Отражение правовых категорий в языке

Как известно, право – сумма точных юридических норм. Помимо своих фундаментальных особенностей и социологических аспектов, право представляет собой отрасль науки, являясь в этом качестве особым способом мышления, направленным на разрешение противоречий индивидуального и общественного статутов.

Язык права – важнейший элемент юридической техники, поскольку он связан непосредственно с выражением права. В ходе судебного разбирательства поведение людей, условия решения споров, связь фактических ситуаций, толкование юридических феноменов требуют обеспечения высокой точности языка. Каждая из правовых норм в своем собственном содержании отражает определенную философию общества, достаточно четкую систему взглядов. При выборе той или иной нормы для своей организации каждое конкретное гражданское общество должно учитывать и определять то, что является для него желательным, оно должно также уточнять и то, что будет считаться второстепенным, бесполезным или вредоносным (Козаченко 1998: 5). Следовательно, по своей природе право опирается на систему ценностей, характеризующих общество, т. е. на свое представление о человеке, об окружающем мире, о его морали и, в более общем виде, о том, что считается нужным для него, поскольку достойно уважения или является источником добродетели или общественной пользы. В этом смысле язык права служит орудием выражения доктринальной системы ценностей.

Любая доктрина влияет на язык, стремясь использовать его в своих целях. В то же время сама теория доктринальной системы, стихийно или в результате сознательного вмешательства отражаетсяи выражается в языке, и в этом смысле язык является объектом и средством правового интереса. Изучение языка права затрагивает основные области исследований: 1) теорию языка права как отдельной семиотической системы; 2) прикладной характер языка юридической профессии, используемого для успешного достижения профессиональных целей; 3) социологические особенности языка права, способствующие наиболее полной реализации социальной функции самого права (Тарасова 2002: 98).

Единство материального, социального и идеологического аспектов определяют всю сложность права. как средство коллективной дисциплины, но также и идеологическое, и этнокультурное отражение общества, право выходит далеко за рамки чисто научного познания и достигает уровня философских суждений о ценности человека. Средство социального порядка, право – отражение ментального уровня индивида о режимах допустимости проявления воли под угрозой применения наказания. Для определения характера совершенного деяния необходима четкая юридическая техника, которая не должна пониматься в узком смысле слова, ограничиваясь вопросами терминологии, определяющими или уточняющими условия использования языковых понятий права и логической структуры рассуждения. Напротив, она должна пониматься в широком смысле слова, т. е. включать все понятийные и материальные средства и способы толкования в области права (Sandevoir 1994: 15).

Благодаря существованию юридической техники, невозможно в области права утверждать что угодно, игнорируя принципы рассуждения. Отсюда немедленно и неизбежно вытекает довольно сложная проблема: будучи наукой, право должно обязательно располагать специфическим с технической точки зрения языком, однако, являясь наукой нормативной, применяемой к действиям всех членов общества, право должно «изъясняться» на общедоступном языке.

4.1.2. Нормативные свойства концепта «оскорбление»

Существование человека вне национальности, понимаемой как индивидуальное бытие, невозможно существование человечества (Уфимцева 2002: 105). Через национальную индивидуальность каждый человек входит в человечество, т. е. он входит в него как национальный человек, обладающий своей самобытной духовностью, самобытной культурой и самобытным языком.

Культурная неповторимость этнических особенностей – это «результат особой, свойственной лишь данной культуре системы организации элементов опыта, которые сами по себе не всегда являются уникальными и повторяются во множестве культур» (Маркарян 1969: 68). Леонтьев по этому поводу писал, что «в основе мировидения и мировосприятия каждого народа лежит своя система предметных значений, социальных стереотипов, когнитивных схем» (Леонтьев 1993: 20).

Через культуру задается система координат, в которой будет действовать в мире представитель данной этнической культуры, формируется образ мира, который является «основополагающей частью культуры этноса» (Лурье 1997: 221). Имя собственно и есть культурологическая рамка, которая накладывается на индивидуальный опыт каждого человека, прошедшего социализацию в определенной культуре. «Назвать – значит приписать определенное значение, а приписать определенное значение – значит понять, включить в свое сознание» (Уфимцева 2002: 108).

Лингвокультурные стереотипы усваиваются в процессе социализации. Константность восприятия на уровне культуры как системы сознания, связанной с определенным этносом, обеспечивается именно культурными стереотипами сознания, т. е. парадигмами образов сознания, которые понимаются как способы восприятия и которые накапливаются в виде репертуара структуированных контекстов (концептов, фреймов, сем).

Концепт «оскорбление» не сразу занял свое место в лингвокультуре. Благодаря нормативной кодификации в правовом сознании возникают четкие определения и рамки того или иного социально-вредного поведения. Так, преступление по Русской Правде (XIX в.) определялось не как нарушение закона или княжеской воли, а как «обида», т. е. причинение морального или материального ущерба лицу или группе лиц (Исаев 1994: 17). Использование имени концепта «оскорбление» как номинации вида правонарушений в древних источниках права не было, т. к. древние памятники права относятся к так называемому каузальному типу кодификации, когда законодатель пытался предусмотреть все возможные жизненные ситуации (ср., ст. 23 РП «Если кто ударит мечом, не обнажив его, или рукоятью меча, то платит 12 гривен за обиду», ст. 24 «Если же обнажит меч, а не поранит, то платит гривну кун», ст. 25 «Если кто кого ударит палкой, или чашей, ли рогом, или тупой стороной меча, то платит 12 гривен», ст. 67 «Если кто вырвет у кого клок бороды, и знак останется, и очевидцы то подтвердят, то взыскать с обидчика 12 гривен штрафа…» и ст. 59 «Если господин обидит закупа, отнимет у закупа данную ему ссуду или его собственное имущество, то по суду все это он обязан возвратить закупу, а за обиду заплатить 60 кун»).

По современной юридической квалификации правовая норма «оскорбление» принадлежит к преступлениям против личности, и чтобы выразить отношения, сложившиеся в древнем обществе, необходимо прибегать к современным формулировкам, которые тождественны в описании этого вида деяний. В русском Судебнике XVI века и в Соборном Уложении (1649 г.) «обида» уже разделяется на противоправное действие словом и поступком (Исаев 1994: 48). Кроме того, нанесенная «обида», как понятие уголовного преступления, направленного против отдельной личности, больше не фигурирует в текстах этих источников права, т. к. на первый план выдвигается охрана существующего государственного и социального порядка. Соборное Уложение 1649 года определяет высокий социальный статус главы государства и церковных служителей, поэтому вводит специальные нормы по защите чести российских монархов и церкви: в Главе I предусматривалось применение наказания за богохульства (ст. 1 «Если кто возложит хулу на господа бога и спаса нашего Иисуса Христа, или на родившую его пречистую владычицу нашу богородицу и приснодеву Марию, или на честный крест, или на святых его угодников, и про то сыскивати всякими сыски накрепко; да будет сыщется про то допряма, и того богохульника обличив, казнити, зжечь»; ст.7. «А будет кого обесчестит словом, а не ударит, и его за бесчинъство посадити в тюрьму на месяц»); в Главах II «О государьской чести» и III «О государеве дворе, чтоб на государеве дворе ни от кого никакого бесчиньства и брани не было» дополнительно оберегалась «государева» честь.

«Бесчестье словом» или «непригожим словом» (Глава X «О суде») по Уложению 1649 года заменили понятие «обиды», которое стало восприниматься как пережиток «деревенской культуры»: например, ст. 229 «А будет кто к кому-нибудь приставит в деревенской в какой-нибудь обиде, а учинили де те обиду люди, или крестьяне того, к кому приставит в беглых людях и крестьянех…». В последующем «обида» как юридический термин стала представлять собой мелкий проступок, рассматриваемый лишь мировым судьей (см. п. 2 ст. 19 Устава уголовного судопроизводства 1864 года: «Дела о преступлениях и проступках, о коих производство, начинаясь не иначе, как по жалобам лиц обиженных или потерпевших вред, может быть прекращено примирением»). А в текстах правовых источников «судебной реформы», проходившей во второй половине XIX века, термин «обида» вообще вышел из употребления ввиду устаревания этого юридического понятия.

Исторический архетип концепта «оскорбление» включал в себя одновременно признаки богохульства, оскорбления (словом, поступком) и обиды, которые воспринимались одной архенормой, передававшей общий семасиологический смысл запрета на внекультовое упоминание имени божества.

История появления имени «оскорбление» как юридического термина в текстах Российского права связана с принятием в 1882 году закона «Об оскорблении государя» (Исаев 1994: 219). Но полное закрепление и юридическую жизнь «оскорбление» как наказуемое правонарушение получило в текстах «Устава о цензуре и печати» (1897 г.) и «Уголовном уложении» (1903 г.) Так, согласно ст. 4 названного «Устава» запрещению подвергались произведения словесности, наук и искусств, «когда в оных оскорбляется честь какого-либо лица непристойными выражениями или предосудительным обнародованием того, что относится до его нравственности или домашней жизни, а тем более клеветой» (СЗРИ, Т.14, с. 191). Данные предписания, содержащиеся в «Уставе», в императивном порядке «требовали не допускать нарушений должного уважения к государю, государству и церкви, соблюдать непоколебимость основных законов, народную нравственность, честь и домашнюю жизнь каждого» (Воробьев 1997: 56). Кроме того, с принятием «Уложения о наказаниях» (1903 г.) семантическое ядро оскорбления было смещено в сторону сохранения «доброго имени» не только должностных лиц или обществ, но и любого частного лица. Некогда выработанное римскими юристами как положение о «добром имени» римских граждан в рамках развития частного права квиритов и инкорпорированное во времена усиления власти суверенов и царей в систему уголовного судопроизводства, юридическое толкование оскорбления «развернулось» вновь в сторону гражданского судопроизводства, хотя некоторое время еще сохраняло уголовные санкции, как меру ответственности. Согласно ст. 1039 «Уложения о наказаниях» указывалось, что при условии появления в издании сообщений, которые могли повредить «чести и достоинству или доброму имени» лица, редактор подвергался денежному штрафу и заключению в тюрьму на срок от 2 месяцев до 1 года и 4 месяцев или по усмотрению суда одному из этих видов наказаний. Однако, если подсудимый предоставлял суду неопровержимые доказательства справедливости опубликованных материалов, то он освобождался от ответственности по указанной статье. Тем не менее, он мог быть подвергнут взысканию по статье 1040 в случае, если суд в форме преследуемого сочинения или в способе его распространения усматривал «явный умысел нанести должностному лицу или установлению оскорбление». В этом случае оскорбительный отзыв в печати о частном или должностном лице, обществе или учреждении, выражавший или заключавший в себе «злословие или брань», наказывался более мягко: штрафу до 300 рублей, аресту от 7 дней до 3 месяцев или заключению в тюрьме от 2 до 8 месяцев (СЗРИ, Т.15, с. 64).

«Уложение» квалифицировало оскорбление чести в виде двух самостоятельных составов: обида действием и обида словом. Диспозиция статьи «обида действием» примыкала к преступлениям, связанными с легкими телесными повреждениями (побои), хотя и отличалось от последних отсутствием болевых ощущений. Процессуальная практика по «Уложению» требовала для признания выражений или действий оскорбительными непременного наличия намерения оскорбить. Но, так как оскорбления по вменяемому психическому способу отношения к противоправному деянию делились на безусловно оскорбительные и условно оскорбительные, виновный должен был доказать, что он не имел намерения оскорбить при безусловно квалифицируемом оскорблении, а при условно оскорбительных действиях или словах обиженный должен был доказать, что его хотели оскорбить.

Если взаимно были нанесены одинаковые оскорбления, то ответственность обоих лиц погашалась. Обвиненный в оскорблении мог быть освобожден от наказания, если состоялось примирение. Примирение и «зачет» взаимных оскорблений не имели места в случаях оскорбления должностных лиц или полицейских чинов при исполнении ими своих служебных обязанностей.

Интуитивное признание того, что современная лингвистика трактует как «коммуникативное намерение» в качестве квалифицирующего признака противоправного деяния, «оскорбление» отражает состояние развития правовой культуры того времени. Понимание под причинением обиды намерения оскорбить соответствует современному описанию иллокутивного речевого акта «оскорбление», где само «коммуникативное намерение» является признаком совершения противоправного деяния. Это подтверждает правильность понимания законодателем начала XX века речевой природы оскорбления.

Правовой сдвиг, последовавший после становления гражданского общества, изменил принципы и подходы современного правового толкования нормы «оскорбление», и поэтому перед специалистом, занимающимся вопросами взаимосвязи языка и языка толкования права, не обладающего специальными юридическими познаниями, стоит задача выбора метода анализа. С точки зрения теории речевых актов, толкование оскорбления с позиций намерений эмитента верно, но оно устарело для современного понимания правовой проблемы «оскорбление», т. к. нельзя объективно описать правовую и лингвистическую проблему «оскорбление», замкнувшись только в лингвистическом пространстве исследований. Правовой сдвиг пока прямо не произвел семантического сдвига в языке, но без учета этого сдвига нельзя постигнуть истинную природу «оскорбления» в современном толковании права.

Итак, с принятием в начале XX века в Российском законодательстве «Уголовного уложения» и «Уложения о наказаниях» выделились два юридических направления государственной охраны «доброго имени» лица. Уголовному и гражданскому преследованию подлежал субъект, причинивший ущерб чести лица: 1) путем распространения ложных сведений и 2) путем нанесения оскорбления. Поэтому юридическое толкование имени концепта «оскорбление» возникло первоначально как обыкновенное наименование запрета, определившего круг противоправного, уголовно наказуемого деяния, ранее квалифицируемого как «обида». Ценностная картина мира в языке представляет собой проявление закономерности «семантической концентрации, согласно которой наиболее важные предметы и явления жизни народа получают разнообразную и подробную номинацию» (Карасик 1996: 14).

Под юридическим именем концепта «оскорбление» был объединен большой пласт накопленного человечеством опыта в сфере нанесения вреда социальному статусу лица. Поэтому оскорбление, как элемент языковой картины мира, отраженный в общечеловеческой и правовой культуре отдельного этноса, имеет следующее лингвокультурное определение: оскорбление – это временное расстройство чувств человека в виде эмоционального всплеска, ведущего к блокаде рационального мышления, переходящее в стойкое состояние обиды, вызванное несоответствием уровня самоидентификации личности с предложенным ей местом в языковой картине мира, отражающей систему социальных субъективных оценок.

Юридические свойства концепта «оскорбление» – это когнитивное отражение наименования социального запрета в нормативном источнике. Контаминация юридического толкования и понимания обыденного смысла концепта усложняется еще и тем обстоятельством, что для номинации юридического запрета выбирается слово, обладающее «цельным», обобщенным смыслом, т. е. слово из обыденного языка, т. к. право является составной частью культуры определенной этнической общности. В то же время юридическая номинация запрета несет в себе дополнительную семантическую нагрузку, понимание которой доступно лишь специалисту в силу исполнения профессиональных обязанностей.

Явление разграничения толкования юридической терминологии и парадигматических понятий обыденного сознания усложняется и тем, что зачастую обыденное сознание легче реагирует на стереотипы, связанные с понятием справедливости, чем на юридические запреты. Только этим обстоятельством можно объяснить появление в обыденном сознании «юридических» стереотипов «вор в законе», «мафия», «оборотни в погонах», «черный нал», «коррупция». Так, например, описания диспозиции нормы «коррупция» нет ни в одном составе преступлений действующего УК РФ. Подобные стереотипы мышления, рожденные в глубинах СМИ, являются продуктом общественного сознания, преображающего сложные юридические образования через наивно-этические представления народа в виде этнических стереотипов «справедливости», «добра и зла», «хорошего и плохого», т. е. того, что представляется в сознании в более простом смысле: слово «коррупция» является более понятным для адресата, чем перечень составов должностных преступлений о злоупотреблении властью или служебным положением. В данном случае контаминация заключается в приписывании (предании) юридических свойств концепту «коррупция», который не имеет своего юридического имени (т. е. не несет никакой дополнительной юридической нагрузки). Антонюк указывает, что право, призванное отражать четкие критерии дозволенного и недозволенного, законного и незаконного, оказывается своего рода флюгером, меняющим направление в зависимости от собственных потребностей и возможностей, и «абстрактно мы привыкли к тому, что коррупция – это такое модное ругательное слово» (Антонюк www.iet.ru: 11).

Концепт оскорбление возник как вид социального табу, направленный на законодательное закрепление запрета на асоциально вредное поведение, причиняющее вред достоинству отдельной личности. Поэтому лингвокультурный концепт «оскорбление», возникший из своего юридического имени в обыденном сознании, воспринимается как неуважительное, общественно вредное и недопустимое поведение. Исходя из этого, можно дать следующее определение «оскорбления» как лингвокультурного концепта: оскорбление – это концентрированный социокультурный стереотип поведения, распространенный в массовом сознании носителей лингвокультуры, о видах социально вредного поведения, которое в коммуникативном взаимодействии вызывает несогласие адресата занять непривлекательное место в социальной системе ценностей ввиду утраты им прежнего социального образа или положительной оценки самоуважения, а также представление о социально-ориентированных способах восстановления утраченной значимости лица, подвергшегося вербальной агрессии.

«Обида» как юридическое имя концепта «оскорбление» устарело и более не употребляется в текстах современного российского права. Кроме того, юридическое имя концепта «оскорбление» поглотило в себя некогда юридические свойства «обиды», которая только предполагается в атрибутах (архитектонике) концепта «оскорбление».

Современное понимание оскорбления как преступления, обладающего по классификации уголовного кодекса РФ формальным составом, означает, что правовая норма «оскорбление» – это преступление, которое является оконченным в момент окончания действий, направленных на унижение чести и достоинства лица (по квалифицирующим признакам), вне зависимости от наступления или ненаступления вредных последствий, определить которые в целом ряде случаев бывает затруднительно без специальных познаний (т. е. без проведения лингвистической экспертизы). Для концепта «оскорбление» обида является центрообразующим ядром, которое было заложено в глубинах человеческой цивилизации и которое проявляет себя лишь при реализации функций иллокутивного речевого акта «оскорбление». Поэтому, хотя концептуальное пространство обиды потеряло свои юридические признаки и более не употребляется в текстах права, но ввиду этимологической близости с концептуальным пространством «оскорбление», имя которого и приняло на себя юридические свойства обиды, концептуальное пространство обиды входит в этимологическую память концепта «оскорбление». Недопонимание этого феномена права, которое является не только нормативнообразующим элементом социальной системы общества, но и концептоопределяющим элементом языка этнической общности, приводит к недопониманию необходимости самостоятельного анализа юридических свойств концепта «оскорбление».

При выборе методов описания концепта «оскорбление», основанных только на анализе лингвистических данных, без учета большого пласта правовой истории, несущей основную семантическую нагрузку, заложенную в современное представление оскорбления, ответгается тезис о главном предназначение культуры – передавать накопленный опыт последующим поколениям. Лингвокультурное взаимодействие обиды и концепта «оскорбление» представляет не только научный интерес в качестве предмета изучении обиды как юридического предшественника концепта «оскорбление», но в большей степени исследователей интересует языковая вовлеченность концепта «оскорбление» в семантическое поле эмоции обиды, чем как раз и занимается эмотивная лингвистика. Ввиду правовой кодификации, «эмоциональный конкретизатор концептуального пространства» (Панченко 2002: 98) обиды (как древнего архетипа понятия преступления) приобрел форму лингвокультурного концепта «оскорбление», зафиксированного в обыденном сознании как социально-вредное поведение, обладающее нормативной формой кодификации, т. е. обладающего признаками концепта, зафиксированного в правовой норме в качестве запрета.

Таким образом, концепт «оскорбление» отвечает всем признакам, определяющим концепт как явление лингвокогнитологии, и имеет право на самостоятельное существование как «ментальное образование», выделившееся из концептуального пространства «обиды» и обладающее семантическими признаками порицания, но квалифицируемый по нормам права как средство понижения социальной привлекательности лица ввиду возведенной в закон воли законодателя на запрет такого словоупотребления.

4.2 Юридический компонент концепта «оскорбление»

В настоящее время в России наблюдается бурный количественный всплеск дел, связанных с покушением на честь и достоинство граждан. Этот факт свидетельствует о возросшем самоуважении людей, что является признаком совершенствования и зрелости общественного самосознания. По предположению В. И. Жельвиса, «впервые в истории нашего государства личность начинает приобретать тот вес и значение» (Жельвис 2000: 194), которые давно вошли в понятие естественного права и стали составной частью правовых систем цивилизованных обществ. Однако опыт ведения соответствующих дел в России показал, что «здесь много неясного и что органы правосудия нередко вынуждены произвольно толковать весь набор необходимых терминов» (Жельвис 2000: 194). И буквально в каждом деле поднимается вопрос о понятиях, перешедших из обыденного языка в язык юридических документов, спор о содержании которых, собственно, и становится камнем преткновения в подобных судебных тяжбах. Впрочем, о внесудебном примирении как способе разрешения конфликта также невозможно судить, если стороны вкладывают разный смысл в используемую терминологию.

Юридические свойства концепта «оскорбление» заключаются в его способности нести некоторый объем правовой информации, символы которой отражены в языковых формулах. Уже аксиоматичным является тезис о влиянии обыденного языка на формирование правовых категорий и юридической терминологии; впрочем, и лингвистические способы толкования правовых норм подробно описаны в юридической литературе. Остается лишь открытой тема взаимодействия обыденного и правового сознания; формирование и функционирование стереотипов восприятия права обыденным сознанием, т. е. «речь идет об общем запасе понятий, имеющих статус понятийной информации, которая имеет языковую природу» (Дамаданова 2003: 76). Это значит, что право обладает знаковой формой, выраженной средствами определенного этнического языка. Право способно воздействовать на волю и сознание людей с помощью языка, но и язык служит средством передачи информации и содержания правовых предписаний (Дамаданова 2003: 76).

Правовая информация отражает нормы, правила, отношения и поведение людей, устанавливаемые и закрепляемые государством в соответствии со своими целями и интересами. Таким образом, правовая информация представляется в виде социальной информации, имеющей знаковую (языковую) природу, поскольку носители этой информации (термины) представляют собой языковое выражение специальных знаний (Володина 1997: 24). В информативной природе юридического термина Дамаданова отмечает его двуединую сущность, которая заключается в том, что он аккумулирует общеязыковую и специальную информацию. Лексическое значение общеупотребительного слова через отображенное в нем «бытовое понятие», полученное в результате практического познания мира, либо смыкается с новым терминологическим значением без особых семантических сдвигов, либо специализируется в результате различного вида переносов основного значения (Дамаданова 2003: 77) (ср., оскорбление, обида – запрет, табу, санкция; уважение, норма – достоинство, честь, репутация; унижение, порицание – судебная защита, иск о защите чести и достоинства).

С точки зрения лингвокогнитологии, концептуальное пространство концепта «оскорбление» можно описать как через лингвокультурное пространство «оскорбление», так и с помощью описания его «узловых фреймов»: чести и достоинства. «Концепты во внутреннем лексиконе упорядочены в иерархической гипо-гиперонимической системе, поэтому собственно концептуальнуй анализ есть анализ одних концептов с помощью других» (Шейгал 2002: 19).

Взаимодействие концептов «оскорбление» и «достоинство» характеризуется через совокупность речевых ситуаций, в которых понятийное ядро концепта «достоинство» тиражируется через атрибуты оскорбления в сторону понижения социальной значимости личности. В совместной семантической деятельности эти два юридически значимые понятия составляют целостность правовой нормы: ср., ст. 130 УК РФ «Оскорбление» – п. 1. «оскорбление, то есть унижение чести и достоинства другого лица, выраженное в неприличной форме»; п. 2. «оскорбление, содержащееся в публичном выступлении, публично демонстрирующемся произведении или средствах массовой информации». Указанная правовая норма вводит в юридический язык понятие «оскорбление» посредством его уточнения, «то есть унижение чести и достоинства».

Ролевые правила социализации предписывают человеку соотносить в своем поведении свою и чужую социальную роль. Тематическая конкретизация понятийных ядер «достоинство» и «честь» осуществляется по следующим направлениям: 1) субъект осознает свою ценность в качестве представителя соответствующей социальной роли; 2) субъект ведет себя соответствующим образом; 3) субъект ожидает от других людей признания этой его ценности и соответствующего поведения по отношению к себе (Санников 2002: 2).

В суде истец не может требовать правовой констатации нарушения запрета «оскорбление». В суде истец требует восстановления его утраченной значимости путем защиты чести и достоинства. «Оскорбление» – это наименование запрета, кодифицированного в уголовном праве в ст. 130 УК РФ. Суд лишь диагностирует соответствие конфликтного речевого события диспозиции правовой нормы «оскорбление», и в случае нарушения субъектом преступления запрета, который называется «оскорбление», суд восстанавливает утраченную значимость оскорбленного путем принятия мер, указанных в законе.

Достоинство понимается в Конституции РФ как абсолютная ценность любой личности, охраняемая государством. Иначе говоря, как бы общество ни оценивало данного человека и как бы сам он ни относился к себе, он уже как личность имеет ценность в глазах государства и общества. В научной литературе (юридической и лингвистической) достоинство понимается как положительная самооценка личности. Для достоинства важно, что субъект осознает свою полноценность, независимость, свободу от других людей, тогда как для чести важна связь с моральными и этикетными принципами, закрепленными в обществе. Итак, честь – это положительная социальная оценка человека, т. е. «сопровождающееся положительной оценкой общества отражение качеств лица в общественном сознании», тогда как достоинство – это «сопровождающееся положительной оценкой лица отражение его качеств в собственном сознании» (Эрделевский 2000: 108). Если достоинство связано с понятием внутренней свободы, то честь связана с понятием кодекса чести, совокупностью правил и законов. С понятием достоинства связано понятие унижения, а с честью – оскорбление (Санников 2002: 2).

Концепт «достоинство» входит в значение многих единиц русского языка. При этом выделяются три группы, соответствующие трем ролевым правилам наивной этики: 1) субъекту следует в поведении учитывать свою социальную роль (держаться с достоинством); 2) нехорошо унижать достоинство другого человека (унижать оскорблять, насмехаться, измываться, глумиться); 3) нехорошо давать унижать свое собственное достоинство (унижаться, заискивать, пресмыкаться, угодничать, лебезить, подхалимничать и др.).

Свойства, описываемые концептом «достоинство», предполагают осознание субъектом своей ценности в качестве личности (ср., чувство собственного достоинства, человеческое достоинство) или в качестве члена некоторой социальной группы (ср., мужское достоинство, религиозное достоинство, национальное достоинство). Эти свойства представляются как ценность, к обладанию которой должен стремиться каждый человек (Санников 2002: 3), и предполагают существование некоторых представлений о том, до каких пор субъект может терпеть негативное воздействие на себя из вне, чтобы не уронить свое достоинство и как субъект должен себя вести, чтобы не утратить свою честь. Достоинство всегда оценивается положительно, а его потеря – отрицательно. Потеря или сохранение достоинства зависит, прежде всего, от самого субъекта, а не от других людей (ср., несмотря на то, что его все время пытались унизить, он сумел сохранить чувство собственного достоинства). Оскорбление – это то, что ниже достоинства, то, что человек не может вынести из-за чувства собственного достоинства, т. к. это оскорбительно для него.

Унижение чести предполагает, что субъект ощущает изменение (или считает потенциально возможным изменение) общественного мнения о себе, т. е. это сознательная дискредитация человека в общественном мнении, рассчитанная в большей степени на негативное воздействие на субъект, чем на общественное сознание. Честь – это субъективно однородное требование честности по отношению к себе и другим, обвинение человека в двуликости, лицемерии и есть попытка поругания чести. Воздействие на субъект через понижение его социального статуса в глазах широкой общественности – это и есть оскорбление, т. е. это то, чего не может допустить субъект в своем имидже.

Унижение чести – это изменение качества представлений о лице, унижение достоинства – это изменение количества позитивных представлений о лице в сторону их уменьшения. Унижение достоинства направлено на то, чтобы негативно охарактеризовать предыдущее поведение, дать меньшую квалификационную оценку, чем заслуживает сам субъект. Оскорбить – значит занизить представление субъекта о его месте в системе социальной иерархии общества, т. е. указать на разницу в том, как субъект видит свое место в социальной системе и предложенной новой позицией; в таком понимании оскорбление – это и есть непринятие новой позиции.

Итак, с одной стороны, стратегия оскорбления направлена на срывание позитивной маски и показ лица в более негативном, неприглядном образе (обида за уменьшение достоинства), с другой стороны, стратегия оскорбления направлена на разоблачение неприглядного поведения человека (обида за попытку обличия; ср., обличать – выявлять истинное лицо, истинный «лик»).

Из количественного анализа лексических единиц, содержащих пейоративы в русском, английском и французском языковом сознании, можно сделать вывод, что русскому языковому сознанию свойственно в большей степени оценивать личность по эмпирическому типу оценки (поведение на людях, «по одежке встречают»), в то время как английскому языковому сознанию свойственно оценивать личность по интеллектуальному типу оценки (интеллектуальная несостоятельность) (Карасик 1996: 13), во французском языковом сознании личность оценивается по моральному типу оценки (испытание доверием) (ср., фр. «crétin» от valaisan «crétin» – «innocent»).

Разные подходы в критериях оценки национально-культурного поведения подразумевают формирование разных «деонтических операторов» (Палашевская 2001: 6) в диспозициях норм национально-правовых систем, содержащихся в текстах правовых документов.

4.3 Правовые способы интерпретации «оскорбления»

Дата добавления: 2015-08-21