Конокрад

Зимой 1362-1363 гг. коменданту Хивы сообщили, что около шестидесяти рыскающих по стране всадни­ков вместе с их сторонниками приближаются к его посту — правда, не с враждебными намерениями. Как только комендант узнал, кто были эти чужие, он сразу мобилизовал тысячу, так как предположил, что они владеют драгоценностями². С мужеством отчаяния сра­жались застигнутые врасплох со значительно превос­ходящими силами гарнизона форта. После ужасающейбойни они отступили, но пятьдесят лошадей у них еще осталось. Была быстро сформирована поисковая разведгруппа, которая гналась за чужаками; те усколь­знули с большим трудом на юг в степь. Из них, кро­ме обоих предводителей с их женами, спаслись око­ло десяти способных носить оружие мужчин, и из этих немногих трое считали проигранным дело своих господ. Ночью, когда другие спали в изнеможении, они исчезли, лошадей они взяли с собой³.

Немного позже кучке блуждающих грозило новое несчастье. Они бежали к воде, а там наткнулись на клан туркменов, которые сразу обнажили мечи, что­бы отогнать непрошенных гостей. Один из обоих пред­водителей — это был Тимур — быстро спрятал свою жену в каком-то подземном амбаре⁴ для зерна и напал на готовых к бою туркменов. Но случилось так, что один из них узнал в нем своего старого соратника. Битва не состоялась: Тимура снабдили несколькими лошадьми, за которых он отдал драгоценный рубин и две соколиные шапки, унизанные жемчугом⁵. Знако­мый с местностью туркмен проводил Тимура назад к его попутчикам, которые без него чувствовали себя в величайшей опасности. Лошадей, приобретенных при таких счастливых обстоятельствах, Тимур подарил эмиру Хусейну, другому предводителю, своему шури­ну. Наконец беглецы добрались до одного места, ко­торое, казалось, было пригодно для продолжительно­го отдыха. Здесь они наткнулись, несмотря на обыч­ную для зимы засуху, на достаточное количество воды, после того как немного покопали землю⁶. Однако над­ежда на покой не оправдалась. В степи ничто не про­исходит незамеченным. Али Бек, правитель на восто­ке Хорасана, получил сообщение от странствующих нищих. Он велел схватить Тимура и Хусейна и заклю­чить в тюрьму в Махане, в местечке оазиса Мерв⁷.

И так как теперь перо, о котором говорится «за­сох его росчерк заранее предназначенного», в пере­чне дел того подлого преступника — Али Бека, из­ложило, что он когда-то должен будет подвергнут многократному наказанию и позорным образом уничтожен и что приносящая беду испорченность его деяний распространится также и на его свиту и погубит всех вместе в позоре и нищете, его злая судь­ба внушила ему призвать шестьдесят вооруженных всадников и напасть на эмира Хусейна и господина счастливых обстоятельств. Ничего не подозреваю­щих схватили, потащили в Махан, заковали и за­точили в темное подземелье, к ужасам которого добавились еще блохи в таком количестве, что напрас­ны были усилия справиться с ними голыми руками, Прежде чем найдена в ракушке жемчужина, достой­ная короля, она не может быть на зубце короны счастливого султана; и прежде чем сверкающий рубин не прорастет некоторое время в темнице горы, он не может достичь своей цели и находиться на поясе могущественного господина. Красная роза при­обретает свой живительный аромат в тесноте почки, приятно пахнущая ракушка, закрытая в друзе, приобретает свой резкий аромат⁸.

У Али Бека было достаточно оснований смотреть на Хусейна и его людей с недоверием, так как Ху-сейн был внуком Казагана, уничтожившего однажды кровавого тирана Мавераннахра Газана и объединив­шего южную империю Чагатая под своим господст­вом, которое он считал счастливым; сын Казагана Абдаллах, дядя Хусейна, добавил к этому наследст­ву временно Хорезм⁹. В северо-восточных погранич­ных областях Хорасана — и естественно, также Хо­резма — потомки Казагана не могли пользоваться хорошей репутацией; они, должно быть, пробудили воспоминания о нацеленных на юг экспансивных ус­тремлениях Чагатаидов, от которых нужно было за­щищаться раз за разом почти столетие. Кого удивит нерадушный прием, который был уготован Хусейну и его сопровождающим в Хорезме и Махане?¹⁰

Правда, Мухаммед Бек, старший брат Али Бека, не одобрил подобное нарушение приличий и нравов. Из Туса он послал подарки для Хусейна и Тимура и настоятельно советовал освободить обоих. Неохотно от­крыл Али Бек подвал через двадцать шесть дней, но утаил подарки. Обоим эмирам он ясно дал почувство­вать свое неуважение, предоставив им только тощую клячу и истощенного верблюда, «похожего на скеле­та, на горбу пыль от старости, зубы искрошены, ро­дившийся, когда Ной призывал к вере, достигший преклонного возраста уже во времена всемирного по­топа»¹¹. Великодушным показал себя, напротив, тур­кменский аристократ из Махана. Он снабдил жите­лей Мавераннахра всем необходимым, также хороши­ми лошадьми, которых Тимур сразу же снова отдал эмиру Хусейну¹².

Прежде всего оба попытались вернуться к себе на ро­дину. Едва они достигли южного берега Окса, границы с улусом Чагатая, как Муидж-ад-дин Карт, князь Гера­та, передал требование явиться к нему. Оба долго не ре­шались отдаться в руки человека, предки которого в начале четырнадцатого столетия уже дважды показали себя по отношению к могущественным соседям сговор­чивыми и выдавали беженцев или убивали их¹³. В самой большой опасности находился эмир Хусейн. После пре­ступления его дяди Абдаллаха, который посягнул на жизнь хана Байяна Кули¹⁴, род Казагана почти угас. Только три года прошло со времени тех событий¹⁵; жажда мести князей Мавераннахра еще не улеглась. И прошло не более двенадцати лет, с тех пор как Казаган прину­дил именно этого Муидж-ад-дина к мало почетному миру. Правда, вскоре после этого Казаган спас гератцу жизнь, когда тот, следуя своим обязательствам, отправился с драгоценной данью в Мавераннахр и местные князья осаждали Казагана требованием не упускать благопри­ятного случая для устранения того иранца¹⁶. Они, по-видимому, не простили картиду, что он, не будучи мон­голом, не говоря уже о том, что он не был Чингиси-дом, взял себе титул султана. Казаган вовремя предуп­редил Муидж-ад-дина о нападении, и тот ускользнул. Но между тем политическая ситуация изменилась так, что Муидж-ад-дин предпочел бы отказаться от любого проявления благодарности внуку его спасителя.

Тимур решился, сначала один, без своей свиты, ко­торую он оставил в Сараксе, поехать верхом в Герат. Убедился ли он там в прозрачных намерениях Му-идж-ад-дина? Во всяком случае, Хусейн скоро пос­ледовал за ним и был сразу же взят под стражу — правда, не слишком строгую.Как только хан Тоглук-Тимур, который тогда распространил свое господст­во до Окса, узнал о пребывании эмира Хусейна в Герате, он послал миссию, которая потребовала его выдачи. Муидж-ад-дин это требование не выполнил. Хусейн смог — знал ли это Муидж ад-дин? — осво­бодиться и ускользнуть в область Кандагар. Хану Тоглук-Тимуру князь Герата велел солгать, что Ху­сейн умер в тюрьме¹⁷, Тимур, между тем, снова при­ехал на Оке. Свою жену, сестру эмира Хусейна, он доставил в надежное место, а сам предпринял смелый бросок через реку в Гузар, маленький городок в пя­тидесяти километрах к югу от мавераннахрской ре­зиденции Карши. В той местности Тимур ориентиро­вался лучше всего, там у него были друзья, на кото­рых он мог рассчитывать¹⁸, и если все-таки правда, что он благодаря своим выдающимся гиппологичес­ким знаниям попал на службу роду Казагана, а при эмире Хусейне возвысился до руководителя княжес­кого конного завода¹⁹, то он мог там их приобрести. Таким образом, в Гузаре Тимур нашел помощников; вместе с ними он погнал местные табуны лошадей на юг, привел их через Оке и затем сделал остановку (это было лето 1363 года) на некоторое время вблизи реки из-за большой жары ²⁰.

Почему этот отважный налет принес ему славу ко­нокрада, согласно всем источникам, которые ему пос­вящены? Когда он и эмир Хусейн были освобожде­ны из темницы Али Бека, они должны были подумать о том, куда им теперь отправиться, так как самым кратким путем идти в Мавераннахр, по положению вещей, по крайней мере, для Хусейна, нельзя было ни в коем случае. Тимур, напротив, как мы еще уз­наем, уже давно был связан с Тоглук-Тимуром. Хотя Тимур своим браком породнился с внуком Казагана из народа караунас, этому противостояла принадлеж­ность к роду Барлас, одному из самых уважаемых в улусе Чагатая.

Летом 1363 года, после того как Тимур угнал та­бун лошадей из Гузара в область южнее Окса, он добрался, спасаясь бегством от неизвестного вражес­кого войска, сначала до Самарканда, где надежно прятался шесть недель у своей старшей сестры, а потом должен был еще шесть недель оставаться в районе Кеша, прежде чем вернулся к Оксу. Все же это можно понять только в том случае, если он в Мавераннахре мог выступить и в иной роли, чем со­юзник или вовсе как сопровождающий Хусейна. Ко­нечно, та первая поездка, в которой он приобрел ло­шадей, несомненно связана с намерением, о котором он уже в Махане договорился с эмиром Хусейном. Они хотели вместе идти в Кандагар, чтобы оттуда вернуть Балх, который в прошлом принадлежал роду Казагана. Для поездки на юг и следующего за нею набега через Гиндукуш на Балх те лошади должны были находиться в их распоряжении.

Эмир Хусейн надеялся в Кандагаре на активную поддержку одного тюмена*, дружественного ему эми­ра из кучки войск негудерьян. Они вышли из войск Негудера²², одного из военачальников, который полу­чил приказ от Угедея напасть на Индию, и притес­няли около 1300 различных пунктов Ирана. Негудер принадлежал к клану Джучи — неудивительно, та­ким образом, что в пограничной области, в которой пересекались исламские и чагатайские интересы, ему и его отряд все больше приходилось играть роль — до сих пор используемого — нарушителя спокойст­вия. На рубеже четырнадцатого столетия негудерьяне в Систане. С ними считались при караунасах, и, та­ким образом, становится ясным, что эмир Хусейн хотел соединиться с ними. Муидж-ад-дин, кажется, попытался расстроить план Хусейна, не превращая его в смертельного врага. Так как Хусейн должен был от­воевывать Балх, то он стал бы восточным соседом Картидов.

Если мы правильно разгадываем соотношения сил и интриги, то у эмира Хусейна не было другого выбо­ра, как решиться начинать заново с юга; в улусе Ча-гатая и в пограничных областях, в которых большое влияние имели мавераннахрские князья и эмиры, он не мог показаться, тем более Чингисиду Тог лук-Тиму­ру, который в нем мог видеть только недостойного человека из караунасов²³. Тимур был сопровождающим Хусейна, но он не принадлежал к роду Казагана, и поэтому, как показало будущее, поле его деятельнос­ти было больше; чем несчастнее выглядел Хусейн, тем сильнее становилось искушение предупредить его об отказе его сопровождать. Но еще было рано!

Тимур объявился наконец в Кандагаре у Хусейна. В близлежащем Систане за год до этого к власти при­шел новый правитель²⁴; теперь, летом 1363 года, он все еще не занимал прочного положения. Тут его как раз устраивали бездействующие воины, расположив­шиеся лагерем под Кандагаром. Он завербовал их, обещал им хорошую оплату, и через несколько дней Хусейн, Тимур и их сторонники обезвредили своих врагов. Жалование, которое назначил правитель, он не намеревался выплачивать: осторожный, каким он был, он сумел заставить столкнуться лбами своих наемников после проделанной работы. Во время этой битвы одна стрела попала Тимуру в руку. Ранение ока­залось тяжелым, было повреждено несколько нервных волокон, и он не мог больше свободно двигать рукой. Ему ничего другого не оставалось, как терпеливо выжидать в войсковом лагере тюмена, пока не зажи­ла рана. Так был перечеркнут план, который они с эмиром Хусейном придумали. Хусейн один отправился в поход, который должен был уже не в первый раз помочь завладеть наследием его отцов, — и потерпел фиаско²⁵.

Между тем Тимур, ожидая выздоровления, роптал на судьбу. Как рассказывают, однажды сидел он в тени, прислонившись к стене, погруженный в тревож­ные размышления: «Так как я израсходовался зря и несмотря на все мои способности не достиг ни одной из своих целей, по-видимому, будет лучше перебрать­ся для спасения скромно и нетребовательно из воен­ной сутолоки в тихий уголок». Думая об этом, он за­метил муравья, который полз по стене, и наблюдал, как он много раз падал на половине пути, прежде чем наконец все же добрался до верха. Тимур понял, что это также относится к нему; вопреки всем неудачам судьбы, он не имел права отказаться от надежды на власть и господство. Но воспоминание об этой ране, кажется, омрачало в дальнейшем его жизнь; почти через сорок лет, перед Дамаском, он рассказал об этом ученому Ибн Хальдуну. Упорно держался слух, что в действительности он получил ранение, когда по не­обходимости должен был воровать скот²⁶.

Дата добавления: 2015-08-21