектом полицейской секретности по части техники, используемой в ходе слежки, стал отказ офицеров назвать тип транспортного средства, который они использовали, ведя наблюдение; они также пытались скрыть тот факт, что некоторые полицейские в засаде у скотобойни были одеты в камуфляж и, вероятно, прятались в листве деревьев.

Почти любое дело может развиваться в суде очень коварно. То, что поначалу кажется малозначимым, при умном ведении перекрестного допроса очень часто превращается в основной предмет спора. Именно так и вышло в этом случае. По мере продолжения слушаний прокурорские инсинуации, касавшиеся ФОЖ, постепенно ослабевали. Их затмили разбирательства адвокатов в плохих условиях на скотобойне. Всплыли даже вопросы, которые детективы задавали подозреваемым в полицейском участке. Это привело к тому, что сведения стороны обвинения перевернули картину, которую они пытались нарисовать, вверх тормашками. Демонстрация присяжным кровавых фотографий, сделанных санитарными врачами и даже судмедэкспертом в помещениях скотобойни, вела к тому, что жюри постоянно получало свидетельства в защиту подсудимых.

За два дня до начала процесса Times Saturday Review опубликовала статью про "права животных" или, если конкретней, статью, в которой ни слова не говорилось о правах животных, зато в ней хватало мнений людей относительно моральной стороны убийства вивисекторов. Заголовок гласил: "Загнанных ученых пристреливают". Утверждение звучало странно, учитывая, что за всю историю не был пристрелен ни один вивисектор... Публикация статьи не просто так совпала с выходом Ронни Ли из тюрьмы. Заканчивалась она маленьким абзацем про Хаддерсфилсдское дело, в котором рассказывалось об общенациональном заговоре ФОЖ, над раскрытием которого трудилась полиция, проведя ряд арестов ключевых фигур.

Когда суд набирал присяжных для процесса, людей спрашивали, читали ли они этот номер газеты. Если человек говорил, что читал, его не включали в жюри, чтобы он не был предвзятым по отношению к обвиняемым. И вот когда прокурор почувствовал, что теряет почву под ногами, он принес газету на слушания и цинично раскрыл ее на странице с этим материалом, чтобы присяжные смогли его хорошенько рассмотреть.

Далее последовал еще один крутой поворот в процессе. Подсудимые решили не давать показания. Адвокаты были уверены, что прокурор уповает на перекрестный допрос, чтобы в очередной раз сделать акцент на вине активистов. Поэтому решение не давать показания держалось в большом секрете. Избегнув каверзных вопросов о том, что же произошло той ночью, защита поставила перед стороной обвинения непростую задачу доказать наличие заговора и объяснить отсутствие несуществующих зажигательных устройств. Сами адвокаты занялись тем, что допросили сотрудников муниципального совета о скотобойне, вновь сделав акцент на ее непотребности и переложив вину с плеч активистов на плечи совета, который позволял скотобойне незаконно функционировать.

Защита также вызвала ветеринарного эксперта, который в красках описал ужасающие условия, выявленные при проверке помещений. Следующим на очереди был высокопоставленный бюрократ, который, несмотря на все свои попытки свалить ответственность на низшие чины, не смог объяснить, что он сделал для прекращения работы нелегальной скотобойни. Вывод, который напрашивался по итогам допроса, заключался в том, что если совет не мог или не хотел ничего делать с Рафиком, то кто бы смог?

Адвокатам также удалось сформулировать для присяжных блестящие личные характеристики каждого подсудимого. Сторона обвинения потратила четыре недели, пытаясь доказать, что эти четверо сговорились причинить ущерб скотобойне Рафика, спалив ее до основания. Защите хватило одного дня, чтобы убить всю тактику прокурора вопросом "ну и что?". К концу процесса все стороны придерживались собственной версии: прокурор -- своей, адвокаты -- своей, судья -- своей. Сторона обвинения очень мало повлияла на развитие этого дела с начала слушаний. Она продолжала напирать на то, что на пленке ясно слышно, как совершается преступный сговор.

Мистер Скотт настаивал, что преступления Рафика не представляли собой вооруженные ограбления, убийства и или серьезные кражи со взломом, поэтому поджог нельзя было рассматривать как разумный способ его остановить. Прокурор продолжил, сказав, что воспрепятствовать работе скотобойни можно было множеством способов, например, написать в совет, провести демонстрацию и так далее. Он не стал защищать скотобойню, понимая, что условия там и впрямь неприемлемые. Вместо этого он заявил, что Рафик здесь ни при чем, и попытался дискредитировать подсудимых. С этой целью мистер Скотт использовал публикацию под названием "Освобождениеживотных" (The Animaliberation), обнаруженную в доме у одного из подсудимых. Она, как выразился прокурор, характеризовала то, как мыслят обвиняемые, и сделал вывод: "Они не уравновешенные". Затем он перешел к разбору обрывков их записанных разговоров, отдельно упоминая меры безопасности активистов и указывая на то, что у них был лидер. По мнению мистер Скотта, "они проводили военную операцию". К несчастью для стороны обвинения, прокурор был слишком фальшивым и чересчур уверенным в том, что "это дело говорит само за себя".

Последнее слово защиты было длинным и страстным. Оно началось с утверждения адвоката мистера Смита: "Мистер Рафик -- лжец и угнетатель животных. Что отец, что сын". Адвокат заявил, что уничтожить их скотобойню было бы одинаково высоконравственно и законно. Чтобы проиллюстрировать моральную сторону дела он процитировал пресловутый текст "Освобождениеживотных": "Чтобы зло продолжало процветать, хорошим мужчинам и женщинам достаточно ничего не делать". В качестве оправдания перед законом мог служить тот факт, что ни в одном законе не говорится, что "при любых обстоятельствах запрещается изготавливать зажигательные устройства или причинять зданиям ущерб посредством огня".

Обвиняя в произошедшем местный совет, Смит сказал, что "никто бы больше не смог это остановить. Это исключительный случай, затронувший действия людей в отношении определенных зданий. А то, что они применяли меры предосторожности -- это соображения здравого смысла".

Следующий адвокат защиты, Питер Холл, указал на все бреши стороны обвинения в этом деле, указав на то, что россказни про "неизвестного скрывшегося активиста" -- это чистой воды игра воображения, призванная скрыть тот факт, что полиции так и не удалось обнаружить зажигательные устройства, и что предположения полиции относительно разговоров про поджог основаны на домыслах и фантазиях.

Следом выступал адвокат Терри Маньярд. Он сказал: "Жестокое обращение с живыми существами -- это не мелкий проступок. Неужели Мохаммеду Рафику все сойдет с рук? Каждый, у кого есть домашние питомцы, знает, какую антипатию может вызывать плохое обращение с ними и как они могут страдать. Неудивительно, что те, кому не все равно, желают остановить подобное". Дальше Маньярд еще раз поведал обо всех преступлениях, совершенных Рафиком.

Майкл Хаус, последний адвокат, подвел черту, заявив, что "Рафик участвовал в продолжительном преступном сговоре, и если бы кто-то поднес спичку к его скотобойне, преступлениям Рафика был бы положен конец". Потом Хаус задал присяжным риторический вопрос: что лучше -- один пожар или девять лет тошнотворных условий на скотобойне? "Совершенно очевидно, что ничто, кроме как физическая сила, не могло это остановить", -- заключил он.

В Королевском суде процедура такова, что судья тоже говорит свое последнее слово, и то, что он говорит, часто очень серьезно влияет на исход дела; не только потому, что он представляет власть, но и потому, что его слова -- это последнее, что отпечатывается в сознании присяжных, которые к этому моменту уже окосели от скуки. В каком-то смысле для судьи это звездный час. Он добивается гробовой тишины и не без удовольствия рассказывает всем, кто прав, кто виноват. На политических процессах вроде этого речь судьи -- это перспектива кошмара, особенно если он против подсудимых, как это обычно и бывает. Обвинения нередко снимаются после апелляции, если судья в последнем слове высказывается пристрастно, но они умеют аккуратно доносить до окружающих свои мысли.

Хаддерсфилдская четверка не ожидала никаких поблажек от судьи Сэвилла и не получила их. Он вспомнил все сведения и доказательства, сконцентрировавшись на том, что считал важным, особенно на аудиозаписях. Чтобы помочь присяжным принять решение, он приготовил для них четыре вопроса: 1. Уверены ли мы, что имел место преступный сговор? 2. Уверены ли мы в том, что каждый из подсудимых участвовал в преступном сговоре? 3. Убеждены ли мы в том, что целью совершения противоправных действий было предотвратить преступление? 4. Уверены ли мы в том, что сила в данных обстоятельствах была применена неразумно? Подводя итог, Сэвилл тщательно подбирал слова, чтобы избежать повода для апелляции: "Не было ли угрозы соседним зданиям, угрозы пожарным?" Позднее Сэвилла вынудили отказаться от этих слов, но то, что попало в сознание присяжных, уже нельзя было оттуда извлечь.

Присяжные вернулись спустя два часа пятнадцать минут. Они хотели прослушать различные места пленки и получить четкое определение слова "заговор". Затем они снова удалились. Принимая во внимание то, что единогласного мнения не было, можно было предположить, что по крайней мере некоторые заступались за подсудимых. В полдник судья сказал присяжным, что они проведут ночь в отеле и вернутся с вердиктом большинства (десять человек одного мнения) утром.

Но утром все еще не было никаких признаков согласия, как и надежды на то, что присяжные смогут принять решение. Всех вызвали в суд, уже в тысячный раз, чтобы послушать, какие вопросы накопились у жюри. Они хотели, чтобы им дали энциклопедию, но судья попросил назвать им слова, определение которых требовались присяжным. Это были слова "разумный", "неразумный" и "террорист".

Слово "террорист" вселяет страх в сердца большинства людей. Тот факт, кто-то из присяжных считал четверых людей на скамье подсудимых террористами, демонстрирует все коварство погони СМИ за сенсациями, окружающее порчу имущества угнетателей животных. Для стороны обвинения выстраивание связи между ФОЖ и терроризмом было ключевым фактором процесса. В этой связи защите с самого начала было понятно, что ассоциации, пусть и поверхностные, могут быть очень опасны. И, действительно, тысячи листовок (от проспектов Группы поддержки ФОЖ до литературы RSPCA и саботажников охоты, используемые активистами при организации информационных столов), конфискованных у подсудимых дома, были использованы прокурором, чтобы внушить присяжным нерушимую ассоциацию с терроризмом. Защита была уверена, что чем дальше она уведет процесс от подобных ассоциаций, тем больше шансы на успех.

Следуя букве закона, судья Сэвилл велел присяжным игнорировать слово "терроризм", так как оно не имело отношения к этому процессу. Несомненно это отпечаталось в мозгу у членов жюри. Тем временем подсудимые, их семьи и друзья волновались, что присяжные могут не вынести вердикт, и потребуется пересмотр судебного дела. Пройти через все это снова! Прокурор, явно догадываясь о такой возможности, предложил адвокатам сделку: если жюри не вынесет вердикт, и дело отправят на повторное рассмотрение, прокуратура снимет обвинение в попытке поджога и подсудимым останется признать себя виновными только в причинении криминального ущерба. Это было соблазнительное предложение, потому что история знала мало примеров, когда подобные обвинения заканчивались лишением свободы.

К концу второго дня размышлений и после бесконечного ожидания людей в фойе здания суда, жюри было вызвано вновь. Присяжных спросили, есть ли хоть какой-то шанс, что они вынесут вердикт большинства. Они покачали головами, старшина сказал "нет", Сэвилл поблагодарил их и распустил. Для подсудимых это было самым травматичным опытом за все это время.

Им предстояло решить, принимать ли предложение прокурора. Они многим рисковали, если бы были признаны виновными при пересмотре дела, и не слишком хотели проходить через этот ад снова, поэтому сделка была заключена, и дело отложили для вынесения приговора. Комендантский час был незамедлительно отменен. Пришел конец пятнадцати месяцам домашнего ареста.

Три недели спустя все четверо были приговорены к 120 часам общественных работ. Судья сказал им, что если бы их обвиняли в сговоре с целью совершения поджога, он бы посадил их надолго. Полиция, бессильная что-либо изменить или просто из мести подала заявку на окончательную конфискацию машин подсудимых, которые они и так продержали пятнадцать месяцев. Как ни удивительно, но в этом им отказали, так что автомобили тоже оказались на свободе.

Итак, четверо вышли из здания суда свободными, пережив процесс, который всем казался решенным делом. Лишь очень немногие наблюдатели могли предположить, что Хаддерсфилдской четверке все сойдет с рук. Они и сами приготовились провести долгое время за решеткой. Их случай стал лишним напоминанием о том, что защита все же существует и что не нужно отчаиваться раньше времени.

Ну так и что же? Что такого доказало это дело, чтобы пересказывать его историю в мельчайших деталях? Что в нем было особенного? Возможно, немного. Да, защита предельно конкретизировала обсуждение закулисной жизни скотобойни Рафика, но она действовала стандартно для подобного случая, фокусируя внимание на жестокости и неблагонадежности угнетателя животных и настаивая на том, что именно он был преступником, а не люди, желавшие причинить ущерб его скотобойне.

Необычными были юридические факты, касавшиеся преступления Рафика. Его действия трактовались британским законодательством как нелегальные, и судья был вынужден позволить адвокату объяснить это присяжным. На большинстве процессов преступления угнетателей животных не являются нарушениями закона, поэтому Параграф 3, на который сослался адвокат в этом случае, неприменим. Это правовой вопрос; преступления Рафика ничем не хуже тех, что совершают владельцы огромных мясокомбинатов, которые штампуют "готовых для печи птиц", "свежие яйца с фермы", "куриные кусочки в сухариках" и тому подобное.

Не меньшее удивление вызвала позиция обвинителей. Они плевали на мистера Рафика и его сына (своих свидетелей) с высокой колокольни. Они ни разу не помогли им в ходе допросов и открыто над ними смеялись. Как сказал один из адвокатов, "я не думаю, что прокуратура или полицейские расстроились бы, если бы скотобойня вспыхнула -- из расистских соображений и любых других". Какой-то детектив подтвердил эти предположения, бросив кому-то из своих коллег у зала сада: "Боже, сколько дерьма приходится слушать. Говорю тебе, любой чурка может врать, если Англия попросит". Им никогда не было дела до Рафика и его собственности; им просто хотелось прижать к ногтю подсудимых, и это одна из причин, по которым процесс стал политическим. Государство проиграло в схватке, что стоило ему полмиллиона фунтов, и в этом прослеживаются приятные перемены.

Примечательней всего то, что по меньшей мере пять человек в жюри сочли идею спалить скотобойню ко всем чертям справедливой. Это были пять обычных людей, что говорит нам о многом. И, несмотря на бесчеловечную атмосферу в зале суда и внушительные манипуляции правилами, законами и сведениями, целых 12 человек не смогли заставить себя признать виновными четырех ребят, которые ни разу за все это время даже не пробовали отрицать тот факт, что они планировали сжечь скотобойню.

Дата добавления: 2015-09-03