Надежды и разочарования 2 страница

—Я вынужден принять все это к сведению, но факт остается фактом: я не могу одобрить твоего решения. Поэтому не надейся, что я четко скажу «да»! Ты взял на себя определенные обязанности и обещал их выполнить.

—Описи снаряжения, Петр, составлены. Я сейчас их еще дополню, закончу и передам Сташишину. А спуститься я вынужден: я не хочу потерять работу!

И в таком духе они говорили еще с минуту, оба взвинченные, накаленные, полные взаимных претензий. Я прислуши­вался к их разговору как безмолвный свидетель, несколько смущенный, испытывая неловкость, что узнаю все это без их ведома. Но любопытство пересилило.

Хотя Петр прямо и не сказал этого Соболю, его решение спуститься он считал своеволием, неблагородным поступком. Соболь же полагал, что уже неделю назад, после спуска из лагеря у перевала, все обговорил с Петром, который оставил ему письмо и деньги на дорожные расходы, и поэтому наде­ялся на его согласие. Каждый из них так и остался при своем мнении.

Потом говорил Мацек Пентковский. Он тоже собирался покинуть экспедицию, спуститься в Гхунзу.

—Петр, я с самого начала не скрывал, что собираюсь присоединиться к экспедиции на Хиспар.

В июне начиналась совместная польско-западногерманская вылазка в Каракорум, одним из организаторов которой был Мацек.

—Ты знал об этом плане и не ставил его под сомнение. Мы намеревались расстаться в конце мая. Теперь же, когда я неважно себя чувствую и... не буду скрывать, мало гожусь для экспедиции, но представляется случай спуститься вме­сте с двумя Анджеями, прошу разрешить покинуть вас раньше.

—Но, дружище, ты и Соболь отвечаете за снаряжение, — Петр повторял то же самое, что и раньше. — Именно вы обязаны проконтролировать его отправку домой, и вот теперь сначала он, потом и ты заявляете мне о своем желании вернуться. Коллега, мы накануне штурма вершины. Не позже чем через две недели все мы спустимся вниз. И я хотел бы, чтобы эти полмесяца ты оставался здесь... Могу обещать, что, как только спустимся с гор и ликвидируем базу, ты с первой же группой сможешь отправиться в Дхаранбазар. Двух-трех человек я намерен отправить раньше.

Петр, видимо, был порядком взвинчен. Говорил он внешне спокойно, но твердо, хорошо понимая, что приказаниями не сможет изменить решений Соболя и Мацека.

Анджей Гардас — совсем другое дело. В последнее время он болел, у него появились некоторые аномалии физиологи­ческого порядка, и сам Доктор рекомендовал ему спуститься ниже. Но чтобы оба материально-ответственных лица?..

Вероятно, поэтому Петр и пошел на то, чтобы просить Мацека остаться, и тот согласился.

Я выключил радиотелефон и попытался осмыслить это неожиданное изменение событий. Через полчаса в лагерь вернулась наша тройка. Весек, просунув голову в рукав, сделал краткий отчет о восхождении.

—Мы пробили дорогу на отрезке в несколько сот метров в глубоком и рыхлом снегу, потом вскарабкались еще на несколько десятков метров. Дул такой страшный ветер, что взбираться дальше было немыслимо. Войтек выгреб из-под снега конец японских веревочных перил... и мы вернулись...
Обстановка там настолько непривлекательная, что и гово­рить нечего. И ходить незачем было.

Я рассказал им об услышанном разговоре.

—Значит, Соболь уже 18-го решил спуститься?

Это и для них явилось полнейшей неожиданностью. Положение изменилось. Потеря двух человек, когда все должно было определиться, значительно ослабила наши позиции. Речь шла в первую очередь о Соболе, он был одним из лучших, в нем еще в Варшаве видели надежного покори­теля вершины. Это правда: о необходимости своего более раннего возвращения он говорил уже недели две назад, но его слова не приняли всерьез! Его решение вернуться подтверждало, что он не верит... не верит, что мы достигнем вершины до наступления муссонов. Если бы верил, наверня­ка поставил бы на карту все, а отпуск и работа в расчет не принимались бы.

Известие, что они возвращаются в Польшу, имело для нас и еще одно чисто практическое значение. Эта оказия позволит отправить с ними весточки домой, семьям.

—Жаль, что мы не спускаемся на базу, можно было бы послать письма и корреспонденции в газеты, — сокрушался Войтек.

Стало темнеть. Мы забились в палатки. Ветер свирепство­вал, ни на секунду не сбавляя силы. Оттяжки «турни» гудели, в стенки палатки ударял взметаемый ветром снег. И кто это утверждает, будто после захода солнца ветер стихает?! Мы приготовили много еды, а потом чай и еще еду — на сей раз на завтра. Ведь мы собрались отправиться вверх ранним утром. А снаружи дуло не переставая. Стены палатки, казалось, готовы были лопнуть под ударами ветра, свеча непрерывно гасла, а уши наполнялись глухим ревом вьюги. Мы испытывали беспокойство и неуверенность, пре­бывая в нескольких кубических метрах пространства, подве­шенных высоко над ледником, и, стремясь заглушить трево­гу, стали громко говорить с Весеком о доме, о Варшаве, о жизненных планах. Все обрело соответствующие масштабы: тьма, ветер, лагерь III и сами грозные Гималаи — все превра­тилось только в эпизод, колоритный, насыщенный и прекрас­ный, но все-таки эпизод нашей жизни.

16 мая

Проснулись мы рано. Внутренние стенки «турни» покрывал толстый слой инея. Одеваясь, мы засыпали наши спальные мешки белой, ледяной крупой. Невероятно трудно заставить себя выбраться ранним утром из такого теплого мешка в холодное, отвратительное пространство палатки. Я зажег бутановую плитку.

— Марек, поворачивайся осторожнее. Ты сыплешь на меня иней, — нервничал Весек.

Через четверть часа молочный суп разогрелся. Я поставил чай, и, содрогаясь от стужи, мы принялись есть из котелка белую, источающую пар массу. Мы вышли из палатки. Дул ветер, страшный мороз пронизывал до костей. Задубевшими, неловкими руками я пытался зашнуровать ботинки. Через минуту руки окоченели, побелели, и мне пришлось отогре­вать их, сунув между ногами. При каждом выдохе изо рта взметалась белая струйка пара. Мороз сегодня должен быть изрядный. Из соседней «турни» выкарабкался Войтек, за ним Рубинек.

— Скоро семь. Выходим.

Мы вскинули на плечи загодя приготовленные рюкзаки с запасной сменой одежды, снаряжением и куртками.

Вверх уходил едва различимый след вчерашнего восхож­дения наших коллег. Он обрывался у скал, выходящих на вершину ледовой башни. Несколько левее ее вздымался вверх белый, обледенелый конус, названный японцами Снеж­ным куполом.

На подходе к обнаруженным вчера Войтеком веревочным перилам ветер вовсю давал о себе знать. Моя рука, сжимавшая ледоруб, уже через несколько минут утратила чувствительность.

Чем дальше от палатки, тем снег становился глубже. В лицо била вьюга. Согнувшись, мы медленно брели к японским веревочным перилам. Через четверть часа цель была достиг­нута.

—Перила, пожалуй, навесим при спуске, — решили мы после минутного размышления. — Может быть, ветер утихнет немного?

Начался крутой подъем по ледовой башне в направлении к куполу. Снег был смерзшийся, мелкий, но абсолютно не держал. Тонкий слой трескался под ногами, и все сползало по крутизне. Вниз по склону от самой грани бил чудовищной силы ветер. Вместе с ним на нас несло мелкие сухие лавинки.

Иногда вниз несся снежный смерч, который через минуту стремительным рывком менял направление. Словно бы закон тяготения утратил свою силу и лавины устремлялись вверх по склону. Снежная пыль окутывала нас со всех сторон как белое, влажное песчаное облако, забивалась под шапку, под рубашку. Брови, усы, бороды облепил толстый слой наметен­ного снега.

Я шел впереди, пошатываясь под ударами ураганного ветра. Он завывал так, что мы с Весеком не слышали друг друга. Я держался как можно ближе к камням башни, напрасно льстя себя надеждой, что они способны меня защитить.

Склон становился круче, выше над нами уже сверкал ледяной глазурью Снежный купол. Мы вышли на ребро. Белые, застывшие ледяные волны при таком ветре были непреодолимы Я направился вправо, траверсируя склон со стороны ледника Джалунг. Склон был покрыт тонким слоем наметенного снега, кошки скрежетали на скалах. Глубоко подо мной клубились белые облака. Внизу, над ледником Джалунг, — я хорошо знал об этом — обрыв завершался двух­километровой пропастью. Наконец я вступил на каменистый отрезок, где нельзя было даже вбить ледоруб, таким тонким оказался снежный слой. Я ждал Весека, сжавшись, всем телом навалясь на рукоятку ледоруба. Мысленно я молил судьбу, чтобы мой партнер не покачнулся и не сорвался в пропасть.

Я увидел Весека, когда он остановился на грани. Он шел медленно, сильно согнувшись, покачиваясь под ударами ветра.

—Осторожнее, снег тонкий, а под ним камни! — надрывался я, но ветер заглушал мой крик.

Он подошел ко мне вплотную, и мы принялись кричать в лицо друг другу:

—Где Войтек и Рубинек?

—Идут сзади,— понял я, хотя губы его шевелились без­звучно.

Однако парней все не было. Мы долгое время ждали, наконец Весек решил вернуться и поглядеть, что там происходит. Он исчез за снежным горбом. Прошло пять, десять минут, но никто не появлялся. Я начал было подвигаться назад. За гранью стояли скорчившись Войтек и Рубинек, а рядом с ними Весек!

—Идти дальше бессмысленно. Нас смахнет с этого льда, и мы окажемся в долине, — сообщили они.

Действительно, смысла не было. Ураган не ослабевал. Мы содрогались от холода, а голова, как всегда при таком ветре, раскалывалась. Обе мои руки потеряли чувствительность, в ступнях ног еще ощущались болезненные покалывания, но скоро и они одеревенеют.

—Спускайтесь вниз, — посоветовал нам Рубинек. — Мы с Войтеком навесим веревочные перила.

Мы принялись тянуть вниз стошестидесятиметровую верев­ку, которую пытались теперь закрепить. Мы успели спуститься уже порядочно, когда...

—Марек, смотри! — услышал я голос Весека. — Лавина!

На нижнюю террасу, в шестистах метрах под нами, рухнула массивная лавина. Она широким языком расплывалась по террасе, приближаясь к темным пятнам палаток лагеря II. Рядом с ними лихорадочно суетились крошечные муравьи — люди! Язык ширился, а над ним рождалось и росло гигант­ское облако распыленного снега, которое скоро полностью скрыло от нас террасу. Через четверть часа, когда пыль осела, мы увидели, что голова лавины задержалась перед лагерными палатками...

Часом позже мы были на перевале. Ветер дул с неослабе­вающей силой. Через перевал катились волны снежной вьюги. Возле третьей «турни» стояли, наклонившись, Юзек и Вальдек. Ветер уничтожил защитную снежную стенку, возве­денную возле палатки.

Мы попытались привести в порядок нашу собственную «турню», но после нескольких минут тщетных усилий невыно­симый холод загнал нас в палатку. Рюкзаки мы оставили возле «турни».

В этот момент подошли Рубинек и Войтек.

—Мы спускаемся на базу. Тут такой чертовский ветер, что работать невозможно, кроме того, представляется редко­стная возможность передать письма и корреспонденции для газет,— заявили они.

Какое-то время они провели в палатке, где, видимо, что-то готовили, потом мы услышали их голоса:

—Привет, ребята! — И они направились вниз.

Мы с Весеком сварили суп, обследовали наши продукты и, одетые, улеглись в спальники, вслушиваясь в однообразный вой ветра.

—Жратвы в обрез! — нарушил я молчание.

С этого, пожалуй, и началось. Погодные условия, нехватка продуктов, уход партнеров — все это подействовало на нас самым удручающим образом. Зародилось сомнение в необхо­димости дальнейшего пребывания здесь, при таком ветре и холоде.

— Мы тут ничего не сделаем, только измотаемся перед штурмом. Спускаться или не спускаться? — рассуждали мы вслух, а ветер раздражающе завывал на оттяжках «турни».

Мы немного стыдились этих мыслей. Вальдек и Юзек сегодня пришли на перевал, чтобы вместе с нами продол­жить установку веревочных перил на верхней террасе... Но ведь есть группа Петра, назойливо лезло в голову оправда­ние. Значит, они будут не одни. А внизу... Уходят оба Анджея, можно еще успеть написать письмо, отправить корреспонденцию в газету «Жице Варшавы». Мысль о том, что жалко упустить такой случай, не давала мне покоя.

Меня долго терзали раздумья: Вальдек, Юзек, ветер, группа Петра, два Анджея, корреспонденция — что из всего этого самое главное? Наконец я решил:

—Нет, сейчас мы не можем спускаться! Втащим рюкзаки и ложимся спать, — бросил я в глубину палатки и начал возиться с рукавом у входа. Ударило леденящей снежной пылью.

—Прикрой быстрее, черт возьми! — буркнул Весек.

Я выкарабкался наружу. Всего два часа дня, а вокруг сумрачно, белые клубы пыли налетали откуда-то сверху, обрушивались на палатки, почти сбивая с ног. Я завернул за угол «турни», обошел ее вокруг, потом еще раз, но обнару­жил лишь один рюкзак. Где же второй?

—Вальдек, ты не убирал наш рюкзак? — в волнении кинулся я к палатке соседей.

—Нет. А что случилось?

—Его нигде нет!

Я еще раз огляделся. Снежная площадка, где мы постави­ли наши палатки, переходила в крутой скат, обрывавшийся к барьеру сераков и террасе, изрезанной расщелинами. Ника­ких следов рюкзака вокруг!

«Конец! — подумал я. — Его сдуло ветром! Мы остались без рюкзака, без пуховых курток, без запасных вязаных вещей. Без них мы не можем идти дальше!.. Куртки? На складе, пожалуй, запасных уже не осталось! Одна надежда — ссудить их у Соболя или Гардаса».

—Весек! — Я сунул голову в рукав палатки. — Ветер смах­нул наш рюкзак! Наши пуховки «накрылись»!

—Ты уверен? Может, он зацепился где-нибудь на склоне, может, его нашли наши, спускаясь вниз?

—Мало надежды! Но дождемся связи, а позже решим, что
предпринять. — Я был совершенно подавлен.

Время тянулось бесконечно долго. Наконец, три. Но тщетно мы взывали в микрофон. Радиотелефон стрекотал, но никто не отзывался. С тяжелым сердцем мы приняли решение возвращаться на базу. В половине четвертого выбрались из палатки. Захватив радиотелефон, остатки продуктов, мы отнесли все это в палатку Вальдека и Юзека.

—Вальдек, мы спускаемся. Без курток оставаться здесь немыслимо. Связаться с лагерем у перевала, выяснить, не нашли ли наш рюкзак, не удалось, — сконфуженно пояснили мы.

Он взял принесенное нами добро. Не пытался нас удержи­вать, но я видел, что в нем борются злость и горечь разочарования.

Вот как Вальдек в действительности расценивал наш спуск:

«Когда Рубинек и Войтек решили спускаться, я ничего не говорил, но сильно обозлился. Они были нужны здесь, но для них оказались важнее заметки для газет — публицисты, черт подери! Существует ведь некая очередность важности. Здесь меняется погода, кто знает, не муссон ли уже на носу, а они отправились заниматься писаниной. Ну да черт с ними, ведь нас четверо! А через несколько часов вы сообщаете, что у вас унесло рюкзак. Ничего не поделаешь, вам надо спускаться! Но меня чуть удар не хватил. Кто же при таком ветре оставляет рюкзаки снаружи?! Это абсолютное ребяче­ство. И вы еще утверждаете, будто у вас — альпинистский опыт?»

Было уже четыре часа, когда мы двинулись вниз. Если мы рассчитывали добраться сегодня до базы, следовало поторо­питься. Ниже перевала ветер стал гораздо тише. Мы месили снег, доходивший до колен, спеша к перилам на траверсе. Под ногами образовывались лавинные языки, которые шумно срывались вниз по склону и... пока что тут же замирали. А будь снега немного больше, мы в тот день могли бы и не вернуться.

Подходя к алюминиевому уголку, мы заметили хорошо знакомый красный силуэт. Да это рюкзак Весека, прито­роченный к карабину! Итак, его нашли Войтек с Рубинеком.

—Может, вернемся на перевал? — предложил я.

—Ты что, спятил? Теперь я не собираюсь карабкаться вверх. Идем на базу, — воспротивился Весек.

Я не настаивал. Самолюбие (поскольку отпал повод для спуска) боролось во мне с мечтой о базовом лагере, с мыслью, к которой я уже привык. Протест Весека служил для меня оправданием, и (стыдно признаться!) я обрадовал­ся, что вопрос предрешен.

Когда мы проходили траверс, придерживаясь веревочных перил, снова повалил снег. Быстро одолев опасный участок, мы добрались до «рондо». Там мы застали четверых: Петра, Рогаля, Шимека и Доктора. Они, видно, только что пришли, их рюкзаки валялись на снегу. Все поглядели на нас неодобрительно, но это уже не имело значения. Мы решили спускаться, и главное теперь была быстрота. Нужно поспеть на ледник до наступления ночи.

—Петр... — принялись мы рассказывать про рюкзак.

—Да, мы в курсе дела. Рубинек нам рассказал, — коротко оборвал он. — Когда вы собираетесь отправиться вверх?

—Вместе с Войтеком и Рубинеком. Послезавтра...

Рогаль позже рассказывал мне:

«Ты спрашиваешь, как мы оценили ваш уход? Ну, Марек, скажу честно: резко отрицательно. Впрочем, как ваш, так и первой двойки. Сейчас я смотрю на это уже с некоторой дистанции, но тогда, в тот момент, когда мы, вымотанные, стояли возле «рондо», а вы неслись вниз, впечатление было, мягко говоря, мерзкое. Почему?

Мы в то утро вновь в качестве носильщиков двинулись из «двойки». Дул ветер, снег (хотя впереди нас шли шерпы и Большой) был рыхлый, рюкзаки тяжелые, словом, трудно приходилось. Мы поднимались медленно, и далеко не в лучшем настроении. Доктор и Шимек молчали, Петр снова стал задыхаться, и меня замучил проклятый кашель. Я понимал, что в таком состоянии мы не можем вести операцию наверху в роли первой группы. Так мы брели по этому снегу, согнувшись под тяжестью мешков, когда встре­тили спускавшихся вниз шерпов, а потом Войтека, Рубинека и Большого. Войтек стал говорить с Петром.

— Такой ужасный ветер, что выше перевала ничего невозможно сделать, продуктов мало, а кроме того, мы хотим отдать двум Анджеям свою корреспонденцию,— объяснил он причины спуска.

«Ну, — подумал я, — спускаются ради какой-то там писани­ны, кое-как разведав дальнейший маршрут и почти ничего не сделав наверху. Спускаются, руководствуясь не интересами экспедиции, а своими частными мотивами». И я, вероятно, не очень ошибусь, если скажу, что все мы так думали. Помню, как Доктор с насмешкой произнес: «Господа газетчики идут телеграфировать на родину». А едва мы добрались до «рондо», как появляется следующая двойка: Весек и ты. И тут я понял, что за последние два дня имели место факты, которые, возможно, предрешат судьбу всей экспедиции. Уж не охвачено ли большинство из нас сомнениями, отсутстви­ем веры, духом капитулянтства?

Сперва трое восходителей заявляют, что должны возвра­щаться на родину, а вслед за ними вниз сбегают еще четверо «господ газетчиков», как мы вас всех окрес­тили...

До этой поры вся наша деятельность в горах была в общих чертах подчинена какому-то основному плану. Ваша группа проводила операции, мы обеспечивали устройство лагеря. Группа Петра, к которой я принадлежал, выполняла роль носильщиков, но мне, как члену экспедиции, было известно, что впереди нас группа объективно более сильная, которая держит путь на нашу вершину.

Теперь же, когда вы самовольно спускались (самовольно, Марек, так как вы не согласовали это ни с Петром, ни с Вальдеком), наверху оставалась только двойка, которую трудно считать штурмовой группой, а ниже мы, и далеко не в лучшей форме! В сумме всей нашей шестерке приходи­лось приспосабливаться к вам, ждать вашего следующего выхода!»

День близился к концу, наступали сумерки, а мы еще топали по снегу нижней террасы. Где-то внизу, за пеленой тумана, нависшего над ледником, находился базовый лагерь, а в нем — еда и тепло спального мешка. Пожалуй, это правильно, что вся прелесть и романтика гор перед экспеди­цией — как мечта, а после нее — как воспоминание. Но когда карабкаешься по скалам или по льду или, более того, когда бредешь с тяжелым рюкзаком по бесконечным снегам, нет места эстетическим переживаниям и восприятию прекрасно­го, преобладают инстинкты: страх, голод, простая жажда спокойствия и тепла, завершения трудов. Возможно, вознаг­раждением за все это служит момент достижения цели, когда все тяготы оказываются позади.

А Вальдек охарактеризовал это еще образнее:

—Все, что расписывают в книгах о горных экспедициях, — чаще всего миф. В горах в тебе говорит только воля к действию, здесь не время осмыслять увиденное. Когда ты выполнил свою задачу, добрался туда, куда требовалось добраться, ты мечтаешь вернуться, вернуться целым и невредимым, нажраться досыта, забраться в теплый спаль­ник и никаких глубоких эмоций не ощущаешь — на это просто нет сил. А позже остается то, что ты преобразовал, приукрасил, пропустил через собственное, угодное тебе восприятие. И поэтому, — повторял он всякий раз, стоило мне взяться за свои заметки, — я не люблю писать и говорить о горах. Ибо воспоминания на подобную тему, предназначен­ные для читателя и соответствующие избитому шаблону, все эти облака, краски, красоты, дружба, мужественная борьба, волнения, и на подобном фоне мы, герои, — это липа, которая присочиняется уже задним числом. Все это есть на самом деле, но в действительности все происходит иначе, чем в книгах...

...До этого мы неслись вниз как шальные, теперь же, когда терраса заканчивалась, силы нас оставили, мы брели мед­ленно, ноги заплетались от усталости. «База, база, поесть и заснуть», — мысленно повторял я. В семь мы были на леднике. Горы погружались во тьму, небо покрылось тучами, видимость ухудшилась. Мы шли рядом, спотыкаясь о едва различимые камни и кляня все на свете. На ледник наползала вечерняя мгла, и нам все время казалось, что вот-вот появятся огоньки базового лагеря. В густом молоч­ном тумане мы одолевали холм за холмом, ложбинку за ложбинкой, но дорога казалась бесконечной и желанных огней все не было.

—Может быть, мы проскочили базу в тумане, может, оказались ближе к середине ледника? — вслух рассуждали мы в минуты передышки.

Наконец мы различили рассеянное в тумане ясное пятно света. Прибавили шагу, насколько хватило сил, но проклятый огонь никак не хотел приближаться. Весек споткнулся и угодил в ледовое озерцо, я растянулся во весь рост на щебне, и снова мы стояли, тяжело дыша от усталости, с глупой злостью повторяя нелепые, грубые ругательства.

В базовый лагерь мы прибыли после восьми. На кухонной стенке стояла раскаленная добела керосиновая лампа — подобно морскому маяку она уже около получаса указывала нам путь.

—Садитесь, сейчас будет чай, потом обед, — Мацек прояв­лял исключительную сердечность и заботливость. — Пригодилась наша лампа? — поинтересовался он.

—Без нее мы, пожалуй, в такую ночь не добрались бы!

Из краткой беседы выяснилось, что оба Анджея отправля­ются завтра. Они решили на день ускорить свой выход. Успеем ли утром написать письма? После ужина, не теряя ни минуты, мы отправились в палатку и, почти не разговаривая, влезли в спальные мешки.

17 мая

Проснулся я около шести, полный опасений, что проспал выход обоих Анджеев. Но база была погружена в сон, не слышалось никакого движения, У меня после вчерашней гонки болела голова, я чувствовал себя усталым и разбитым. Мышцы ног одеревенели и ныли. Я с трудом выполз наружу. Небо было безоблачное, а над долиной, из-за грани Рамтанга, поднималось желтоватое солнце. Было в самом деле прекрасно, заснеженные вершины начали вспыхивать в солнечном блеске, долина казалась умиротворенной и спо­койной. Только на ребре Кангбахена взметались в небо плюмажи снега — наша гора дымила. Любопытно, будет ли ветер у ребят на перевале?

Мы с Весеком отправились на кухню, захватив ручки и бумагу.

— Sahb, tea, — Таши и Сонам состязались в вежливости. В
кастрюле уже варился молочный суп на завтрак. Мы уселись на каменной скамье и погрузились в писание писем знакомым и родным. Потом я составил короткий отчет для газеты «Жице Варшавы», и тогда появился Соболь. Он улыбался, но производил впечатление человека неуверенного в себе, ушедшего в свои мысли. Возможно, он опасался упреков с нашей стороны?

—Привет, Анджей, почему вы уходите на день раньше? — здороваясь, поинтересовался я.

—А чего ждать?! — возмутился он. — Каждый день дорог, если мы собираемся поспеть в Польшу к 20 июня. Разрешили, нечего время терять.

—Знаешь, я все-таки не думал, что ты решишь вернуться. Твои заявления я считал обычной воркотней.

—Ну, старик... — Он закурил сигарету. — Я на ветер слов не бросаю. Будь хоть какая-то возможность подняться на вершину, я, может быть, плюнул бы на все и остался. Но такую возможность я оцениваю, скажем, процентов на пять. Я вот теперь долго сидел на базе, целую неделю, и время
поразмыслить у меня было. Я скалькулировал это таким образом. Весьма маловероятно, что мы «оседлаем» гору, а в случае неудачи труднее будет добираться домой. Помнишь, что сказал тебе Ароминек в Дели? «Вы должны подняться на самый верх, иначе по возвращении «верхи» с вас не слезут».
У Петра уже кончились деньги. Если завоюете Кангбахен, поднимется шум, деньги найдутся, вам их пришлют из Польши. Но если вершину «оседлать» не удастся, с деньга­ми — труба, и тогда возвращение наверняка затянется, мо­жет быть, еще на месяц. В таком случае мне незачем являться на работу. Если бы вероятность покорения верши­ны можно было оценивать процентов на... ну на пятнадцать, я остался бы, плюнув на работу. Знаешь, что сказал сардар? Чтобы взойти на вершину от лагеря IV, который мы еще не успели заложить, потребуется три недели. А тут продукты на исходе, погода ненадежная, и муссон на носу. Поэтому я и возвращаюсь... У нас билеты на самолет Кабул — Ташкент, в Ташкенте — знакомые, а до Кабула доберемся автостопом. Может, продадим часть барахла и хватит на проезд по железной дороге.

О дальнейших планах мы не говорили. Мне не хотелось его раздражать. Он, вероятно, чувствовал себя неловко, покидая экспедицию и окончательно перечеркивая мечты, которые для нас все еще оставались реальными.

После завтрака (было уже больше девяти) мы сердечно обнялись с обоими Анджеями. Гардас взял наши письма, обещая отправить их из Катманду: так они быстрее дойдут по назначению.

И вот оба они уже стояли с тяжелыми рюкзаками, рядом с ними Сонам и Майте, провожающие их до Гхунзы, а вокруг нас суетился Большой с аппаратом в руках, делая прощаль­ные снимки.

—Держитесь, счастливого пути, и до встречи в Польше!

—Удачи, ребята, взойдите наконец на эту гору! — Они со значением подняли вверх большие пальцы и, легко покачива­ясь на неровностях ледника, стали переваливать за холм.

С минуту мы наблюдали за ними, они еще раз обернулись, помахали рукой, а потом начали уменьшаться на фоне посеревшего, полного камней белого пространства ледника, быстро превращаясь в маленькие разноцветные пятнышки.

Мы вернулись в палатку, кое-как протянув время до обеда. В два часа громкий удар по сковородке пригласил нас на кухню. Мы сидели, плотно прижавшись друг к другу, на каменной скамье, поглощая блюда, изготовленные Анг Тсерингом по указаниям Большого (ох, он постоянно злоупотреб­ляет чили!), а разговоры вертелись вокруг предстоящего подъема и возвращения домой. Уход обоих Анджеев заста­вил нас осознать, что экспедиция стремительно близится к завершению. В базовом лагере сделалось как бы пусто, не стало слышно преисполненного значительности голоса Собо­ля, самые лучшие продукты кончились. Еще один, возможно последний, подъем, наконец вершина — и пора сматывать удочки, сворачивать все предприятие!

В минуты хорошего настроения мы заявляли: будь что будет, но мы задержимся здесь хоть до самой зимы, пока гора не станет нашей! Но все это были только шутки, а неумолимое время напоминало, что наше пребывание здесь должно закончиться, когда начнется муссон, горы покроются толстым слоем снега и восхождение сделается невозмож­ным, долины же и предгорья Гималаев превратятся в топкие поймы тысяч рек и потоков. Беспрерывно, не переставая ни на минуту, будут лить дожди, которые принесут весеннее возрождение природе предгорий. Югославы спускались с гор в период дождей, и в их воспоминаниях мы читали о гигантских папоротниках, невероятных кустарниках, совер­шенно изменившихся джунглях, где они обнаружили земля­ных блох величиной с пуговицу и падающих с деревьев пия­вок длиной с авторучку. Хорошо было бы поспеть в Дхаран-базар еще до всего этого!

—Панове, сардар говорит, что муссон уже надвигается. Он будто бы слышал по радио из Индии о первых муссонных дождях в Мадрасе, — сообщил нам Большой.

Мы похолодели.

—Не может быть! Если это правда, то через десять дней здесь может повалить снег!

—Не верите? Спросите сардара сами, — пожал он плечами.

—Это плохо, — вслух рассуждал Войтек. — Все меньше возможностей покорить Кангбахен. Вы смотрели в бинокль на верхнюю террасу? Видны следы лавин: постоянно срыва­ются пылевые лавины. Трудно предугадать, можно ли вооб­ще пройти этой дорогой. А на ребре невооруженным глазом видны плюмажи снега. Значит, там не утихает дьявольский ветер. Условия очень скверные, а ведь это последняя
возможность «оседлать» гору. По передачам непальского радио нам известно, что японская экспедиция уже покорила Жанну, другие японцы ретируются из Джалунг-Канга. А перед нами еще целый траверс и купол вершины. Осталось же не­ многим больше недели!

—Я договорился с Петром. — Большого занимали иные проблемы. — У нас переизбыток некоторых неходовых това­ров: картофельные концентраты, печенье, макароны, уйма сигарет «Спорт». Осталось также несколько десятков пар кед, с деньгами же, как вам известно, туго. Петр сог­ласился со мной, что все оставшееся можно реализовать, тем более что транспортировка всего этого домой себя не оправдывает. Я переговорил с сардаром Дорджи, и он обещал продать товары в Гхунзе.

Мы вернулись к разговору о дате выхода нашей четверки. С утра Рубинек и Весек твердили, что необходимо отправ­ляться только послезавтра. Войтек и я настаивали на завтрашнем дне. На меня действовало не то, что нам может не хватить времени. Черт с ним, как-никак мы способны управиться и при дурной погоде, думал я, но мне было неловко перед оставшейся наверху шестеркой.

Дата добавления: 2015-08-21