Признаки перемен

Взаимодействие носителей религиозных идей ислам­ского происхождения с эмирами, ревниво относящими­ся к своем выгоде, — признак постепенного изменения того строя, который навязали победы Чингисхана му­сульманскому Востоку, строя, в котором представите­ли его рода и те эмиры, которые владели мощными «мирными объединениями», имели решающее слово, в то время как порабощенное население, если оно выжи­вало, в лучшем случае могло служить согласным на все инструментом в руках новых правителей. Монголы вы­соко ценили потомков пророка Мухаммеда благодаря их мышлению, направленному строго на генеалогичес­кую легитимность, и так подрастал именно в этих по­томках слой, который пропагандировал исламские пред­сказания об окончательном повороте истории в лучшую сторону, о возвращении Махди — изгнанного Двенад­цатого имама шиитов, толковал страдания мусульман­ского народа как знак приближения момента исполне­ния и этим смог придать бодрости верующим, чтобы принять меры против несчастий, которые происходили с ними ежедневно при господстве произвола князей ко­чевников. За полтора столетия до этого, когда разрази­лась катастрофа над исламским миром, такой летопи­сец, как Ибн аль-Асир, не смог сделать ничего друго­го, как диагностировать конец ислама. И так как он был суннитом, нападение Чингисхана было для него чуть ли не краткосрочным вступлением сил, направленных про­тив Бога, перед окончательным поворотом к божьему царству; конечно, и но убеждению суннитов, это ког­да-то пришло бы, но в очень отдаленном будущем. Намного раньше все указывало на правильность суннит­ского опасения, что ислам, приносящее исцеление зна­ние о божественном шариате, исчезнет, причем в обоз­римое время нельзя рассчитывать на последнее вмеша­тельство создателя в развитие мира¹⁸. Не намекали на эти опасения.замечания ас-Субки (ум. 1370) о конце шафиизма* на исламском Востоке?

Иначе с шиизмом; нашествие монголов уничтожи­ло суннитский халифат, который шииты и так не счи­тали законным исламским учреждением. Можно было сотрудничать с Хулагу. Но это только часть дела, выдвинутая на первый план. Развал ненавидимого шиитами «государства лжи»¹⁹ должен был стать для них знаком надежды, должен был дать новую пищу ожиданиям, которые они уже так давно лелеяли. Сун­нитские правоведы стояли за старый строй, символом которого был халифат и в котором уверенность в це-лительстве была приобретена в следовании шариату, переданному Мухаммедом, интерпретированному его сподвижниками и примененному в четырех правовых школах. Эти суннитские правоведы передали ведущую роль в исламском обществе Востока шиитским сайдам, которые смогли указать верующим другой путь к вы­полнению их страстных желаний — борьбы за изгнан­ного Махди, появление которого приближалось.

Многообразны ссылки на эти перемены. Между те­ологами разгорелся спор о содержании понятия «вера», которое по учению большинства суннитских направле­ний следует понимать как «толкование истины» открове­ния; сомнительно только, может ли это «толкование истины» осуществляться словами или сердце тоже должно в этом участвовать. Ученый Низам-ад-дин Абд ар-Ра-хим ал-Хвафи (ум. 1337), тесно связанный с ранними Картидами в Герате, наоборот, полагал, что верующий только тот, кто безоговорочно (значит, также без акта «толкования истины», который должен быть совершен разумом) усваивает послание Бога²⁰ — недвусмыслен­ный шаг в сторону от суннитской набожности шариата, которая сама, обладая кодексом законов, знает все жиз­ненные сферы обширных предписаний; о силе этого свода законов должен судить разум — шаг к «необу­ченному» принятию духовного руководства, как этого требовал шиизм. Если суннитские ученые смогли сохра­нить свой авторитет, то именно в этом «шиитском» тол­ковании сноси сущности, как мы видим из диалога Джамал-ад-дииа ал-Хорезми с обоими Чагатаидами²¹.

Уже на время правления ильхана Абу Сайда (ум. 1335) приходится взлет ордена Сафавидов родом из Ардабила. Его руководители, предположительно вна­чале сунниты, взяли теперь суннитское направление и даже утверждали, что происходят от Двенадцати има­мов шиизма. Призыв тогдашнего эмира Сафи-ад-дина дошел уже до Хорасана. Правящий в Нишапуре Ходжа Кутб-ад-дин Яхья (ум. 1339) мог сослаться на близ­кое знакомство с шейхом из Ардабила²², о котором известно, что представители всех народов «сделали порог того самого святого святой целью своего палом­ничества», особенно жестокие тюрки всегда подчиня­лись его наставлениям²³. Эти слова написаны уже под впечатлением триумфа Сафавидов, но они указывают на роковые обстоятельства дела, которые объясняют взлет такого рода шиитски настроенных объединений ордена: святой, хвастающийся происхождением из семьи Пророка, был воплощением исламской веры, которая смогла привлечь к себе как оседлое население, так н тюркско-монгольских кочевников.

Именно это мы наблюдаем и в заговорах против Ти­мура: Зинде Хазам, эмир кочевников, и Абу л-Лаит, че­ловек из Самарканда, работают под знаменем возвра­тившегося Двенадцатого имама, которое разворачивает Абу ль-Маали, сайд из Термеза. И еще четче проявля­ется эта связь у династии так называемых Сарбадарьянов, самостоятельной политической формации, сущес­твовавшей приблизительно с 1340 года четыре десяти­летия в северо-восточной части Хорасана, в области, простиравшейся от Дамагана на западе до Туса на вос­токе, а на севере включая Мазендеран и Гуоган. В не­урядицах, от которых распалась династия ильханов после смерти Абу Сайда, некий Абд ар-Раззак, человек из местечка Бастин, завладел близлежащим городом Сабзаваром, после того как убил собирателя налогов, Войска, подчиняющиеся различным ильханским эмирам, не вмешивались; они были измотаны в братоубийствен­ных войнах. Режим Сарбадарьянов позволил скоро втя­нуть себя в борьбу претендентов и стал на сторону од­ного из лих, Тагай-Тимура. Его взаимодействие с Абд ар-Раззаком расширилось еще благодаря третьей силе: Газан Кури, шиитский шейх с многочисленными сторон­никами, рано возвысился до регента²⁴. От формы прав­ления, обычной со времен монгольского вторжения в Иран, эта недолговечная династия отличалась участием одного руководителя, выходца из оседлых слоев Абд ар-Раззака, а также шиитской окраской, которая принесларежиму симпатию части населения, живущего в дерев­нях и городах. Выступление за Тагай-Тимура доказы­вает, конечно, что Сарбадарьяны не представляли дви­жение, сознательно борющееся против общественных ус­тоев времен ильханов²⁵; когда они позже вели войну про­тив князей кочевников и Гаюн Курбана, то ни в коем случае не для того, чтобы сломить господство кочевни­ков, а чтобы только прогнать опасных соперников.

О том, что все-таки произошли изменения, которые подорвали кажущееся незыблемым господство князей кочевников и привели к новому распределению влас­ти, эмиры Маверапнахра во второй половине четыр­надцатого столетия догадывались. И не в последнюю очередь поэтому эмир Хусейн и Тимур так жестко действовали против жителей Самарканда, которые под собственную ответственность защищали город от «бан­дитов»²⁶. Но уже тогда и потом снова после мятежа Зинде Хазама Тимур не просто попытался искоренить элементы, направленные против господства кочевников (какой, очевидно, была и устаревшая политика эмира Хусейна). Тимур, напротив, призвал много новых сил и попытался привязать их к себе, не слишком отказы­ваясь от унаследованных представлений, которые для пего были определяющими. Конечно, он всю жизнь прожил с убеждением, что «верноподданный» должен подчиняться предписаниям Чингисидов и не имеет права стремиться к власти и ведению войн; это пока­залось бы ему предосудительной заносчивостью. Но князю тюркско-монгольского происхождения, пожалуй, приличествовало пользоваться святыми и учеными, которые оказывал» такое сильное влияние на всех людей, «тюрков, как и иранцев». Поэтому он охотно принял барабан и знамя от Саида Берке ²⁷.

Дата добавления: 2015-08-21