Край Мира

Солнце уже давно кажется лишь круглым диском - тонким ободком над горизонтом. Здесь оно не скачет по небу, а висит и висит… лишь изредка прячась за Край Мира, не для того чтобы отдохнуть, а для того лишь чтоб поиздеваться над затерявшимися в этой бездонной водяной пустыне… забытой Бо. Я не могу думать ни о чем, кроме сводящего с ума голода, терзающего внутренности не хуже бешеной корабельной крысы. Три седмицы мы с капитаном дрейфуем к Краю Мира на грубом плоту из бушприта, парусины, досок палубы и пустых бочек. И никто нас здесь не найдет, не спасет. Почему? Потому, что никто не заплывает в эту дрянь. А те, кто здесь ходит под парусами или плавает плавниками… с ними лучше не встречаться даже нам – пиратам.
Общество делится на два класса: тех, кто работает, чтобы жить, и тех, кто живет, чтобы заставлять работать других. Пираты не знают слова работа, мы не относимся ни к тем, ни к другим. Мы ценим свободу и силу, но свободу больше. Мы пираты. Некоторые говорят, что Великий Кракен создал нас раньше, чем всех остальных, раньше, чем животных и даже раньше, чем тварей морских. Мы - любимые дети Кракена! Мы занимаемся тем, чем нам и положено – грабим других. И, конечно же, у нас нет ни стыда, ни совести, только злоба и ветер в парусах.
Вот, скажем, капитан… формально, он мой командир и я обязан ему подчиняться беспрекословно. На деле же выходит, что если бы так оно и было, я бы давно уже плавал у него в желудке в виде плохопережеванного, но питательного блюда. Он бы, наверное, даже солью не посыпал, схарчил бы как есть - сырым и теплым…
Соли здесь много. Вокруг одна соль. И вода, которую нельзя пить. Но мы ее пьем. Морская вода не может навредить любимым детям Кракена. Ведь она течет в наших жилах точно кровь. Честно говоря, я морскую воду не люблю - отливать потом трудно, моча становится какая-то совсем зеленая, а есть хочется еще больше. Соль повсюду. Волны то и дело захлестывают самодельный плот, оставляя пригоршни соли на досках, в щелях, в дырах и выбоинах от арбалетных стрел. Соль повреждает кожу. Под коленями уже саднит так, как будто там прижилось стадо муравьев. Невозможно ни вытянутся, ни сесть. Рана капитана воспалилась, мои руки покрылись волдырями солевых ожогов. Еще немного и начнем сходить с ума. Хотя мне кажется, что это уже происходит. Как еще можно объяснить тот странный взгляд, которым периодически смотрит капитан? И как объяснить тот факт, что солнце все чаще напоминает глазунью с помидорами и зеленью? Я пристально вглядываюсь в него и с трудом заставляю себя отвести глаза, чтобы не ослепнуть…

Двадцать второй день.

Чтобы окончательно не сойти с ума, решил вести дневник. Писать тут нечем и не на чем, поэтому дневник веду у себя в голове. Это нездорово. Пока что я это понимаю. Но кто говорит о здоровье на Бо забытом плоту? Как говаривал наш судовой врач: «Здоровый человек не тот, у которого ничего не болит, а тот, у которого каждый раз болит в другом месте». Похоже, что я не болен, так как у меня болит везде.
Капитан затеял недоброе… Сегодня, от жуткой смерти, меня спасла одна маленькая рыбка, прельстившаяся на крошку сухаря уже в сумерках. Капитан проглотил ее вместо меня… вместе с крючком, а потом всю ночь икал. Утром он выпил грога. Мне удалось приготовить грог из остатков рома и пресной воды, осевшей за ночь в куске парусины. Он перестал икать и уснул сном младенца. Я тоже уснул, забыв прикрыться от солнца, за что поплатился кровавыми волдырями на спине…

Двадцать третий день.

Мы проспали весь день и всю ночь, так что, по сути, это двадцать четвертый день, а не двадцать третий. Но… какая разница?
С утра капитан сушил на солнце свою рану, поливая ее морской водой, чтобы облегчить заживление. Легкий бриз приятно холодил мои солнечно-соляные волдыри. Все это время капитан, не отрываясь, смотрел на меня и сглатывал.
- Капитан, почему вы так пристально смотрите мне в спину? – спросил я.
- Потому, обезьянка, что твоя спина вся обгорела. Точнее, поджарилась, как куриное крылышко на шпаге. Мда… куриная шкурка… ха, ха! Хе, хе! Ох…
Вот с этих самых слов, капитан и свихнулся окончательно. Весь день он, то и дело, кидался в мою сторону, надеясь схватить, но я ловко уворачивался. Я вообще проворный и сильный, пронырливый и верткий. Капитан так всегда и говорит: «Эта абордажная обезьянка своей смертью не умрет». Это у него похвала такая. Раньше он так часто говорил, видно накликал. В любом случае, если уж умирать не своей смертью…, хотя, как можно умереть не своей смертью? Чужой что ли? Но если и умирать, то, по крайней мере, не в желудке у капитана. И это сейчас главная проблема. Капитан хочет меня съесть и надо запихать в него хоть что-нибудь отличное от собственной плоти, а крючков у нас больше нет и сделать снасть не из чего…

Двадцать пятый день.

Мы пытались поймать акулу. Акулы приплыли стаей, и до полудня кружили вокруг плота, не приближаясь, впрочем, достаточно близко для того что бы можно было их достать. Кто сказал, что акулы тупые создания, тот просто не знает о них ничего! Капитан заставил меня болтать в воде ногами прямо у акул под носом, а сам стоял рядом, в надежде проткнуть прельстившуюся акулу саблей. Я не знал, чего мне больше бояться – того, что акула отгрызет ногу или того, что сабля освежует абордажную обезьянку на филе.
- Ты боишься, мальчик?
- Боюсь.
- Не бойся. Пират не должен бояться, - сказал капитан, прищурившись так, что я забыл о копошащихся рядом акулах.
- Почему?
- Потому, что страх убивает, - хмыкнул старый морской ерш, и я понял, что он говорит это не просто так - если не справлюсь со своим страхом, мой капитан убьет меня хотя бы потому, что станет презирать. Для него я стану просто едой и буду ничем не лучше жареной курицы. Но мне было страшно…, очень страшно.
В какой-то момент, самая голодная из тварей рванула в мою сторону. Неуловимым движением капитан рубанул, а я мгновенно выскочил из воды на плот. Оказалось, что кровь у акул красная, хотя я всегда думал, что она такая же, как и у нас, то есть прозрачная. На кровь ринулись остальные акулы и принялись рвать свою товарку на части. Взбешенный таким поворотом событий капитан, с криком: «Моя едааа!!!», нырнул прямо в гущу пиршества, махая саблей. Я думал, что ему конец, но не тут-то было. Он прибил еще одну рыбину - распорол ей брюхо. Было видно, как эта акула проглатывает куски своей подруги, и они вываливаются у нее из распоротого живота. Она снова хватает их пастью, и куски снова вываливаются из нее…
Мой капитан выбрался на плот с большим куском акульего бока. Отогнав меня на другой борт, и больше не обращая внимания, он принялся рвать акулу зубами. Он жрал, как дикий зверь, а меня заливали волны судорожного, липкого страха. В конце концов, капитан насытился и уснул. Я проглотил то, что осталось и вот… пишу дневник…

День двадцать седьмой.

Утром стошнило акульими костями, но, как ни странно, стало легче. Силы прибавилось, ожоги подзажили. Капитан выглядел совсем молодцом – акула в нем, похоже, переварилась вся до последней косточки, и это приятных мыслей не вызывало… наоборот… А когда нам полегчало, мы принялись за свою любимую игру: «догони и съешь партнера». Причем ведущим все время был только капитан. Почему? Наверное, потому, что у него была сабля, и он хотел меня съесть, а я его боялся. Что тут непонятного? Но он меня не догнал. Я научился прыгать по привязанным к бушприту бочкам. Изрядно подустав, капитан успокоился, напился морской воды и уселся в некое подобие кресла, которое я соорудил ему из ненужных обломков.
- Как вы себя чувствуете, капитан, - полюбопытствовал я, в надежде отвлечь беднягу от неподобающих человеческому естеству мыслей.
- Я себя чувствую…, но плохо, - хмыкнул пират, облизывая обветренные, попорченные солью и жаждой губы.
- Вам нужно выпить рома. Хотите, я сделаю грог?
- Не… осталась всего одна бутылка. И я хочу выпить ее тогда, когда все остальное потеряет смысл, - капитан задумался, философически глянув в сторону тонкой линии горизонта.
Никто не знал, что это за линия. Одни говорили, что там Край Мира, другие утверждали, что никакого края у мира нет, что линия эта существует потому, что наш Плоский Мир на самом деле не совсем плоский, а слегка закругленный или имеет уклон. Мы смотрим вдаль и видим только ту его часть, которую видно с высоты нашего роста, а все остальное немного изгибается за этот вот самый горизонт. Ерунда конечно полная, естественно, что у Мира есть край, только… я, бывало, залазил на самую верхушку мачты, когда мы подходили к островам, и надо признаться, с высоты мачты я действительно видел дальше, чем с палубы.
- Я знаю, когда вы захотите ее выпить! - не унимался я.
- Когда?
- Когда съедите меня!
После этой фразы, стало окончательно понятно, что возврата нет. Если раньше мы оба делали вид, что ничего не происходит и боролись молча, то теперь, недосказанное было сказано. Я так думал, но я ошибся.
- Я не собираюсь тебя есть, - замотал головой этот хитрый пройдоха, - ты не в моем вкусе.
- А я вам не верю.
- Доверять в этом мире можно только самому себе, если доверять, но проверять, - хихикнул капитан и облизнулся.
Немного погодя, из последней нашей булавки, я сделал крючок, нацепил на него цветной лоскуток и закинул в воду. Рыба – она не дура и, скорее всего, на такую ерундовину не поведется. Ну, а вдруг? Может это будет какая-нибудь больная и несчастная рыба-самоубийца, которая решила свести счеты с жизнью. И вот, в тот момент, когда она не знает, как убить себя, ищет, перебирает доступные ей способы самоубийства, вот в этот момент появляюсь я, с крючком и тряпочкой, и рыба решает: «Почему бы и нет? Прыгну на крючок и спасу-ка я хотя бы этого молодого человека, потерпевшего жуткое кораблекрушение, который извлечет из моей рыбьей смерти еще немножко надежды для себя…». Упс…, эко меня занесло!
Мы потерпели не кораблекрушение, нас подбили, разметали в щепки королевскими катапультами. А все из-за жадности капитана, Кракен его забери! Промышляя в теплых, тихих водах необъятной Соляной Глади, мы наткнулись на королевский военный флот и приняли бой. Зачем, спрашивается, мы принимали этот бой? Нас было больше? Мы были лучше вооружены? Нет! Нас было меньше, а вооружены мы были саблями и абордажными крючьями.
Двенадцать легких пиратских шлюпов против пяти лефтстампских галеонов и трех райтстампских каравелл? А каракка из Берга? Она подошла позже, но мы все равно атаковали неприятеля! Жадность капитана. Жадность и злость. Все из-за этой маски. Они везли ее по морю из Гмгмемгбы в Граданадар. Везли себе преспокойно, никого не трогали, а тут мы – Бац! Ну, нас и разнесли, как старую медузу на камбузе. Какие-то у них новые катапульты, такие, что плюются огнем и изрыгают каменные ядра, которые оставляют в бортах пробоины размером с бочку. Я заглянул в одну из тех мортир, там сидел мелкий противный огненный карлик. Он был настолько зол, что я еле успел отдернуть свой любопытный нос, как это огненное существо взорвалось вспышкой удушающего зловония. С таким оружием, хватило бы и двух стареньких нефов на нашу голову, а целый флот… никто бы не устоял. Я считаю, что нельзя использовать огненных карликов, ведь это магия, а магии не должно быть места в море. Никакой магии, кроме… магии самого дедушки Кракена!
Мы были обречены, но капитан все равно пошел на абордаж. Стратегия была такая: захватить врукопашную флагманский галеон неприятеля и открыть ответную стрельбу из его орудий. Смело…, но глупо.
Капитан говорит, что эта маска - самая важная реликвия пиратов, что она была утеряна где-то в песках Дартарстана, рядом с Оазисом Снов и, что она должна принадлежать ему. Теперь эта маска плывет вместе с нами к Краю Мира, привязанная к мокнущему бушприту обрывками бом-шкота. И что с того, что мы таки захватили галеон? Что с того, что мы перебили всю команду и взяли ихнего капитана в заложники? Нас просто расстреляли из пушек остальные корабли. Плененный капитан, от злости и обиды, перегрыз себе вены и сдох на нижней палубе, а все наши… вернули свои души Кракену! Все до одного!
Уцелели только мы и маска. Что ж… она сгинет вместе с нами в пучине или упадет за Край вместе с ее последним хозяином – капитаном Клаусом Штормбрекером… моим капитаном… человеком, который собирается съесть своего последнего матроса. Вот сейчас он проснется, и если я к тому времени не поймаю эту сумасшедшую рыбину, он опять начнет играть в «догони и съешь товарища»…

День двадцать восьмой.

- Знаешь, обезьянка, один пират когда-то съел целый корабль. Кажется, то был старый гнилой барк… ик… двухмачтовый. Я помню этот корабль! Пирата не помню.
- Как он его съел?
- На спор. Вот так взял… ик… и съел. Не сразу. По кусочкам съесть можно все, что угодно. Иди сюда, дай мне воды.
- А вы меня не съедите… как тот корабль?
- Не бойся, у меня нога болит.
- Это только и спасает в последнее время.
- Тебя убью не я, тебя убьет ужас.
- Это как так?
- Скоро мы войдем в Ноги Кракена…

День двадцать девятый.

Сегодня все вокруг выглядит каким-то праздничным. Красиво, как на свадьбе у герцога. Море сверкает оттенками изумрудного, а если глянуть в воду, то кажется, что изумруды лежат на бугрящихся кочками волнах – протяни руку и бери, сколько унесешь. Но это не так, под тонкой пленкой поверхности нет дна, только бездна и тени - тени глубинных течений или гигантских чудовищ, медленно дрейфующих куда-то, праздно гребущих громадными плавниками из ниоткуда в никуда. Капитан говорит, что это плохой признак. Море Штиля заканчивается «изумрудными россыпями» и дальше начинаются Ноги Кракена.
Что такое Ноги Кракена? Никто не знает. Тот, кто там побывал, оттуда не возвращался. Почти никто. Как-то раз я видел пирата, вернувшегося из тех вод. Его бриг ходил под двумя мачтами с прямыми парусами, лихо гребущими ветер, как проворный черпак корабельного кока. Это был легкий и совершенный бриг, очень быстрый – делал, при хорошем ветре, шестнадцать узлов. Фок-мачта, грот-мачта, один косой гафельный парус на гроте. На бушприте: фока-стаксель, фор-стень-стаксель, кливер, бом-кливер, летучий кливер… - его корабль был совершенством скорости и маневренности, мог ходить практически против ветра, мог вытащить вас из любого шторма без потерь. Корабль вернулся. Из команды остался только один поседевший матрос, даже не капитан. И матрос этот сошел с ума. Короткий остаток своей жизни он провел на берегу в баре, где рассказывал жуткие, бессвязные истории, пугая не только ребятню, но и бывалых морских крыс. Он глушил ром так, что помер от разрыва печени.
Весь день я, пристроившись на самом краю бушприта, ловил рыбу своим глупым пустым крючком. Капитан с утра тихий, а с обеда… хм… лучше сказать, с полудня…, так он совсем молчит. Сидит на своей бочке, изредка пробует воду за бортом на вкус и смотрит вдаль. Лучше бы он бузил, ругался или даже гонялся за мной. Его молчание непривычно, от этого молчания сводит нутро…
По вкусу воды бывалый пират может сказать очень многое. Нужен опыт. Я, к примеру, почти ничего не понимаю в этом деле. Могу, конечно, предсказать шторм или сказать, в какое море нас занесло – так это может сделать любой пиратский грудничок. Но я слыхал, что есть такие, кто по воде может даже гадать, предсказывать будущее. Судя по виду моего капитана, он это тоже умеет и наше будущее уже знает… В конце концов, ближе к сумеркам, я не выдержал, зачерпнул немного воды и глотнул. Вода была какой-то «другой». Что-то было совсем «не так». Что-то, но даже не понятно, что. По вкусу вода больше чем обычно напоминала кровь.
Видимо капитану, в конце концов, надоело пялиться на мою испуганную физиономию и он сказал:
- Щас, абордажная обезьянка, ты будешь ловить акул.
От такого предложения мне почему-то даже полегчало.
- Как в прошлый раз?!
- Нет, теперь ты будешь делать все сам, - Клаус Штормбрекер надвинул свою широкополую шляпу на нос и сделал вид, что собирается поспать.
- Но… вы разве не поможете мне? – я был не столько испуган, сколько удивлен его реакцией.
- Нет, юнга, тебе придется делать все самому. И ты, или отдашь концы в борьбе с акулами, или, наконец-то, поймаешь нам пожрать. Думаешь, мне приятно было весь день глазеть на твои глупые попытки рыбачить на пустой крючок? Это сводит с ума!
- Я один не справлюсь!
- Тогда я приму на борт свой последний ром, - хмыкнул этот старый бесчувственный осьминог. – Похоже, что время для него скоро в любом случае придет.
- Как мне это сделать, я ведь не могу одновременно нападать на акул и приманивать их ногами!
- Вот видишь, мальчик, ты злишься, а это дело. Заткни шпигат и перестань глядеть на яйца Кракена. Больше злобы и твои паруса наполнятся попутным ветром.
- Но акул вокруг не видно, - схватился я за последнюю соломинку.
- Разорви тебя гром, трусливый щенок! А ну, полезай в воду и дело с концом! – вышел из себя морской волк.
Я залез на край бушприта и протянул ноги в воду. Акулы были тут как тут. Никуда они и не думали уплывать, все это время неотступно двигаясь за возможной добычей. Они прекрасно понимали, что скоро мы, не выдержав всего происходящего, сами прыгнем им в пасть, предпочитая быструю смерть от клыков, томительному ожиданию падения в бездну.
Подумав о смерти, я увидел акул с другой стороны. Неожиданно, они мне даже понравились. Их тупые злобные рыла уже не гипнотизировали своей природной жестокостью, а длинные спинные плавники, нагло торчащие над поверхностью, перестали давить своей неотвратимостью, и вдруг показались удобной мишенью для гарпуна.
- Надо их подманить, а потом загарпунить, - спокойно сказал я капитану.
- Нет, мартышка, не надо, - и капитан с ухмылкой вручил мне свою саблю. – Я думаю, что ты сделаешь все как надо, и мы сегодня полакомимся жареным акульим плавником.
Сабля была на ощупь слишком горячая и слишком злая. Клинок полностью пропитался капитанской ненавистью. Это было не просто оружие, это был, в каком-то смысле, магический жезл – черный пиратский жезл злобы и ненависти, позволяющий его хозяину выстоять там, где другой не смог бы этого сделать. Злоба сочилась, перетекала из сабли в меня сквозь плетеную обвязку рукояти, и я вдруг понял, что плетенка эта была сделана из кожи акулы. Сжав саблю посильнее, я призывно заболтал в воде ногами. Я уже не боялся этих больших и зубастых рыб. Я ждал их приближения с нетерпением, и они пришли. Сразу три или четыре акулы кинулись на мои вкусные мясные ноги, попытавшись впиться в них своими вечно голодными, беспощадными ртами. Но они просчитались, я не дал им ни малейшего шанса пообедать. Мгновенно выскочив на плот в каком-то иступленном остервенении, заработал саблей направо и налево. Длинная и острая как бритва железная палка разрезала акульи тушки, кромсала их безжалостно, по-акульи… Все было кончено быстро. Четыре акулы превратились в фарш. Море вокруг плота стало красным. Я без сил свалился на край плота, в беспамятстве опустив ноги в кровавую, соленую воду и уставился на куски туш, медленно погружающихся на дно.
Меня растормошил капитан. Забрав свою саблю, он пинками загнал меня в воду, объяснив, что надо поторапливаться. Я принялся зашвыривать куски на плот. Часть мяса уже утонула. Оказывается, акулы тяжелее воды и прекрасно тонут…, когда мертвые… ха, ха!
Но акулы не тонут. Когда акулы мертвые, их съедают другие акулы. Это стало понятно сразу после того, как я выбрался на плот. Море вокруг нас забурлило острыми плавниками. Практически моментально не осталось даже упоминания о недавней битве. Все было сожрано и даже кровь была каким-то образом отфильтрована и впитана жабрами новоприбывших. Акул вокруг было так много, что казалось, им не хватает места в воде, и они иногда выпрыгивали из нее. Одна акула действительно выпрыгнула из воды на наш плот, чуть не потопив его при этом своим огромным телом. Капитан среагировал мгновенно – вжик, и голова акулы откатилась к его ногам. Акульи челюсти клацнули рядом с капитанским сапогом, так и не смирившись с тем, что уже никогда не дотянутся до него. Капитан закричал, что бы я держал туловище, но я не успел. Извиваясь и дергаясь, акулья туша свалилась с плота в воду.
- Медуза ты сухопутная, - пожал плечами старый пират, но ругать не стал - на сегодня жратвы было более чем достаточно. – Вот смотри, абордажная обезьянка, ты справился с делом. А почему?
- Не знаю, капитан.
- А потому, малыш, что ты не обделался тогда, когда обделаться было бы равносильно смерти. Если бы ты обделался, то справедливо пошел бы на корм этим прекрасным девочкам, а я бы остался без обеда. А так то…, эти шлюшки пойдут на корм нам. Вот тебе и весь урок.
В этой фразе я не услышал похвалы. Я понял только то, что он действительно хотел меня съесть, но еще я понял то, что теперь он уже не будет этого делать, так как наконец-то признал во мне кого-то отличного от рыбы. Это был урок, серьезный урок «на всю жизнь». Только жизни, для того чтоб применить его, оставалось слишком мало.
А потом был пир. Вопреки заверению капитана о том, что рыбу мы пожарим, мы ели ее сырой. Мы съели несколько кусков и без сил свалились на трухлявые доски «палубы», забывшись глубоким сном. Наступили сумерки…

День тридцатый.

Тридцатый день нашего плавания начался с того, что на крючок, щедро приправленный акульими потрохами, попалась рыба. Очевидно, что это была не та глупая сумасшедшая, а вполне себе разумная и ценящая себя скумбрия длинной этак с локоть. Эти рыбы любят теплую воду и плавают близко к поверхности, а это говорит о том, что мы попали в стойкое теплое течение, несущее нас в одном, строго определенном направлении – к Краю Мира.
До обеда я выловил пять скумбрий. Капитан поджарил их необычным способом - при помощи маски Кракена. Он ловил отражение солнца от ее золотой поверхности, и концентрированный луч направлял на рыбу. Рыба жарилась почти мгновенно. Что это было – изощренная магия или простая кулинария не скажу, но было вкусно.
А потом рыбы стало очень много. Она стала сама выпрыгивать к нам на борт. Это была кефаль. Мы давили из нее воду и пили ее.
Когда идет косяк кефали, часто бывает так, что рыбы, пытаясь обогнуть препятствие, прыгают через него. Возле Пиратских островов кефаль плавает крупными стадами у самой поверхности воды. Рыбаки пользуются этим и добывают большое количество рыбы простыми ловушками: на воду спускают длинные рогожи (маты) из камыша. Края рогож немного загнуты вверх. Такие ловушки по форме напоминают плетеные ковры с загнутыми краями. Кефаль прыгает через поднятые края рогожи и попадает в ловушку. А тут, в открытом море, одуревшая от жары кефаль прыгала к нам прямо в руки.
От всего этого изобилия, я так разволновался, что не заметил, как моя леска натянулась. Спохватился, кода было уже поздно – что-то рвануло резко и мощно. Я не удержал равновесие и свалился в воду. Последнее наше удилище было потеряно.
- Ты бестолковая, пустобрюхая коробка вонючих костей, - кратко прокомментировал сие событие капитан. – Но, впрочем, это уже не важно, мы в Ногах Кракена!

День тридцать первый.

Проснувшись с восходом, я понял, что что-то изменилось, но не понял, что именно. То ли цвет воды, то ли цвет неба… скорее всего и то и другое одновременно.
- Давно хотел отдать концы в приличном месте, - пробубнил капитан зевая.
- Капитан, вы меня пугаете, где ваш обычный бодрый дух, - удивился я.
- Тебе страшно?
- Нет, а вам?
- И мне не страшно. Это плохо.
- Как так?
- Признак того, что Кракен уже рядом. Он уже начал давить на нас.
- Что это значит, капитан?
- Мне всегда страшно, как и тебе. Просто держу страх на поводке, как ручную каракатицу, разрази меня гром! Ты тоже мог бы этому научиться, если бы было время. Ты хороший парень и из тебя мог бы выйти приличный бродяга.
- Спасибо капитан! – поблагодарил я за комплимент, совсем не обрадовавшись тому, что он говорит в прошедшем времени.
- Но сейчас, кальмарьи кишки, нам не мешало бы позавтракать.

Мы опять питались рыбой. Звучит неплохо только для тех, у кого вообще нет никакой еды. Для тех же, кому нужно есть одну рыбу четыре седмицы подряд, рыба уже не кажется столь привлекательной. Хоть бы водорослей каких пожевать!
Часть рыбы мы засолили, и она вполне могла протянуть еще пару-тройку дней. Остальная быстро испортилась, и мы скормили ее акулам. Акулы подплывали к самому краю плота и выпрыгивали из воды за протянутой кормежкой. Развлечение то еще, но было весело. Главное – вовремя убрать руку. Все вокруг постепенно делалось каким-то мрачным и злым. Серые тучи на сером небе, серая океанская гладь, злобные волны. Поднялся ветер. Началась качка. Хотелось пить. В эту ночь, злые акульи пасти снились мне в просоленных, наполненных жаждой снах.

День тридцать второй.

- Тишина на палубе!
От капитанского крика я не сразу понял, где нахожусь. За ночь море стало черным, маслянистым, как болотная жижа, а небо пестрило кучевыми облаками, раскрашенными восходящим солнцем в цвета человеческой крови. Странно, такие облака бывают близко к суше. Но здесь нет земли, только Край Мира. Это должно было быть страшно, но я не боялся. Я вообще не чувствовал ничего, даже боли от ожогов и ссадин. Такое состояние, как будто я уже погрузился в водную пучину, уже лежал на дне.
- Что случилось, капитан?!
- Порой, малыш, ничто так не усложняет жизнь, как простые истины. А истина в том, что мы в Ногах Кракена, - просто ответил старый пират и даже не разозлился.
- В чем же тут истина? - удивился я.
- Истина в том, что Ноги Кракена оказались водоворотом, кишащим воронками, как илларианский сыр. И, пока ты дрых как медуза, мы только что миновали одну из них. Если так пойдет и дальше, то мы станцуем джигу в пасти у Морского дьявола еще до заката.
- Мне как-то уже все равно…, - вяло прокомментировал я и завалился на бок, решив проспать собственные похороны.
- Хм…, но откуда здесь воронки, ведь тут нет встречных течений? – не унимался Клаус Штормбрекер. Похоже, что его одолела та пытливая часть человеческого естества, которая свойственна людям земли и которая напрочь отсутствует у людей моря, а именно - любопытство. У пиратов, любопытства нет. Нас ведет по жизни лишь жадность и жажда наживы, а когда мы не грабим, то прожигаем свое время, встав на якорь в каком-нибудь портовом кабаке. Я вдруг понял, что с капитаном что-то сильно «не так», но это меня не взволновало. Рухнув на палубу, я отключился.
Проснулся к вечеру. Небо было таким же, как и утром – красным и кружевным. Капитан сказал, что днем оно было вполне обычным – серым. А еще он сказал, что пока я спал, мы прошли сквозь несколько крупных воронок, как нож сквозь сердце – легко и нежно. Потом воронки стали мельчать и делались все мельче. Я огляделся. Повсюду, насколько хватало глаз, вода кипела мелкими вихрями, пузырилась и вспарывалась. Казалось, что под поверхностью что-то шевелится.
А потом на плот стала выпрыгивать рыба. Не кефаль, а нормальная: макрель, луфарь, лихия, треска… мелочь типа кильки…, откуда здесь взяться лихии, это ведь прибрежная рыба? Море вокруг забурлило от прибывающей рыбы всех видов и мастей. Очень быстро наш плот завалило рыбой по колено, и он стал тонуть.
- Отгребай рыбу! – заорал капитан, сталкивая в воду щелкающую зубами и нервно бьющуюся в судорогах барракуду толщиной с грот-мачту.
Мы отчаянно боролись с прибывающей рыбой, но ее было слишком много. Тем не менее, когда плот окончательно погрузился в воду, стало легче. Рыба выпрыгивала из воды, падала рядом с нами, крутилась, извивалась и… уплывала в сторону. Мы с капитаном только и делали, что в остервенении пинали ее ногами. В конце концов, наши ноги отяжелели, мы окончательно выбились из сил. Но и рыбы стало меньше. Похоже, что мы выигрывали это сражение. Рыба перестала выпрыгивать и море успокоилось. Заваленный рыбой плот всплыл из воды, как огромная черепаха. Капитан уселся на бочку и проверил маску Кракена. Маска была на месте и глядела на капитана пустыми глазницами. Казалось, что ее щупальца шевелятся в надвигающихся сумерках. Мы оба наблюдали их шевеление, раскрыв рты. В какой-то момент иллюзия стала реальностью, и маска действительно зашевелилась, загудела протяжным писком. Звук был отвратительно мерзким, он сковывал волю, лишал надежды. Безвольно вслушиваясь в это пение, я понял, что оно стало более осмысленным, сложилось в слова, а слова зазвучали в рифму. Это была песня. Песня Кракена…
Она была невообразимо пленительна и отвратительна одновременно. Набор слов, бессмысленных фраз, по отдельности не значащих ничего, но в сочетании, дающих эффект истины. Это была истина прошедших времен, дремучих глубин, бесчисленных циклов былых эпох и неисчислимого множества живых существ. Существ, отчаянно боровшихся за свое существование, и все равно проигравших, исчезнувших в никуда, канувших в утробу Кракена...
«… Кракен всегда выигрывает… Выигрывает только Кракен…», - пела маска, и я не заметил, как шагнул за борт. Я ушел в морскую воду вниз головой и хотел только одного – благоговейно присоединиться к тем, кто нырнул в эти бездонные глубины до меня. Я погружался в море, как в бочонок с ромом - чем глубже я уходил под воду, тем спокойнее себя чувствовал. Маска перестала петь, но мне было уже все равно. Я сделал вдох. По телу растекся блаженный покой. Это был покой Кракена.
Но спокойно умереть мне не дали. Что-то схватило за ногу и потащило обратно на поверхность. Это был капитан. Он привязал себя за ногу обрывком фала, нырнул за мной следом и успел схватить меня до того, как кончился трос. Я не сопротивлялся. Мне было все равно. Я уже умер, а мертвым не важно, что сделают с их телом. Мой дух уходил все глубже и глубже в черную бездну…, вниз.

День тридцать третий.

Очевидно, я проспал два или три дня, но точно не знаю, а капитан не говорит, ему все равно. Он только бродит по скрипящему плоту туда-сюда и ругается такими словами, которых я даже и не знал до сих пор. Его поступок мне не понятен. Зачем он меня спас? Это странно со всех сторон. Во-первых, я не хотел, чтоб меня спасали, а во-вторых, вполне возможно, что и сам капитан не хотел, чтобы я спасся. Вывод только один – он жестокий ублюдок, желающий понаблюдать, как я буду медленно умирать от голода и обезвоживания или еще от чего, прежде, чем мы упадем за Край Мира.
Маска больше не поет. Наверное, это от того, что капитан закутал ее в свой рваный сюртук. Зачем? Ведь она пела так сладко, и я испытал блаженство глубин!
- Ты глупая абордажная обезьянка! – сказал капитан, доставая припрятанный ром.
- Зачем надо было меня спасать?! – огрызнулся я.
- Затем, кальмарьи кишки, что на нас давит Кракен. А мне не нравится, когда на меня кто-то давит! - заорал мой капитан, отбивая саблей сургуч со своей последней заветной бутылки.
- Но я-то здесь при чем? Почему нельзя было дать мне умереть комфортно?
- Давай-ка, малец, убери все тут, - сказал Штормбрекер, обводя наш плот широким жестом.
- Не буду, пока вы не скажете, зачем спасли меня! – не унимался я.
- Ты болен, мой мальчик, - жалостливо протянул капитан. - Один лечится тем, что отдыхает, другой лечится работой. Тебе надо поработать, а мне отдохнуть, - он хрипло хихикнул, отпил глоток рома и поперхнулся им.
Я понял, что уборки не избежать, вздохнул и огляделся. Море было спокойно, но какое-то черное. Водовороты исчезли. Над нами нависли тяжелые серые тучи. Казалось, что они набиты не водой, а тухлой рыбой. Тем не менее, вскоре заморосил дождь. Мы растянули кусок парусины и собрали воду. Капитан смешал остатки рома с водой и дал мне глотнуть.
- Пей, тебе понадобятся силы, - загадочно сказал мой капитан, но почти сразу же оторвал бутылку от моих жадных губ.
Грог подействовал мгновенно и отрезвляюще. Я понял, что уже некоторое время не испытываю никаких эмоций, вообще ничего. Внутри было глухо, как в пустом бочонке из-под воды. Живот полон сырой рыбой и водой, но душа как будто лишилась чего-то главного.
- Капитан, вам не кажется, что все вокруг похоже на картину, рисунок? - это был даже не вопрос, а утверждение. Все казалось каким-то нарисованным. Нарисованным был и я сам.
- Нет, это скорее похоже на страницу из книги. Древней книги. А мы с тобой – просто буквы из нее, - хохотнул капитан, допивая ром.
- Я тоже хочу еще рому.
- А точно хочешь?
- Вообще-то… не знаю. Мне все равно.
- Вот то-то и оно! – капитан засопел и закашлялся. Ром попал ему в нос. – Я даже вкуса толком не чувствую, разрази меня гром!
- Капитан, мы больны и скоро умрем.
- Говори за себя, тухлая каракатица, я здоров. Я вообще вел здоровый образ жизни – ром пивом никогда не запивал, если бы не эта заваруха, так жил бы себе… и жил…
- Капитан, вы говорите так, как будто уже померли.
- А на что это еще похоже? С одной стороны Край Мира, с другой – Кракен…, дьявол его забери!
- Не ругайтесь, он услышит.
- И что с того? Я ж даже страха не чувствую! Щас я ему наговорю!
Капитан вскочил со своей бочки во весь рост, выпрямился под нависшим, тухлым небом и закричал:
- Я ненавижу тебя, Кракен! Я проклинаю тебя и твою утробу на веки веков!
- Не надо, капитан, вдруг он действительно явится на ваш зов! – закричал я, но не испытал при этом ни ужаса, ни даже малейшего страха и засмеялся.
- Нет…, он не явится. Почему? Да потому, что он уже давно здесь, - вздохнул капитан.
- Но зачем его злить?
- Понимаешь, парень, я, Клаус Штормбрекер – потомок линии славных пиратских вождей. Я в жизни не боялся ничего. Страх всегда был для меня, как ром. Мне нужен страх, чтобы жить и действовать. Или ярость…, которая рождается из страха перед опасностью…, или злость. Без этого всего, я уже не я. Я боюсь лишь одного – перестать быть собой. И сейчас Кракен заставляет меня потерять себя. Делает он это самым больным для меня способом: лишает меня самого дорогого… - моей злости!
- Но, как же быть мне? – я вдруг понял, что капитан сказал самую длинную речь, какую я от него вообще когда-либо слышал. Причем, ни разу не выругался. Когда мы шли на абордаж, перед тем, как нас разнесли в клочья катапультами, тогда он говорил много, но сыпал проклятиями, из которых приличных слов, прямо скажем, почти и не было. А на этот раз, он говорил просто, и от этого мне могло бы стать особенно страшно…, если бы я испытывал хоть что-нибудь. Но я ничего не чувствовал. Мир все больше напоминал картинку из книги. Из книги, про пиратов.
- Про тебя я ничего не знаю, лягушонок, - сказал капитан. – Возможно, что Спрут сосредоточился на мне. Но вот, когда он меня сожрет, тогда доберется и до тебя. И высосет из тебя мозг!
- Не называйте его так, вы же знаете, что он этого не любит!
- Его зовут Спрут! Гадкий, мелкий и ничтожный СПРУУУУТ!!! – закричал капитан, махая саблей куда-то вверх.
Но махать надо было вниз. Пока он смотрел в небеса, из воды появились змеи. Тонкие и длинные, они стелились по поверхности, скользя, выныривая и ныряя тут и там. Море заполнилось змеиными телами. Голов не было, и я вдруг понял, что это щупальца. Они вились по поверхности бугристым ковром, тихо, безмолвно, без единого всплеска. Без резких движений, бесчеловечно и страшно. А потом из воды стали выпрыгивать акулы. Акулы визжали жалобно, в диком испуге. Я и не знал, что акулы способны издавать звуки, а тем более пищать, но они это делали. Они выпрыгивали из родной стихии в тщетной надежде – оказаться подальше от безжалостных щупалец, которые душили их ради забавы и утаскивали куда-то вниз, в глубину. Там на глубине их не съедали другие рыбы, нет, казалось, их поджидало что-то более страшное…
Я смотрел на умирающих, визжащих рыб и вдруг понял, что кричу от ужаса. Я кричал, а волосы на моем теле встали дыбом. И тут послышался еще один мощный звук – это изрыгал проклятия мой капитан. Он выхватил саблю, задрал ее вверх и, всматриваясь в пучину, ругался так, что это могло пронять и самого Кракена.
Тонкие извивающиеся веревки со всех сторон кинулись к моему капитану, но он был готов. Он рубил их саблей вновь и вновь, и Кракен отступил. Щупальца уползли в воду. Дышать стало легче.
- Вот видишь, обезьянка, человек еще…
Капитан не успел докончить фразу, мы услышали рев. Вода под нами затряслась, как суша при землетрясении, и вскипела мириадами гигантских, жирных, черных, усыпанных присосками щупалец. Эти щупальца, толщиной с мачту, срубить было невозможно. Они заслонили солнце. Они подняли наш хрупкий плот и смяли его как лист бумаги. Мы с капитаном ухватились за бушприт, который одно из щупалец мотало по воздуху, как спичку. Капитан держался с трудом, раны и соль давали себя знать. В какой-то момент, руки его соскользнули, и пальцы нащупали обрывки шкота, которыми была привязана к бушприту маска Кракена. Капитан ухватился за маску и сорвал с нее свой сюртук. Маска выпорхнула из-под сюртука на волю, как бабочка махаона из своего кокона и запела. Завизжала. Задрожала. Заныла. А щупальца замерли, загипнотизированные ее воем. У меня было ощущение, что небо упало в море и слилось с ним. Мы висели на бушприте в воздухе, как пойманные рыбки, и я увидел, что Край Мира уже достаточно близко. Четкую полосу, на которой заканчивалось море, и за которой было только небо, можно было отчетливо различить в нескольких милях от нас. Если бы случилось чудо, и мы смогли бы выпутаться из сложившейся ситуации, то совсем скоро упали бы за Край.
Но маска пела, а Кракен не отступал. Он просто замер, заслушавшись ее голосом. Замер и капитан. В этот раз, пение маски на меня, почему-то не действовало. Может быть, она считала меня уже мертвым? Я схватил болтающийся шкот, решив доползти до капитана и привязать его к бушприту. Но тут накатило и на меня... Все показалось бессмысленным, бесполезным. Руки и ноги стали вялыми, из них ушла воля к жизни. В конце концов, я кое-как привязался сам, но даже это стоило мне неимоверных усилий и последних остатков воли. Я привязался мертвым узлом и расслабился, понимая, что самостоятельно уже не смогу себя развязать. Казалось, что еще немного и капитан упадет вниз, прямо в скопление замерших в ожидании щупалец. Но он не падал, а мне было все равно. Я потерял сознание.

Когда я очнулся, Кракена не было. Было только серое море, серое небо и не менее серый обломок бушприта с привязанной к нему абордажной обезьянкой – серой и сморщенной, лишенной каких либо человеческих или даже пиратских чувств. Дышалось с трудом. Казалось, что воздух заполнен миазмами Большого Спрута. Это был не страх, это было давление его воли, выдавливающее из тебя воздух вместе с волей к жизни. Я чувствовал только одно – Кракен не ушел, он где-то рядом, возможно, прямо подо мной, и он не ослабил давление, просто почему-то ушел. Возможно, из-за маски. Маска все также была привязана к бушприту, а рядом с ней из воды торчала голова Клауса Штормбрекера, моего капитана. Его руки мертвой хваткой вцепились в обрывок бом-шкота. Он был жив, но, похоже, что без сознания. Маска больше не пела. Казалось, что-то поглотило ее голос, что-то еще более ужасное, чем она сама.
Я позвал капитана. Тело его дернулось, голова поднялась из воды, и на меня глянули два бездонных, черных провала. Это был не мой капитан, это был сам Кракен.
- Капитан, вы потеряли свою саблю, - сказал я невпопад.
- Один из вас должен умереть, - сказал Кракен.
- Почему? – спросил я. Мне было все равно, но надо же было что-то спросить.
- Тебе все равно…, так зачем спрашивать?
- Может мне и «все равно», но я бы не отказался прожить еще циклов этак пятьдесят! – огрызнулся я и почувствовал, что когда пытаюсь злиться, становится легче дышать.
- Один из вас должен умереть. Решайте сами - кто и как, - сказал Кракен и ушел из капитана.
Давление Кракена ослабло настолько, что я смог двигаться. Я почувствовал, что еще жив и разозлился. Злость придала сил. Я развязался и пополз к капитану. Капитан дернулся и выдохнул. Из него полилась вода, огромное количество морской воды. Поначалу я подумал, что это кровь, но тут же понял, что это просто вода. Капитан закашлялся и застонал. Я втащил его «на борт» и огляделся. Погода изменилась, стало меньше серого. Вдалеке отчетливо просматривалась полоса Края. Она отделяла воду от неба, и выглядела бесчеловечно. Капитан пришел в себя и выругался. Вообще-то, именно потому, что он выругался, я и понял, что он пришел в себя.
- Тысяча морских дьяволов, мой мальчик, где мы? – вопросил капитан, тряся головой.
- Мы в заднице Кракена, капитан, - хохотнул я. Мне почему-то стало весело. И мы заржали.
Мы хохотали все сильнее и громче. Это был смех обреченных на смерть - беспечный и беззаботный смех тех, кому уже не страшно. Это был смех тех, у кого есть минута передышки перед окончательным Ничто…

День, неизвестно какой.

Я проснулся и огляделся. Небо было синим, вода была зеленой. Кракен был рядом. Очень хотелось пить. Такое впечатление, что тебя выжали, как старую палубную ветошь. Опустив лицо в набежавшую волну, я напился морской воды. Стало еще хуже. Рядом, больное и постаревшее, привязанное на всякий случай к бушприту, наполовину погруженное в воду, болталось тело капитана. Капитан то ли спал, то ли был без сознания. Мне захотелось разбудить его и напоить водой или ромом. Но не было ни рома, ни воды, только зеленая морская волна и Край Мира совсем рядом.
Я лежал на бушприте и думал о жизни. Думал о том, что еще, в общем-то, совсем молод и не пожил как следует: не пограбил купцов в свое удовольствие, не пропил сундук золота с отзывчивыми шлюхами в портовых кабаках. Ведь, если вдуматься, так я там, на земле, никому не был нужен. Теперь вот никто и не вспомнит обо мне. Это нормально для пирата, такова наша судьба. Я не сожалею ни о чем. Вот прямо сейчас я тот, кто дрейфует к Краю Мира и видит то, что в своей маленькой, размеренной, глупой, бессмысленной и счастливой жизни, никогда не увидит ни один крестьянин, эльф, гном или холмовой тролль…
Я лежал и жалел себя, пока не понял, что схожу с ума. Безумие подкрадывалось незаметно. Кракен был рядом. Он никуда не делся, просто сменил тактику. Теперь он давил изнутри, вызывая сомнения и жалость. Но я не попался на этот крючок. Все умирают. Я пират и мне не суждено умереть от старости. Я живу сегодняшним днем и этот день прекрасен хотя бы уже потому, что он последний!
Я опустил голову в воду и попил еще немного. В воде оказалось полно медуз. Медузы были маленькие и красивые, величиной с кулак.
- Обезьянка, хватай их, - просипел капитан.
- Капитан…
- Хватай их быстрее, в них полно воды!
Я стал выхватывать медуз по одной из воды, потом стащил с себя то, что когда-то было рубахой и, завязав узел, зачерпнул сразу с десяток. Как только их вытаскивали на воздух, медузы расплывались и превращались в воду. Это было чудо. Я напился так, что меня вырвало. Потом напоил капитана. Было видно, что он немного пришел в себя. Капитан заполз на бушприт и вытащил откуда-то бутылку рома.
- Что ж, барабулька, пришло время для последней бутылки, - сказал капитан.
- Но…, разве вы уже не выпили вашу «последнюю бутылку», капитан? – изумленно спросил я.
- Знаешь, парень, я хочу открыть тебе самую главную пиратскую тайну, - заговорщицки подмигнул Клаус Штормбрекер: – БУТЫЛКА НИКОГДА НЕ БЫВАЕТ ПОСЛЕДНЕЙ ПОКА ТЫ ЕЩЕ ЖИВ!
Мы захохотали так, как будто нас щекотало стадо морских коров.
Я наполнил медузами несколько бочек. Я заливал бочки лишь наполовину, но они почти полностью погружались в морскую воду – «медузная» вода оказалась весьма тяжелой. Потом я сделал отличный грог, который мы с капитаном пили до заката. Капитан рассказывал какие-то смешные истории, а я думал о том, что сказал Кракен: «Один из вас должен умереть». «Почему только один?» - думал я…

День, неизвестно какой.

Мы укрепили плот, как могли. Остатками шкотов связали бушприт с бочками, закрепили доски и даже соорудили что-то наподобие паруса из чудом нашедшегося куска парусины. Только все бессмысленно – ветра не было. А даже если бы и был, это бы не помогло – нас несло к Краю Мира и течение становилось все сильнее.
- Кракен говорил, что один из нас должен умереть, - сказал я капитану.
- Значит так и будет, - кивнул он.
- Но почему один, а не оба? – удивился я, замечая, как внутри шевелится слабый росточек сорняка надежды.
- Это просто – один из нас должен умереть в пасти у Кракена, а другой упадет за Край, - старый пират прополол мой сорняк, даже не заметив. Прищурившись в сторону горизонта, он презрительно сплюнул на спину всплывшей неподалеку медузы.
Рыбы не было, акул тоже. Медузы вокруг попадались теперь только большие и несъедобные. Море затихло, как остывший рыбный суп. Похоже, что рыба наконец-то поумнела и уплыла подальше от Края Мира, от нашего злополучного плота и от того, что следило за нами снизу, из глубин.
Кракен ударил без предупреждения. Мгновение, и на нас накатил дикий ужас. Волосы на руках встали дыбом, как будто где-то рядом маги решили поиграть с огнем Тритопатрея. Море вскипело и загудело. Полезли щупальца, но не нападали. Со всех сторон их вырос целый лес, загородив собой красное, сморщившееся солнце. Ужас буквально сбивал с ног. Капитан повалился на бушприт и судорожно дергался, пытаясь привязаться обрывком шкота. Я свалился в воду и, схватившись за пустую бочку, боролся с появившимся откуда-то течением. Плот закрутило, завертело и… подняло в воздух. Щупальца, как щепку, вырвали наше хилое плавсредство из воды. Мы болтались в нескольких футах над поверхностью в гнезде отвратительных, склизких, извивающихся отростков. А затем, из самой гущи щупалец, показалась голова Великого Кракена.
Голова была на удивление небольшой, скорее даже маленькой. Размером со шлюпку. Я решил, что Кракен не сможет проглотить целиком даже наш хлипкий плот. Запела маска и нас с капитаном сковало незримыми путами, обездвижив. Все вокруг сделалось замедленным и размытым, как будто погрузилось в крутой кипящий бульон. Голова вытянулась из воды в нашу сторону, и стало заметно, что она крепится к длинной тонкой шее, толщиной с грот-мачту. Это было несуразно и дико. «Какова же должна быть тушка», - не к месту подумал я. Мысль была какой-то чужой, такое впечатление, что она пришла извне. Как только я подумал об этом, я вдруг понял, что мысль-то как раз моя, а вот сам ход мыслей уже не мой. Незаметно и ловко, Кракен успел залезть ко мне внутрь и прочно там обосновался. Он настолько хорошо это сделал, что собственные мысли стали казаться чужими. Я понял, что монстр подготавливал это вторжение все последние дни. Все события нужны были лишь для того, что бы пробраться внутрь. Капитан был его главной целью, но теперь он добрался и до меня. И еще я понял, что так он охотится: обездвиживает свою жертву, вползает к ней в сознание и заставляет ее саму залезть к нему в пасть.
Я не мог двигаться, не мог даже кричать, но я все еще мог думать. По крайней мере, я все еще мог бороться за собственную душу! И я начал эту битву. Собрав остатки гордости и воли, я задергался в сетях сознания Кракена, как муха в паутине и ударил в ответ. Кракен почувствовал. Омерзительный клюв раскрылся, и нас обдало таким зловонием, такой вонью, какую я не забуду уже никогда. Меня вывернуло наизнанку, но стало, как ни странно легче. Легче бороться. Я отчаянно ухватился за чувство омерзения, стараясь развить его во что-то большее, в тропинку к освобождению. Как ни странно, мне помогало то, что я все время вел этот дурацкий дневник, а точнее, то обстоятельство, что я привык разговаривать сам с собой как бы со стороны. Теперь это давало мне что-то на вроде защиты. Я думал о себе…, я был способен думать о себе, как о другом, но при этом действовать от своего имени: «Вот он – Я. Я бьюсь, дергаюсь, рвусь из паутины изо всех сил. Мне нечего терять, я хочу лишь забрать обратно то, что у меня отняли. И приходит гнев. Неожиданно понимаю, что держу в руках саблю. Саблю капитана. Ее холодная рукоять наполняет силой. Сила дикой ярости Клауса Штормбрекера вливается чистой струей. Я поворачиваюсь и вижу, что это мой капитан снабдил меня саблей. Своей борьбой, я отвлек внимание Кракена на себя, и дал ему шанс. Воспользовавшись этим шансом, он смог отвязаться от бушприта, подползти ко мне и вручить мне саблю. На большее у него не хватает сил. Капитан глядит мне прямо в глаза, и я читаю в его взгляде только одно слово: «БОРИСЬ!» Глядя мне в глаза и не моргая, старый пират медленно погружается в морскую воду и уходит на глубину. На его губах навсегда застывает улыбка почти что счастья. Он победил в этой битве. Теперь Кракену его не достать. Он уходит по собственной воле, умирает так, как умирают настоящие пираты на склоне жизни. Уходит туда, откуда когда-то пришел – он уходит в Море».
«Один из нас должен умереть?», - подумал я. – «Один из нас уже умер. Но сегодня ты лишишься добычи, Кракен! Пускай я тоже умру, но я не стану твоим кормом!»
И я ударил. Я рубанул саблей, вложив в удар всю горечь, весь свой гнев и всю злобу моего капитана. В этом ударе мы с капитаном были одним целым, и сила наша удесятерилась. Голова и шея были далеко. До них было никак не достать, но Кракен дернулся. Похоже, что он испугался. Движение твари было инстинктивным, но мне хватило и этого. Это была лазейка, тропа, возможность сбежать из паутины. Я замахал саблей и закричал. Я рубил воздух яростно и зло. Я не мог дотянуться до мерзкой шеи, но Кракен чувствовал мои удары, и ему было больно. Маска уже не пела, она визжала противно и жалобно, как визжат, хрустят моллюски, когда их давишь сапогом. Моя злоба росла, появилось ощущение, что она уже больше меня самого. Как будто бог злобы спустился с небес, воспользовавшись моим жалким телом в качестве проводника. Я бил Кракена забыв о себе, и гад отступил. Я уже не ощущал давления, освободился от гипноза. Нельзя сказать, что я стал собой, так как я не был собой, я был сконцентрированным сгустком злобы, праведным гневом, яростью. В какой-то момент ярость стала видимой. Из сабли вырвался луч света и достиг монстра, ударив того в единственный омерзительный глаз, торчащий из головы на небольшом извивающемся отростке. Кракен взвыл, затрепетал жалобно, заверещал как щенок. Щупальца опали в воду, потом скрылась и голова. На какое-то время все затихло. А потом из воды вырвалось все тело.
Кракен поднялся из воды, и был огромен. Его голова на тонкой шее оказалась несоразмерно маленькой, по сравнению с животом. Вокруг шеи торчали щупальца. Я понял, что до сих пор видел только маленький кусочек этого чудовища, его «навершие», верхушку «айсберга». А под водой скрывалось что-то настолько огромное, что даже сейчас, когда монстр высунулся из воды, закрыв собой половину неба, большая часть его все еще оставалась под водой. И тут я понял его суть. Суть Кракена оказалась проста – голод. Кракен голодал. Голод был его единственной страстью, его проклятием. Слишком маленькая голова, что бы прокормить такое тело, слишком узкое горло. Кракен был богом и не мог умереть, но и жить нормально он тоже не мог. Голод терзал его нутро, и все, о чем думал монстр – это о том, как прокормить свое брюхо. Это было отвратительно. Это был кошмарно. Но неожиданно для самого себя, я испытал что-то наподобие жалости. Жалость росла и превратилась в чувство сострадания. Я понял, что на самом-то деле, великий бог пиратов и моряков, гроза дальних морей, тот, о ком на берегу шепотом рассказывают страшные сказки, гигантский спрут из ночных кошмаров - был по-настоящему несчастен. Он был ужасно наказан кем-то, обделен, вынужден вечно страдать, скитаясь и не находя покоя, без возможности даже умереть. Я стоял, смотрел на раздутого червя-переростка и испытывал жалость. Ничего, кроме жалости. Медленно, очень медленно Кракен скрылся под водой, погрузился туда, куда до этого ушел капитан. Но если моему капитану океан приготовил забвение, то Кракену он нес лишь вечные муки голода. С глухим всплеском, вслед за ним, под воду ушла маска. Маска Великого Кракена отправилась туда, где ей было самое место, где она уже не сможет петь свои страшные песни. Хотя, кто знает, может быть, когда-нибудь ее выбросит набежавшей волной на берег, и… все закрутится вновь…

День, неизвестно какой.

Я победил Великого Кракена и Кракен оставил меня в живых. А вчера я упал за Край Мира. Это оказался не край. Всего лишь очень высокий обрыв. Не настолько, впрочем, высокий, чтобы можно было разбиться об воду при падении. Я выжил. Остался целым и мой плот. В маленьком сундуке капитана оказалась припрятана еще одна бутылка рома. Как говаривал капитан: «Бутылка никогда не бывает последней…».
Я плыву там, где никто еще не плавал до меня. Я тот, кто победил Великого Кракена, я преемник Сабли Злобы. Я новый пиратский капитан – капитан Неизвестных Вод…

Дата добавления: 2015-08-21