Провозвестники сокровенного

Прошло полстолетия, пока ислам, который запечат­лел картину мира и жизненную среду подчиненного на­селения, привлек в Иране ильханов новых властителей; они показали пристрастие к другим чертам этой рели­гии, чем к тем, которые издавна обсуждались правове­дами и теологами и признавались султанами полезны­ми для осуществления власти. Эпизод, относящийся к 1300 году, может это пояснить: один монгольский князь стал христианином; кто-то из его окружения однажды поносил пророка Мухаммеда; сильная собака, которая сидела на цепи поблизости, сорвалась и напала на бо­гохульника, однако он не смог увидеть в этом предос­тережения — животное только неправильно поняло ка­кой-то жест, думал он. Однако при следующей насмешке над Пророком взбешенное животное вцепилось в глот­ку и убило его. После этого случая, говорят, сорок тысяч монголов приняли ислам³¹ — чудесные силы этой веры убедили их, не шариат.

Переход ильханов в ислам был, конечно, важным шагом к преобразованию империи кочевников в им­перию, основной слой которой представляли бы осед­лые. В Мавераннахре, и только по-настоящему в стра­нах по ту сторону Яксарта, началось позже подобное развитие и к тому же много раз прерывалось. В ос­тальном следует сделать различие между симпатией к определенным чертам исламского учения и формаль­ным переходом в ислам. Олджайту приказал дать ему уроки права, религиозных обрядов и вероучения. При этом споры ученых подействовали на него так отталкивающе, что он начал раздумывать о своем шаге. Несмотря на это, его сердце принадлежало уже давно исламскому святому, которого он так сильно по­читал, что своих сыновей назвал в его честь: Баязиду Бистами (ум. 874). Баязид, над могилой которого Олджайту велел в 1313 г. построить здание с купо­лом³³, — это многозначная фигура раннеисламской мистики. Ему принадлежат восклицания восторжен­ного божественного учения, причудливые слова, в ко­торых он надеется выразить невыразимое —опыт встречи с Богом³⁴. Говорят о его путешествии на не­беса, которое с ним произошло и привело его к Богу. Он, Бистами, свидетельствовал о том, что остается скрытым от массы людей, даже если они совершают прилежно обряды, серьезно изучают учение.

Таков образ, который создали во времена ильханов. С историческим Баязидом Бистами это, конечно, име­ет мало общего, даже если и сложилось из определен­ных ранних преданий о нем³⁵. Уже аль-Джунаид (ум. 910), ранее возглавлявший багдадскую школу суфиз­ма, основанного на полном и сомнительном выполне­нии шариата, согласился, что поколение, следующее после Бистами, рассказывало очень много противоре­чивого об этом человеке и его словах. Джунаид обоб­щил некоторые высказывания Бистами, среди них одно, которое должен был воспринимать особенно ос­корбительно суннитский мусульманин, сведущий в догматике. «Однажды Господь поднял меня к себе и поставил перед собой. «О Баязид, мои творения хоте­ли бы видеть тебя», — говорил он, на что я ответил: «Одень меня в твое совершенство, наполни меня тво­им «Я», возвысь меня до твоей исключительности, на что твои творения, когда они меня увидят, восклик­нут: «Тебя мы видели!» Так как это должен быть ты, не я хочу быть там!» Эта просьба, говорит аль-Джунайд, показала Бистами как искателя, который уже да­леко шагнул по пути к подлинной вере в единого Бога, но цели еще не достиг³⁶. Такое толкование хочет в ци­тируемых словах видеть не больше, чем смелое описа­ние отрезка той тропы, по которому прошло бесконеч­ное количество суфитов и который должен привести через многие определенные в своем своеобразии сте­пени наконец к полному самоотречению странника, к его растворению в поразительном обозрении Бога. Другими словами, аль-Джунаид хотел бы спасти свои­ми разъяснениями Бистами для суннитского суфизма.

Все же очевидно, что изречения Бистами содержат мысли, выходящие за рамки правоверного суфизма, связанного с шариатом, которые поэтому стремятся скрыть. В одиннадцатом веке, однако, они проложи­ли себе дорогу. Баязид Бистами теперь был в поче­те, при жизни он стал «аргументом Бога» по отно­шению к созданиям. Именно Бог послал Пророка не только в определенное время мировой истории, что­бы провозгласить людям свои законы и открыть им этим путь к спасению от пламени преисподней. Нет, он никогда не оставляет свою землю без указания на более высокий, приносящий исцеление порядок, ко­торый поручил осуществить людям. Все снова и сно­ва грешат они против божьего закона, но в день суда они должны будут держать отчет перед своим созда­телем, и отговорки, что они ничего не знали о зако­не божьем, не будут услышаны — благодаря тем му­жам, которые жили как его неопровержимый аргу­мент во все времена среди грешных масс. Это пред­ставление возникло в раннем шиизме, который указал имамам их роль³⁷. Теперь, в период быстро распрос­траняющегося почитания святых, это представление будет перенесено на них, а значит, и часть исламско­го смирения особого рода, которое больше уже нелья определить как специфично суннитское или шиитское.

Баязид Бистами, «аргумент Бога», узнает непосред­ственную близость к нему. Дух Баязида возносится над семью небесами, рай и ад лежат у его ног, но они не могут притянуть к себе его взгляды, так как они сво­бодны теперь от пелены (завесы), которую образует мир феноменов. Он видит только Всевышнего и узнает, глубоко потрясенный, что это он и есть! «О Боже, в моем «Я» я же никогда не смогу достичь тебя, не смо­гу уйти от моего собственного «я». Что мне делать?» И Бог отвечает: «Баязид, ты должен отрешиться от своего «я», следуя за моим любимым пророком Мухам­медом!»³⁸ Здесь, пожалуй, впервые говорится о путе­шествии на небеса Баязида Бистами. Конечно, речь идет еще о самоотречении с целью в совершенстве познать Бога. Но речь идет также и о непосредственном узна­вании Бога, которое нельзя получить выполнением и перевыполнением шариата и в котором, согласно уче­нию суннитов, вообще отказано людям. Легенда о пу­тешествии в небеса пророка Мухаммеда стала уже тог­да, в одиннадцатом веке, достоянием мусульман. Наш источник старается найти отличие от такого же путе­шествия Баязида. У Пророка это происходило на те­лесном уровне, у святого — только на духовном. Если святые попадают в состояние экстаза и упоения, то они удаляются сами по себе и через спиритическую лестни­цу, уходят в близость к Богу. Когда они возвращаются в трезвое состояние, то тот опыт (события) запечатле­вается в их уме³⁹. Так святые становятся провозвестни­ками потустороннего, скрытого.

Существует один, может быть, относящийся уже к одиннадцатому веку рассказ о небесном путешествии Баязида Бистами, в котором суфистские идеалы, как их понимал аль-Джунаид и как они еще ощутимы в только что названной версии, отступают на задний план. Об отбрасывании своего «я» больше нет речи. Баязид во сне поднимается через семь небес, одно ве­ликолепнее другого, каждое заманивает все большими искушениями, у каждого на службе более могуществен­ный ангел, и каждое «предлагало мне столько власти, что любой потерял бы дар речи. При всем при этом, однако, я знал, что Он этим меня испытывает, и я от­ветил: «Всемогущий! Не к тому, что ты мне предлага­ешь, я стремлюсь!» Когда Бог убедился в честности Баязида, он привлек его к себе ближе, чем находится «дух и тело». Рассказ заканчивается тем, что Баязид наталкивается на дух Мухаммеда, и тот поручает ему заставить обпиты мусульман быть более прилежны­ми верующими. Фантастическое приукрашивание пу­тешествия по небу указывает на популяризацию мате­риала. Смысл искушения можно лишь с трудом разо­брать в банальном финале, встрече с Мухаммедом. Это просто средство создании напряженности, путешествие само по себе решающее. Неизвестный автор, который посвятил ему в справочнике о пути в мистический мир главу, добавляет, что знатоки эту формулировку счи­тают истинной. Есть скрытые знания о божественных делах, которые доступны не каждому и не могут быть переданы путем доводов и доказательств невеждам⁴⁰. Небесное путешествие превращается в событие, недо­ступное разуму, но возможное как результат мук са­моотречения.

Таким образом, становится понятным, что тайфурие, направление внутри суфизма, которое видело в Баязиде своего прародителя, наталкивается на острую критику, даже на отказ у поборников мистической тропы, важнейшими признаками которой были трез­вость и усердие в шариате. Опьянение и экстаз ха­рактеризуют тайфуриев. Но ни те, ни другие ничего не могут получить через кастовость; это можно толь­ко симулировать, а это идолопоклонство, возражают критики. «Опьянение означает состояние самоотрече­ния, тогда как в действительности собственные атри­буты продолжают существовать. Трезвость — это ви­дение продолжения существования, в то время как ат­рибуты уничтожены». Объяснение никогда не может быть шагом к исчезновению, так как оно означает уве­личение атрибутов человека; следовательно, он оста­ется без истинного познания Бога⁴¹.

Сомнения суфиев, запечатленные мужами, такими как аль-Джунаид, по поводу направления, противоре­чащего старым идеалам, основывающегося на учении Баязида Бистами, очевидно, не могли воспрепятство­вать тому, что как раз оно все больше распространя­лось в исламском мире. Именно оно было более попу­лярным; оно отказывалось от того самоистязающего формализма шариата, который мог быть только делом ученых-законников; они обозревали сильное, почти не­измеримое количество казуистических определений, на которые стоило обратить внимание, и сумели приме­нить их к бесчисленным жизненным событиям. Чтобы воздать должное всем мыслимым определениям и ука­заниям, необразованные должны были бы постоянно подстраховываться советом тех специалистов — и как бы это могло случиться, тем более в незначительных местечках, в которых, как мы должны предположить, никто не мог бы дать необходимые разъяснения. Со­мнительная законопослушность и родственный ей су­физм скорее дело образованных слоев городов⁴², но верой святых и восторженных он вряд ли мог быть⁴³. Случайно ли, что именно учение Баязида все сильнее определяло картину исламской культуры, с тех пор как в переселении на запад среднеазиатских народностей, начавшемся в 1000 году, проходившем волнообразно, большие города Ирана потеряли политический вес, пока, наконец, во время монгольских штурмов под уг­розой не оказалось даже их существование? Новые монгольские правители, которые сами не были горо­жанами, смогли привлечь некоторых представителей ис­ламской образованной элиты; но ислам, который встре­чал их в никогда не кончающихся походах, должно быть, имел другие устремления.

«Итак, Бог умножил мое понимание действительного бытия. Из Бога я смотрел на Бога и увидел его в его подлинной сущности. Там пребывая, я остановился. Я прислушался, насколько мои уши могли постигнуть; теперь меня больше не угнетают муки бесполезных поис­ков. Полученные знания я стал использовать. Я подавил свою страстную душу, которая постоянно подстрекает меня к греху. Некоторое время я оставался как бы с собой. С божьей помощью вымел я мусор болтовни с тропы, ведущей к сути веры. Милость оказал мне Бог, он подарил мне знание того, что вечно без начала». Эти слова сказал Баязид Бистами в сообщении о сво­ем небесном путешествии у Фарид-ад-дина Аттара (ум. 1220)⁴⁴. Полученные через Бога знания, знания теоло­гии, которые ощущают последствия тонких и запутан­ных проблем рационального познания и понимания Бога, упорная борьба со страстной душой, которая должна заставить ее быть под властью шариата — все это тщетно и ничтожно. Что имеет смысл — так это опыт видения себя невыразимым образом вместе с еди­ным Богом — после сбрасывания своего «я». Почита­ние шариата и подражание речам и действиям Пророка, к которому Баязид призывался и у Аттара, не могут поэтому иметь в виду овладение его Сунной, достига­ющей мельчайших подробностей. В день воскрешения соберутся все творцы и пророки под его, Баязида, знаменем, а не под знаменем Мухаммеда. Для многих мусульман скандальны эти слова, однако Аттар истол­ковывает их по той картине, которую сам создал в рас­сказе о Баязиде: ни на небесах, ни на земле нет ниче­го, качественно соответствующего тому «я» Бистами, которое идентично единому Богу: истинная суть этого «я» остается непонятой; это не та личность, на долю которой выпадет все-таки речь Бога: Бог был орато­ром, совсем таким же, каким он однажды перед ли­цом Моисея явил свой голос из куста терна⁴⁵. После­дователь пророка Мухаммеда больше не является под­ражателем его конкретного превратившегося в закон действия; оно заключается теперь для медиума в из­брании единого Бога.

Дата добавления: 2015-08-21