Исламизация ильханов

В глазах князей из дома Чингисхана мировая им­перия была семейным предприятием, почти в сегод­няшнем смысле слона, а в качестве документа о его учреждении рассматривали Ясу. Как уже истолковы­валось², она, которая вдохнула дух военных кочевых скотоводов, не могла долго устоять против цивилизированного наследия Ирана. По мере того как это про­исходило, связи князей растворились в их монгольс­ком наследии; «империя степей» стала мировой импе­рией. Но и ислам на Востоке изменился, так что уче­ный из Дамаска Ибн Таймия (ум. 1328) рассматривал его в одном труде как чуждый, даже искаженный раз­росшимся сектантством³. Без сомнения, еще ильхан Га-зан был во власти монгольских преданий, когда в се­редине девяностых годов тринадцатого столетия при­нял ислам⁴. То, что такой шаг мог бы показать пол­ную переориентацию исламской политики, отчетливо показало уже раньше короткое правление Ахмада Тегудера (прав. 1282-1284;. Находясь под влиянием суфийских шейхов, он принял веру Пророка и сразу же приступил к дружескому сближению с мамлюкскими султанами Египта, самой сильной исламской державой⁵ — с тем Египтом, который, как мы знаем, еще через двадцать лет после Тувы был исключен как главная цель натиска ильханских завоевателей. Ахмад Тегудер заплатил за смелую попытку вторжения империи ильханов в мир исламских государств жизнью.

Газан-хан, казалось, хотел остаться верным монголь­скому образу мыслей. Рашид-ад-дин, который знал его близко, изображает его как глубокого знатока монголь­ской генеалогии и истории, двух наук, которые при Чингисидах были в большом почете. Когда Газан в начале своего господства взял верх над своим соперни­ком Банду (убит в октябре 1295), он жаловался, что Ясой все больше и больше пренебрегают; эмиры из семей самого низкого ранга не боялись подниматься против потомков Чингисхана. Этот упрек был направ­лен, конечно, против сторонников Байду, которые бо­ролись, по мнению Газана, против законных наследни­ков престола⁸. Все же в начале своего правления Газан настолько был угнетен своими внутренними врагами, что последовал совету перейти в ислам, чтобы «мусульма­не оценили его правление и считали своим долгом поддерживать его»⁹. Газану в его щекотливом положении была ясна выгода такого шага; сразу же после присо­единения он разыскал могилы суфийских святых, что­бы обеспечить себе их неземную помощь¹⁰. Но Газан-хан не совершил ошибку, не стремился к соглашению с мусульманскими султанами ¹¹. Наоборот, как только укрепил свою власть, он перешел к нападению. В кон­це 1299 года он стоял перед Дамаском, который капи­тулировал 30 сентября. Многие жители города встали под защиту Газана, и Рашид-ад-дин рассказывает, как монгол спрашивал их о своем родословном дереве — он был потомком Чингисхана в пятом поколении, — и после того, как он получил удовлетворяющий его от­вет, он хотел знать: «А кто отец (мамлюкского султа­на) ан-Насира?» — «Аль-Алфи», — отвечали они. «А кто его отец?» — продолжал спрашивать Газан, на что жители Дамаска смущенно молчали, так как они долж­ны были признать, что правление ан-Насира не леги-тимно в сравнении с родом Чингисидов¹².

Легитимность, основанная на фактическом матери­але власти, какой она уже давно была принята в ис­ламе, в высшей степени по необходимости приукра­шенная актом подтверждения мнимым Халифом¹³, была еще чужда мышлению Газана. Для суннитов предпосылки легитимного правления были выполне­ны, если властитель давал клятву сделать все возмож­ное для осуществления шариата. Такой структурой, действующей независимо от личностей, Яса еще не была. Она была законом Чингисидов, который никто другой не мог выставить в выгодном свете. Поэтому легитимность может быть только легитимностью на­следника Чингисхана — мысль, которая в этом отно­шении кажется родственной шиитской, так как и она связывает законность власти с условием генеалогии, а именно происхождением от Пророка. Поэтому на­прашивается мысль, что Газан-хан скоро обнаружил свою склонность к шиизму, конечно, не признавая его учение во всей последовательности, что было бы рав­носильно признанию нелигитимности собственного правления. Но он покровительствовал «семье Пророка», ходил на богомолье к могилам мусульманских ру­ководителей, давал там обет, делал скромные пожер­твования в пользу алидов, как до того это делали для правоведов и суфий. Рашид-ад-дин оценивает эти дея­ния следующим образом: без сомнения, Пророк дваж­ды явился Газану во сне, сопровождаемый Али, Хаса-ном и Хусейном, долго с ним говорил, затем повелел: «Вы должны быть братьями!» и приказал ильхану об­нять мусульманских руководителей. Особого достоин­ства спутников Пророка, почитаемых суннитами, он не видит, объяснил Газан, но так как он должен по же­ланию Мухаммеда побрататься с теми тремя, он дает клятву оставаться связанным с их потомками. Тимуриды требовали даже для самих себя, чтобы Алан Кува, легендарная прабабка Чингисидов и Тимура, забеременела от чистого воздуха сыном Али¹⁴. В ши­итском понимании легитимности исламское мышление было близко монгольскому; здесь была сфера, над которой могло начаться вовлечение ильханов в ислам­скую культуру — развитие, которое со своей стороны должно было оказать на ислам обратную реакцию¹⁵.

Ильханы в остальном еще не были непоколебимы в признании себя сторонниками ислама, так как он казался им устройством, расколотым глубокими ссо­рами. Визирь Рашид-ад-дин, бывший иудей, покро­вительствовал шафиитской правовой школе и разжег снова ссору с ханафитами, тлеющую уже столетиями в Иране¹⁶. Те мстили тем, что проклинали в пропове­дях с церковных кафедр иудейство и настраивали на погромы. Ввиду очень простого образа мышления, по которому человечество делилось на спутников и вра­гов Чингисидов, такие раздоры могли вызвать отвра­щение правителя.

Наследник Газана Олджайту (прав. 1304-1317) стал свидетелем пошлых казуистических свар между шафиитами и ханафитами; его эмиры ворчали, что, пожа­луй, было неправильным отказаться от чистой Ясы и нравов Чингисхана в пользу «старой религии арабов», которая распадается из-за предполагаемого слова Про­рока более чем на семьдесят направлений. Когда Олджайту немного позже чуть не убило молнией во вре­мя пирушки, это не могло быть истолковано иначе, как убедительное предостережение пренебрегать чем угод­но, только не Ясой¹⁷. Олджайту колебался в своей вер­ности новой вере. Теперь шиитские ученые оказывали на него более сильное влияние. Споры между суннит­скими правовыми школами были для них доказатель­ством того, что суннизм основывается на предании, фальсифицированном последователями Пророка, ши­изм же, напротив, обладал истинным учением, за ко­торое поручились имамы из наследников Мухаммеда. Пристрастие Олджайту к шариату росло. Предостере­жения Рашида-ад-дина, пытавшегося удержать его от це­ленаправленной политики шиитизации¹⁸, которая должна была вызвать тяжелые внутренние конфликты, теперь он оставил без внимания. Он выбрал шиитского уче­ного Джемал ад-дин Мутахар ал-Хилли (1250-1325) своим постоянным спутником и позволял сообщать себе его взгляды на веру и историю ислама¹³. Вскоре он по­чувствовал себя настолько тесно связанным с богатст­вом шиитских идей, что Рашид-ад-дин смог использо­вать это обстоятельство коварным образом для унич­тожения соперника²⁰. Покровительство шиизму могло способствовать тому, что на территории Ирана суннит­ская ученость, носители которой во время вторжения монголов понесли большие потери, никогда больше сно­ва не достигла ее былого расцвета²¹.

Дата добавления: 2015-08-21