Рациональность в политике

«Рациональность» полисемантична, многомерна. По М. Веберу, это — точный расчет адекватных средств для заданных целей, методическое достижение планируемых результатов. Недостаток такой линии — отсутствие содержательной модели «цели» и «средств» как сущностных показателей деятельности. В частном случае верно, что основанная на расчете, а потому «рациональная» локально, деятельность может быть нерациональной в глобальном масштабе — с позиций универсальных общечеловеческих подходов. Таковы апартеид, геноцид, терроцид, экоцид—«рациональные», как ни чудовищно это звучит, так как построены на «методическом расчете», но нерациональные в принципе. В общем случае справедливо: там, где средства достижения цели отчуждаются от человека, превращаются в самоцель, рациональная деятельность утрачивает таковой статут. Отсутствие рефлексов подобных аргументов в интерпретации рациональности М. Вебера делает ее неэффективной. Не продвигает и представляющее ответ на критику уточненное веберовское толкование рациональности как соответствие деятельности эмпирически контролируемым правилам. Не продвигает потому, что не избавляет от недостатков исходного понимания рациональности: деятельность по эмпирически контролируемым правилам может быть нерациональной.

По Л. Витгенштейну, рациональность—конформность, наилучшая адаптированность к обстоятельствам, восприятие деятельности под углом зрения status quo (существующее положение).

В основе рациональности—разумное ограничение свободы через воспитание, обучение, унаследование традиций, что обусловливает согласованность деятельности с обстоятельствами, ее рациональность. В отличие от разумности, представляющей осмысленную деятельность в обстоятельствах, рациональность означает целесообразную деятельность в обстоятельствах как результат адаптированности к ним, под чем подразумеваются: а) согласованность с обстоятельствами; б) оптимальный учет обстоятельств; в) учет последствий деятельности в обстоятельствах. Следовательно, фиксируя это, Л. Витгенштейн прав. Однако, если с тем, что рациональность есть наилучшая адаптированность к обстоятельствам, согласиться можно, — с тем, что рациональность ограничивается принятием сложившихся способов деятельности instatn quo

ante (в прежнем положении), согласиться нельзя. Несовместимая с догматизмом рациональная практика антиконформна: тенденция к целесообразности, реализующаяся через «критику», «выбраковку», обязывает улучшать, а не консервировать способы деятельности. По С. Тулмину, рациональность — логическая обоснованность деятельности. Такому пониманию присущи те же недостатки, что и пониманию М. Вебера. Подобно эмпирической, логическая обоснованность единосущно не конституирует рациональности.

Не загружая изложение анализом имеющихся трактовок рациональности, подчеркнем: вопрос рациональности деятельности в своей объемной постановке позитивно в теории не решается—это сугубо практический вопрос.

Для построения локальных и глобальных толкований рациональности следует учитывать следующее: 1) парадигмой рационального является совокупный опыт; 2) как характеристика рациональное динамично: изменение деятельности меняет смысл рационального — рациональное в одних ситуациях перестает быть таковым в других; 3) рациональное фиксирует оптимальность, эффективность, методичность деятельности: лишь соответствие деятельности установленным правилам гарантирует успешное достижение намеченных целей при минимуме издержек; 4) рациональное выявляется в ходе оценки деятельности на ее соответствие фундаментальным законам природы и общественного развития, на базе исследования целей и средств их достижения (неадекватность целей и средств деятельности деформирует ее рациональность).

В локальных интерпретациях рациональность понимается как деятельность по исторически задаваемым принципам достижения реалистичных целей. Локальные интерпретации возникают при учете ситуационных характеристик деятельности.

В глобальных интерпретациях рациональность понимается как деятельность по практически опробованным принципам достижения вписывающихся в линии общечеловеческого развития целей. Глобальные интерпретации возникают при учете относительно универсальных (социальные константы, гуманитарные абсолюты) характеристик деятельности.

Понятие локальных и глобальных моделей рациональности логично проецируются на политические реалии. Есть смысл различать две ипостаси политики: здоровая политика и политиканство. Здоровая политика—система легально-легитимных граждански взвешенных воздействий, влияний, отмеченных печатью ответственности субъектов политических акций перед Законом, Историей, Народом, Собой; политика есть деятельность гуманитарно сбалансированная, непредвзято самоотчетная. Вопреки политике политиканство — сугубая конъюнктура, навеваемая растерянностью, податливостью

политических субъектов, их полной погруженностью, поглощенностью особой ролью частной борьбы и событий, сиюминутными интересами, преходящими целями в отсутствии коренных ориентиров, гуманитарно обсчитанных действий и последействий; политиканство есть деятельность всецело корыстная, творящая историю без любви к ближнему и высокой духовности.

Трезвая политика подразделяется на политику как конкретный курс (социальная технология—policy) и политику как рефлективную доктрину политических отношений, поставляющую полезные версии трансформации настоящего (социальная апология—politics).

Духовные формы (знание) созерцательны; практически-духовные формы (политика) деятельностны. Учитывая, что назначение и призвание политики — преобразовывать, изменять, воплощать, рациональность политики в общем обусловливается рациональностью мироустройства, жизнепреображения, где совершенно естественно обосабливать рациональность политических технологий (policy) и апологий (politics).

Рациональность первых определяется следованием «королевским путем» — путем законности, конституционности, гражданской санкционированности: идеально «рвение по разумению», крепящееся на обуздании, смирении страстей, фантазий, мечтаний и фундирующееся ведущими к звездам терниями, такими, как «благо», «счастье», «процветание». Главное — не допускать произвола, насилия в отношении лиц и народов, избегать агрессивного патернализма, поощряющего ложно значительные вмешательства государственной (институционально-политической) громады в налаженный ток вещей, лишающего людей права распоряжения судьбой, переводящего существование в тлетворный модус «на грани, наоборот, вопреки». Достойно-досточтимые политики действуют по Платону: созерцая нечто стройное, самотождественное, не творящее несправедливости и от нее не страдающее, полное порядка и смысла, они подражают этому, привнося то, что они обнаруживают в идеальном бытии, в частный, общественный быт людей. Полагаясь на саморегуляцию и чураясь незаконных начинаний, они тем самым усовершенствуют человечество.

Рациональность вторых поддерживается радением о невещественном богатстве —«истинной правде» (И. Посошков). Обращаясь к периодически осваиваемому нами глубокому сюжету инвариантов человеческой жизни, по аналогии с фундаментальными физическими константами (ФФК) — постоянная Планка, слабого, сильного взаимодействия, тонкой структуры и т. д.— введем понятие фундаментальных социальных констант (ФСК). По аналогии же с тем, что ФФК ответственны за устойчивость связанных состояний от

ядер и атомов до звезд и галактик, наделим ФСК ответственностью за фиксированность общественных структур в цивилизационной системе отношений. Основные параметры социальности, подразумевая тип производства, общественного и экзистенциального устроительства весьма стандартны. Вычленяя крайности, получим либо дисциплинарный, либо инициирующий социум с соответственными способами поддержания жизни:

—производство: коитингентированность—самостимулированность;

—гражданственность: казарменность — гарантированность свободы;

—жизнесфера: отчужденность—самореализованность.

Основная идея, какую мы выносим из опыта вершения истории, заключается в том, что историческое бытие осмысленно, что подлинная цель исторической жизни состоит в наращивании плодов цивилизации, обеспечивающих эффективность производства, конституционность, легальность, достойность существования. Речь, стало быть, идет о просматриваемой выделенной траектории эволюции человечества по вектору умножения гуманитарности. Сказанного достаточно для очередной аналогии. Обращаясь к естествознанию, отметим исключительную эвристичность формулируемого в космологии антропного принципа (АП). Устанавливающий корреляцию между эволюцией Вселенной и возникновением человечества АЛ взрывает утвержденную Н. Коперником антиантропоцентрическую парадигму. Суть в том, что, как бы там ни было, но человек с его социальностью и сознанием занимает привилегированное положение в мире. Возникает задача увязки естественного прогресса Вселенной с необходимостью появления геопланетарной цивилизации (проблема мотивированности, предопределенности развития нашей природной метасистемы). Задача эта решается путем оригинального истолкования АП.

Слабая версия А.П. Во Вселенной множество объектов от обычных звезд до галактик, пульсаров, квазаров, черных и белых дыр. Все они осваиваются средствами наличных теорий, в количественной плоскости обусловленных использованием ФФК. Значения ФФК—эмпирические. Поскольку опыт не сообщает необходимости, спрашивается: к чему ведет предположение изменения их номинала? С позиций гносеологии ясно: если значения ФФК будут иными, изменятся формы знания. А в онтологии? Как изменится реальная картина в случае других значений ФФК? Естествознание отвечает: варьирование ФФК влечет трансформацию реальности вплоть до инореальных форм (невозможность жизни, сложных химических, предбиологических структур). Если это так, то в чем основание одноколейности естественного отбора, обусловившего наблюдаемое состояние? Надлежащего ответа естествознание не дает. Оно лишь не отвергает возможности плюрализма миров с различными

значениями ФФК, что исключает, однако, действительность нашей геообстановки. Резюмируя, акцентируем тезис, согласно которому факт наличной геообстановки отрицает реальность иных значений ФФК; другими словами, мы живем постольку, поскольку значения ФФК таковы.

Принципиально сходное, на наш взгляд, обстояние дел в обществознании. Мир не взорван до сих пор изнутри потому, что имеются универсальные постоянные социальности в виде законов эффективной коллективности, производительности, экзистенциальности. Из теории никак не вытекает значений констант для обеспечения жизни. Теория как перебор логических диспозиций, вообще говоря, допускает любые значения. На деле в естествознании и в обществознании не много-, а одновариантность. Само наличие жизни отрицает произвольные значения ФФК, не стимулирующие фаю-жизни. Также наличие социальности отрицает любое устроение общества, ставящее под сомнение факт социальности при несоблюдении ФСК. Хотя общество a priori может организовываться по-разному, условия отбора накладывают жесткие ограничения на социальную технику в лице системных требований цивилизованности, поскольку есть ФСК, есть единство истории, понимаемое как внутреннее тождество, родство, сходность способов, приемов вершения, отправления гарантированной жизни.

Сильная версия АЛ. Ретрополируя ситуацию, скажем так: факт наличной социальной организации предопределяет предыдущие этапы,— чтобы человечество могло существовать, условия антропной цивилизации должны быть жестко ограниченными на протяжении всей эволюции человечества. Иначе говоря: антропная цивилизация должна быть такой, чтобы в ней на некоторой фазе допускалось существование наличных социальных форм. Наша социальность не случайна. Ее комплексы de facto лимитируют многообразие видов устройства жизни. Отследить хитросплетения становления антропной цивилизации входит в задачу социальной эволюционистики (одно из звеньев глобальной эволюционистики), призванной уточнить последовательность цепочек утверждения человеческих форм посредством не механической, а целеполагающей ценностной детерминации.

В физике варьирование значений ФФК влечет идею ансамбля Вселенных. В социологии сходная операция обусловливает идею плюрализма культурных миров. В отличие от физики, где видоизменение ФФК остается абстрактной возможностью, в социологии многообразие типов социумов с атрибутивными им ФСК дано опытно-исторически: на ограниченных геопланетарных просторах воплощается ансамбль способов воспроизводства жизни со всеми мыслимыми (и немыслимыми) комбинациями начальных условий и ФСК. Картина историко-культурного многообразия, однако, по ходу прогресса утрачивает многоцветие: в цивилизационном отношении все народы идут к

одному оптимальному укладу. В обществе потенциальный кредит имеют лишь гуманитарно оправданные формы. Перспектива дееспособного общества просматривается для минимума комбинаций параметров, которые обосабливают в ансамбле миров особое цивильное подмножество. Остальное — дикость, нецивилизованные стадии человечности.

В задачу апологии и входит фиксация гуманитарно оправданных, цивильных образцов общественного устройства, которые, подчиняя части целому как властвующему началу, никогда не упускают из виду ничего, что может сделать всех, насколько это подобает, достойно живущими.

Политические технологии практически проводят, реализуют интересы и цели, влияют на жизнестроительство, ускоряя или сдерживая его темпы. Политические апологии заявляют, обосновывают, разумно ставят, оправдывают цели и интересы; посредством концептуальной проработки, интеллектуальной тематизации политических действий они целеориентируют политические технологии.

Технологии и апологии неразрывны в пространственно-временном и прагматическом измерениях. Выступающие под знаменем социалистической риторики недавние идеологии перестройки парировали упреки в отсутствии четко сформулированного, ясного плана общественной реформации простым доводом: «социализм — живое творчество... народ сам в процессе жизни нащупает, выдвинет, достигнет искомого» (А. Яковлев). Спрашивается: искомого чего? Ведь цели, стремления, идеалы у общественных, этнических, конфессиональных групп и отдельных людей разные. Уточнение направленности реформ лишь на уровне апологии: насыщение рынка, нормализация межнациональных отношений, совершенствование демократии и т. д.—маниловски непродуктивно. Образ потребного будущего в отсутствии технологии его достижения хилиастичен. В серьезной политике, высот которой так и не достигли зачинщики перестройки, не бывает программ без планов действий. Жизнеспособный, жизнетворный союз теории и практики в политике— конкордия апологий с технологиями. Апология конструирует, проектирует, технология претворяет. К апологии ближе законодательная власть, к технологии —исполнительная. Во всех своих назначениях они синхронизированы.

Апология как стратегический ресурс дальнего прицела судит о строе, конечных целях. Технология как тактический, избавленный от глобализма, отрешенности, совершенствующий ресурс судит о механизмах и институтах. Достоинство апологии—глубина идей, связывающих почву с цивилизационными универсалиями. Достоинство технологии — отлаженность, оперативность воздействий в створе мелиоризма. Учитывая важность тезиса, выскажемся пространнее. Политическим технологиям противопоказан радикализм «быстрее, дальше, больше»; не насилующая революция, а щадящая эволюция—

режим их отправления. Рациональность их обеспечивается: постепенностью социальных изменений; демпфированием возмущений; слаженностью властей через разделенность функций; предотвращением автократии; саморегуляцией, минимальностью централизованных вмешательств в автохтонные ритмы жизни; искоренением мании грандиоза, крупномасштабных всеобъемлющих реконструкций социума. Крупномасштабность, революционность, радикальность применительно к преобразованию реальности — синонимы безответственности; сопровождающиеся насилием, страданием, они противопоказаны политическим технологиям. Постепенная, постадийная, обозримая, критичная, рефлексивная, обходящая форсмажорную утопию эволюция — объект желаемого.

Политика — резюме просеивания, отбраковки фигур отклоняющегося, мизантропичного поведения, граждански опасных девиаций. Естественный отбор направляет воспроизводство жизни по вектору воплощения гуманитарных констант, абсолютных устоев социальности. Сказанное не пропаганда идиотической пасторали, когда, выражаясь библейским слогом, волк живет вместе с ягненком, барс лежит вместе с козленком, и теленок, и молодой лев, и вол пребывают вместе, а ударение на избирательности в логике пролонгации исторической жизни.

Общественное бытие упорядочено, внутренне связно, регуляризовано, что означает (в массе, на больших интервалах) исключение экстремизма, затратных крайностей. Обмирщаются немногие конкурентоспособные возможности, отличающиеся преимущественной жизнестойкостью в гарантиях дос-тойности существования. Политика, сколь бы полиморфной она ни была, строится не как попало. Скажем: нужна политику программа наращивания потребления. Ближайшее решение—сокращение населения: уполовинишь сограждан, вдвое поднимешь уровень жизни. Приемлемо? Смотря как рассуждать. Если политика автономна от жизни — приемлемо (практика красных кхмеров). Если политика не автономна от жизни, а подчинена ей—не приемлемо. Инверсность политики как обоюдоострого и ценностно несамодостаточного предприятия особенно важно представлять в наши дни — дни омассовления политосферы, при нарастающем понимании того, что «убить человека» и «убить человечество» опасно сблизились (А. Адамович).

Рациональность политики таится в диалектических хитросплетениях триады «цель—средство—результат», навевающих диспозиции: 1) не все цели хороши; 2) даже хорошие цели нередко не достижимы; 3) даже достижимые хорошие цели никогда не достигаются любой ценой.

«Историей правит произвол», — утверждал В. Шеллинг. С его мыслью в контексте обсуждаемого предмета мы позволим себе не согласиться. Историей правит не произвол, а прошедшие испытание цивилизационным отбором принципы целесообразной организации жизни. Произвол в мысли —

от «охотящейся за людьми» (Платон) софистики; произвол в истории — от государственно и морально безнравственного, безрассудного политиканства, защищающего не ценности, а величайшие химеры. Сопрягаемая не с «фоном личности», а с социальными устоями политика по всем азимутам блокирует девиации. Отправная ее точка — жизненные гарантии, неважно чем обусловленные—ритуалом («ли» конфуцианцев), законом («фа» логистов), мифом (древневосточные Авеста, Законы Ману, гесиодовские «Труды и дни», аккумулирующие нормы «совместного поселения»), — но регуляризуюшие самоосуществление лиц, правителей, государств, народов.

Рациональность в политике приобретает редакцию противостояния цивилизации варварству. Имеются два принципа существования: дивергенция — линия почвы, наращивания многообразия (тот же Восток с началом подда-ничества и Запад с началом гражданства) и конвергенция—линия единства истории, цивилизационных инвариантов (обеспечение достойного воспроизводства жизни во всех регистрах экзистенциальности). Как ни обустраивать жизнесферу, суть — в достижении гарантированного существования, укреплении уверенности в завтрашнем дне, преодолении отнимающего лучшую часть доблестей рабства, духовном, гражданском раскрепощении, творческой продуктивной самореализации.

Спектр политических воздействий на социальные единицы обозрим, достаточно узок. Наименее эффективны в нем традиционные, центрально-административные технологии, связывающие людей через диктат обряда, бюрократии. Богатство иницатив, простор воплощений здесь втиснуты в прокрустово ложе автоматичных реакций на директивы.

Предпочтительнее либеральные технологии, не исключающие наблюдения, присмотра, опеки, но ставящие на суверенность, предприимчивость субъективного. Политические акты, позитивные, негативные (блокирование инициатив), направленные на оптимальное достижение целей, проведение интересов, не могут не быть конформными опыту созидания социальности по обосабливаемому естественным отбором множеству общезначимых форм, олицетворяющих начала достойного, желанного, потребного существования. Интенция на подобные формы в мысли и действии, не избавляя вовсе от в виде флуктуации пробивающегося произвола, конституирует законосообразность, упорядоченность политосферы, а через это—ее рациональность.

Дата добавления: 2015-08-21