Раздел II природа политического

Политика — компонент общественного сознания, которое, если брать его синкретически, есть мыслительная сфера, представляющая духовное воссоздание социальных проявлений. Общественное сознание реализуется через формы, оказывающиеся специализированными восстановлениями соответственных пластов групповой жизни, последовательными осознаниями конкретных воплощений «развитого общежитного состояния людей» (Д. Менделеев), концептуально воспроизводимых в специфических терминах. Своя соотнесенность с реальностью (система моделей) у науки, искусства, морали, права, религии, мифологии. Своя — у политики.

Как форма общественного сознания политика не совпадает с государственно-властным истеблишментом налаживания, поддержания «роевых» связей. Государственные институты, власть и политика близки, но не тождественны. Государственные институты — полость для инсталляции политических акций. Власть относительно политики — анцестральный фактор. Она устанавливается разнообразными рычагами, задающими на пространствах совокупного взаимодействия отношения господства и подчинения. Преобладание, доминирование, влияние утверждаются через:

—диктат: навязывание решений, линий в рамках общества как механической солидарности, которое недостаточно органично, чтобы не работать в режиме элементарного инструментария «команда — исполнение»;

—язык: господство речи — господство власти (Л. Вала); единство государственности достигается единством языка, образования. Имеется и иная сторона вопроса, связанная с вовлечением масс в вершение истории за счет фасцинации. «Есть такие слова и выражения, — отмечает Ч. Пирс, — которые в определенных исторических условиях оказывают одинаково сильное воздействие на большинство людей, такое же, какое оказали бы картины

действительности, звуки и события, с которыми эти слова и выражения связаны. Так, слова молитвы могут вызвать сильные религиозные чувства, политические или расистские эпитеты — тревогу или презрение, а грязные шуточки — сами понимаете что»'. Применительно к обстоятельствам фас-цинация варьируется, усиливаясь и достигая апогея при умело организованном подстрекательстве, — искусство политической узурпации собственных темных колебаний толпы;

— манипуляцию: не только любовь и голод правят миром, но и конформизм, уподобление, некритическое единение с подобными себе (замятин-ская трансформация «я» в «мы»); обогащение, подражание, тщеславие — «три кита» обывателя, политически активизируемые при творении адептов, необходимом включении различимых частей в плотно неразличимую массу;

— подобострастие: настаивал господь: «Бойся того, кто может убить душу, а не тело». Наиболее сладкая власть — над душами. Ее жаждут мнимые пастыри, принимающие роль божескую: «Я есмь дорога, истина и жизнь». Воплощение этой неполитической власти — Фома Опискин; ему уподобляются современные новоявленные социальные резонеры, ищущие прецеденты публичных вменений. Моральная власть — тяжелейший крест, несоизмеримый с шапкой Мономаха. Можно развертывать версии аксиологии, но нельзя менторствовать по поводу приобщения к развернутым аксиологическим версиям. Одно дело посильно служить высокому, иное — прямо выступать от его имени. Последнее прекрасно сознавал Л. Толстой, с высоты прожитых лет говоривший на станции Астапово: «Только одно советую помнить, что на свете есть много людей, кроме Льва Толстого, а вы смотрите на одного Льва».

Обреченность на правоту—магическое свойство, но те, кто, как лидеры КПСС, присваивают его себе, кончают плохо. Весь мир не погибнет, если некий моралист остановится. Моральная власть сама себя отменяет. «Вы видите, что уже изменяется мировая сцена: надо или снять с себя маску, или каждому играть свою роль», — рекомендовал Эразм Роттердамский. «Моральная маска — персональная роль» — антагонизм между ними глубоко чувствовал Л. Толстой, обострявший дихотомию ценностного идеала и его жизненного наполнения. «Я все готовлюсь к тому кресту, который знаю, к тюрьме, виселице, а тут совсем другой — новый и проклятый. Я не знаю, как его нести. Главная особенность его та, что я поставлен в положение невольного, вынужденного юродства, что я должен своей жизнью губить то,

1 Символы, сигналы, шумы. М, 1967. С. 142.

для чего одного я живу, должен этой жизнью отталкивать людей от той истины, уяснение которой дороже мне жизни»².

Избегать морального менторства позволяет совесть: «Я стыжусь, следовательно, существую» (В. Соловьев), которая есть починное начало личной и социальной истории;

—демагогию: корыстная ориентация на «верность и терпение», нарочито извращающая реалии в угоду эгоистическим целям. В качестве фигуры надлежащей социальной практики укажем на ассистирующую репрессиям, разжигающую самодовольство и нетерпимость завистливую химеру равенства, которая по ходу общественной реформации «гасит высшие человеческие способности» (Ф. Достоевский);

— патримониальность: опора на сакрализуемые традиции;

—легальную компетентность: добивающаяся «рентабельности» бюрократическая рациональность;

— харизму: дисциплинаризация общественных связей через героизм, вождизм, профетизм;

— преступление: корпоративность греха, которому страшен не ад, а угрызения, постоянные душевные тревоги, сковывающие неправедностями, точно тугим узлом;

—ритмику жизни: «если знать соблюдает ритуалы, народом легко управлять», —подмечал Конфуций. Совокупность кодифицированных ритуальных регулирований общественного бытия—гарант автономности; не случайно разгоняющие центробежные тенденции в бывшем СССР республиканские националисты начинали с внедрения новых норм, упорядочивающих существование. Характерное побуждение «убить инородца», появившегося в границах племени,— от отсутствия дифференциации и индивидуации внутри племени, способности признать другого без потери своей идентичности как функции локального этоса.

—любовь: созидание общности на началах персонального обмена деятельностью не избегает доминирования, которое в сфере интимной близости, индивидной приязни, свободно глубоких восторгов, порывов к взаимности, восчувствования идентичных ценностей приобретает вид плотской и метафизической зависимости. Используя нашумевшие образы, возможно фиксировать две ориентации в любви, передаваемые интригами «Эммануэль» и «Орхидеи». В одном случае акцентируется сугубо инструментальный момент, оттеняемый в отношениях двух третьим. Последний осязаем и агрессивен. Настолько, что теряешься: зачем нужен второй. В другом случае

¹Толстой Л. Н. Поли. собр. соч. В 90 т. М., 1928-1958 Т. 52. С. 108-109.

любовь-техника дополняется тонкой содержательной вязью; интим не создается без духовной близости, оформлению которой третий препятствует. Любовь-инстинкт и любовь — взаимодействие душ—две программы, стратегии, в чреде которых — жизнь, борьба за равенство против рабства.

Итак, власть как доминирование конституируется правдой и заблуждением, пороком и пристрастием, достоинством и изъяном, предательством и любовью; она не совпадает с политикой в функции специализированной семантической и деятельностной обработки действительности. В этой функции политика—раздел синэкологии—дисциплины, погруженной в жизнь сообществ и озабоченной раскрытием разновеликих по интересам, позициям, векторам, типам, способам проявления взаимоотношений внутри сообществ, между сообществами, сообществами и средой обитания. Политика как ресурс воздействия на реальность возникает ввиду учета коллизионных начал, обусловливающих интенсивность обменных процессов в створе глубоко жизненных антиномий: противник — соратник; друг — враг; согласие — несогласие; диссонанс — консонанс. Политика становится в обществе как культура практического разума по увязыванию (через компромисс, консенсус) групповых интересов. Исходя из сказанного, охарактеризуем материю политического.

Дата добавления: 2015-08-21