Хуже поэтов на этом свете только рыцари! 5 страница

Уэйнхем де Хрупа постучал молотом в ворота, ведущие на арену. Получив от короля разрешение войти, он повесил щит с изображением герба графа Мемера на дерево, скрипя костями, поднялся к Гельмуту и прошептал что-то ему на ухо. Мемер Ван Юрдере Сампский, в сопровождении все того же Жоффрея де Прейли, вступил на арену с просьбой разрешить ему принять участие в турнире. Карлик перевернул песочные часы, отмерявшие полчаса, подул в свой рог, и комедия началась.
- Похоже, что твой Мемер тоже никогда не участвовал в дуэлях, - сказал Гонсак, внимательно поглядев на графа. – Ему, конечно, преподавали фехтование в детстве, но это фигня. Так что вы, можно сказать, в одинаково беспомощном положении. Я даже не знаю, зачем он вызвался на все это.
- Зато я знаю! – перебил Робин. - Это все де Прейли. Он хотел мне отомстить.
- Если хочешь, я его убью для тебя. Просто так, не за деньги. К тому же, если тебя сегодня укокошат, я вроде как отомщу. Сделаю благое дело, идя по твоим стопам вплоть до победы в фенфельене. Как тебе такая мысль?
- Не хотелось бы помирать, - икнул мельник, покосившись на три гроба, прислоненные к изгороди для всеобщего обозрения. Он вспомнил, как еще совсем недавно в родном погребе за кружечкой эля рассуждал о преимуществах и недостатках «достойной смерти» от меча или копья на турнире. Он вспоминал и одновременно с этим наблюдал за тем, как граф Мемер медленно и величественно приближается к ним, помахивая мечом влево-вправо.
- Помереть-то скорее всего придется. В фенфельене на этот раз участвует мой заклятый враг – маркиз шон Ракия из Дринны. В прошлый раз он убил всех участников. Кроме меня, естественно - меня дисквалифицировали за неприличные ругательства.
- А так можно? – изумился Робин.
- Я в финале обозвал его гнилым х…, а он остановил поединок и наябедничал арбитру. А то бы я выиграл! – и Гонсак скривил воинственную рожу, показывая, как здорово он ненавидит своего врага. – Вот тогда меня и турнули.
- Значит, если я начну его обзывать, то меня дисквалифицируют? – приободрился мельник.
- Ты что, проиграть задумал!? – не поверил юноша.
- Некогда разговаривать, биться надо, - хмыкнул новоиспеченный барон-рыцарь, с улыбкой доставая меч.

Он уже все продумал: как начнет обзывать своего врага последними словами, как его дисквалифицируют судьи и… как он спокойно и приятно переживет свое поражение где-нибудь в «Свинячьем бивне» за рюмкой Нарривского крепкого. Но все оказалось иначе. Граф Мемер еще издалека, не дойдя и десяти шагов до барона Толлейвуда, обозвал того жирной свиньей, козлиной и еще парой-тройкой таких ругательств, от которых у мельника все вскипело. Тем не менее, Робин не мог себе позволить не ответить – ведь тогда хитрого графа преспокойненько дисквалифицируют и он, морда, потом с удовольствием понаблюдает с трибуны, как зарежут оппонента! Робин Тальбот ответил. Он ответил со всем размахом своего поэтического дара…
- Вот и славно, - кивнул шевалье Гонсак, - теперь этому трусу не отвертеться. А ты молодец, де Толлейвуд… не ожидал. Думал, ты его просто отпустишь, чтобы не напрягаться. А ты вот, оказывается, навроде меня - любишь заколоть кого-нибудь!
Время застыло, как кролик перед удавом. Мельник почувствовал, что внизу живота что-то сжимается и стонет и что проглоченная колбаса пытается вырваться на свободу. Мыслей не было. Медленно и скованно он двинулся к противнику. Сзади напирал секундант. Шевалье глядел на противников так, что де Прейли слегка отстал от графа, а затем и вовсе попятился.
- Пяться, пяться! Я до тебя все равно доберусь! – подбодрил его Гонсак.
Противники сблизились на ударную дистанцию. Робин махнул мечом в сторону графа, и тот резво отпрыгнул шага на три. На трибунах раздались первые смешки и аплодисменты. Бой обещал быть зрелищным. Колокольчиковый рыцарь выбрался на арену и зазвенел всеми своими бубенцами. Пара менестрелей хищно впилась глазами в поединщиков, нетерпеливо ожидая развития событий и уже сочиняя начало новой песни. «Сегодня нас запомнят как тех, кто был смешнее Колокольчикового рыцаря», - думал мельник, гоняясь за графом по арене. А еще он подумал о том, что смерть, оказывается, может быть смешной.
Мемер в бой вступать не спешил, очевидно, решив измотать противника бегом. Но он не учел того факта, что сам был маленький и хилый, а мельник недавно скинул жир и теперь мог бегать хоть целый день. Мог, но не хотел. Робин бежал за врагом и понимал, что меньше всего на свете желает его догнать. Поэтому бежал он не быстро. Граф то и дело останавливался и пытался отдышаться. Тогда барон де Толлейвуд «милостиво» разрешал ему это сделать, на самом деле просто не решаясь напасть. При мысли о том, что сейчас нужно будет убить человека, у мельника все внутри сжималось в тошнотворном спазме.
В конце концов, когда они сделали по полю круга три, когда трибуны закачало от гогота и свиста, Робин Тальбот окончательно убедился в том, что уж лучше умереть самому, чем убить другого. И как раз в тот момент, когда он это понял, граф Мемер снова остановился. Упершись руками в коленки, бедняга мучительно пытался отдышаться. Было видно, что бегать ему не приходилось с детства. Злыми глазами он смотрел на де Прейли.
- Это ты во всем виноват! – истерично зарыдал аристократ. - Ах, чтоб ты издох, скотина!
- Вы этого действительно желаете? – услужливо поинтересовался шевалье де Гонсак.
- И еще как! Это из-за него я тут стою-помираю! А еще говорил: «Ерунда! Этот мельник на арену ни ногой!». Уууу… зараза.
- По закону фенфельена, я должен убить вашего секунданта, если вы этого хотите, - плотоядно облизнулся Гонсак. – Вы ДЕЙСТВИТЕЛЬНО отдаете такой приказ?
- Нееееет…, - сиплым голосом пропищал де Прейли.
- Дааааа…, - выдохнул Ван Юрдере.
- Легко! – выкрикнул шевалье и одним неуловимым движением вытащил кинжал. – Мне кинжала хватит. Я ведь гоняться за ним не собираюсь…
Барон де Прейли развернулся и кинулся к трибунам, пытаясь убежать с поля боя. Трибуны рыдали от хохота. Рядом с выходом нарисовался бер Здича, показав де Прейли кукиш. Барон резко развернулся, попытавшись выбежать через главные ворота, но не успел, поймав спиной метко брошенный кинжал. С хлюпающим хрустом кинжал воткнулся в незащищенное бригантиной место, рядом с позвоночником возле сердца. Де Прейли умер мгновенно, даже не поняв, что произошло. Его тело пробежало к воротам еще несколько шагов и шлепнулось о закрытые створки, как будто барон даже мертвый пытался выбраться «на волю». Шевалье подошел к трупу и одним движением вытащил кинжал, обтерев его об одежду мертвого и, по ходу дела, срезал у покойного кошель. На арену вышло пару слуг для того, чтобы убрать тело в приготовленный гроб. Все произошло очень быстро и в рамках турнирных правил. На графа Мемера было страшно смотреть. Смерть секунданта впечатлила его сверх всяких ожиданий. Да и мельник был не в лучшей форме. Не сговариваясь, оба противника кинулись к выходу с арены. Робин побежал к главным воротам, а Мемер рванул к калитке, забыв, что там его, с кукишем, поджидает бер Здича...

Вот так, наипозорнейшим образом, барон Робин Тальбот де Толлейвуд и проиграл сражение, по причине явной трусости, сбежав с поля боя. И он даже не узнал, что наказанием за подобное поведение является лишение всех титулов и званий. Он больше не мог быть рыцарем и бароном. С того мгновения, как он бежал с турнирного поля, барон снова стал простым мельником. А граф Мемер Ван Юрдере, получив от бер Здичи в челюсть, волей неволей вышел победителем в схватке, сохранив титул. Но… ненадолго. В следующем поединке он был разрублен на две половины кровожадным маркизом шон Ракия из Дринны и занял место в гробу рядом с Жоффреем де Прейли. Третий гроб примерил на себя сам маркиз, убитый несколько позже шевалье Гонсаком. Гонсака допустили на турнир по специальной просьбе герольдмейстера Уэйнхема де Хрупы. На этом фенфельен мог бы и закончиться, если не считать поединка сиятельных герцогов: лорда Хрельма из Варны с сэром Умбариком из Береговины. Но, так как оба герцога «сыграли вничью», победил в дуэльных парах фенфельена все-таки шевалье Гонсак, в качестве награды получивший титул баронета и доспехи маркиза Ракии.

***

Всю ночь киллмулис искал улицу Вязальщиков. Он прятался в тёмных нишах стен, за порогами домов, таился, быстро перебегая, по тёмным углам. Он вслушивался в разговоры прохожих, читал таблички и надписи на стенах домов. Кницли Кнель только прошлой зимой начал учить Лефарика сложному искусству чтения, и киллмулис всё время путал буквы. Он медленно, шевеля губами, читал все вывески: «Пьяный тапок», «Пошив и ремонт сапог», «Мясо», «Три толстухи»... на вывеске с надписью «Студенческая кофейня» почему-то была нарисована кружка пива. Названия улиц были только на домах, прилегающих к Призамковой площади. Мельник не стал бы останавливаться в богатом районе, рассудил Лефарик, понемногу удаляясь от людного центра. Оживленное движение пугало каминного домового. Бедняга первый раз попал на карнавал и из последних сил держался, чтобы не разреветься.
Чем дальше удалялся Лефарик от центра, тем меньше прохожих встречалось ему на пути. Заблудившись в паутине двориков и переулков, киллмулис потерял всякое направление. Надежда покидала его. Он брёл по грязной улочке, которая, похоже, была почти нежилой. Лефарик хотел было повернуть обратно, но куда «обратно» - он уже не знал. За очередным поворотом бродяга уткнулся в тупик и остановился, обессилено прислонившись к грязной стене. Слезы текли по лицу и капали на запыленный кафтанчик. Переулок упирался в глухой каменный тупик, заваленный каким-то старым хламом. Утерев слёзы, Лефарик заметил двух мышей, внимательно наблюдавших за ним из выемки в кирпичной кладке.
- Чего уставились, а ну, кыш! – закричал киллмулис, вложив в этот крик страх и отчаяние, накопившиеся за день.
Мыши пропали, и стало еще тоскливей. Лефарик развернулся и медленно побрел прочь. Уже на выходе из тупика что-то заставило его обернуться. Прямо у себя за спиной он увидел мерзкого старика в зелёных лосинах и засаленном кафтане, ростом чуть выше самого киллмулиса. Лефарик рванулся, но лилипут с проворностью, удивительной для его возраста, кинулся на киллмулиса, схватил его длинными пальцами и молча и быстро поволок к куче тряпья. Держал он крепко, и Лефарику никак не удавалось вырваться. Они боролись молча и остервенело. Карлик вцепился мёртвой хваткой.
- Наверно, выкуп за него потребует,- пискнула из-под стены одна мышь второй.
- Жуть!- ответила та, и обе нырнули в какой-то мышиный ход.
Убрав в сторону ветошь, лилипут отодвинул оказавшуюся под ним крышку люка и полез куда-то в низ и темень, одновременно освобождая одну руку и перехватывая киллмулиса поудобнее. В этот момент Лефарик извернулся и пребольно куснул карла за большое волосатое ухо. Леприкон взвыл и на миг ослабил хватку. Киллмулис извернулся, пнул обидчика в нос, оттолкнулся, выпрыгнул и захлопнул люк. За спиной он услышал приглушённый крышкой звук падения и жалобный всхлип, но не обернулся, а рванул прочь что есть мочи.
Он бежал и бежал и не мог остановиться. Мимо мелькали люди, но ему было уже все равно. Сегодняшние злоключения пересилили все защитные барьеры его тонкой и хрупкой души. Лефарик мчался через весь город, все дальше к окраинам, пока не обессилел полностью. Наконец он споткнулся о какое-то пьяное тело в обносках и сходу вылетел на небольшую площадь, упав в кипу брезента, сваленную прямо на тротуаре.
Посреди площади ставил свой шатёр бродячий театр. Фигурки звездочётов в высоких островерхих шляпах, драконы, пышущие языками пламени, солнце и луна отливали в темноте тусклой позолотой. Лефарик лежал в брезенте и, как рыба на берегу, ловил воздух ртом. Подняв голову, он увидел напротив вывеску, на которой были нарисованы две лошадиные морды и прочёл по складам: «Три осла». «Спасен…» - мелькнуло в голове у киллмулиса, и он потерял сознание.

***

До самой темноты бродил Робин по окраинам, снова и снова переживая свой позор. С каждым разом острота ощущений понемногу притуплялась, обида и стыд отступали, оставляя горечь и пустоту. Робин проголодался и продрог. Пошел мелкий дождь. Холодные свистящие сквозняки ныли в пустых, забытых богом и заваленных нечистотами городских переулках.
Он вошёл в какой-то кабак и присел в тени общего стола, за которым кипела весёлая пирушка. Заказал стакан рома и горячей еды. Трактирщик, не говоря ни слова, принёс ром и что-то дымящееся и подозрительное, но мельнику было все равно.
Бывший барон сделал большой глоток и закашлялся.
- Говорят, сегодня мельник, который бароном за стихи стал, обделался на рыцарском турнире, как только смерть подмигнула, - увлечённо сообщил молодой матрос сидящим вокруг.
- Ага,- усмехнулся дядька с тёмным от въевшейся сажи лицом, - каб тебя туда, так тоже б… в штаны наклал бы!
- Посвящают в бароны всех подряд! – поддержала тему толстая тётка в грязном переднике. - Так я чем тогда не прынцесса!
Раздался дружный хохот.
- Тётка Дрычиха, мы ж за тебя на турнире палками друг друга по мордасам отлупцуем! Только будь поласковей!
- Поберегите свои палки для… - фыркнула Дрычиха и ушла на кухню.
- Был я там! - говоривший наклонился к керосиновой лампе, стоявшей на столе, и его бородатое лицо попало в луч света. - Мельник не обделался, он просто дёру дал! Видел я его, - бородач обвёл глазами присутствующих и упёрся взглядом в похолодевшего мельника. – Упссс! Так это ж он самый и есть!
- Ваша милость! - дядька трубочист вскочил, сдёрнул с нечёсаной головы шапку и склонился в нарочито почтительном реверансе, но не удержался и завалился на спину. От гогота пьянчужек зазвенели стекла. Робин вскочил и рванулся к выходу. Но дорогу ему преградил молодой матрос:
- Ваша милость, барон Мокрый Гульфик!
В голове зашумело и щелкнуло. Робин схватил матросика за грудки, поднял и бросил куда-то в угол, словно тот был снопом пшеницы. Люди повскакивали с мест. Мельник выхватил из ножен змеевидный кинжал, подаренный бер Здичей, и выставил его перед собой.
- Я, может быть, и убежал с турнира, но кого-нибудь из вас сейчас прирежу, это точно, - холодно, сквозь зубы, проговорил он.
- Тихо, братва, он серьезно. Отстаньте от человека, видите же, ему не до смеха, - сказал кто-то.
Не поворачиваясь спиной, мельник все так же, прикрываясь кинжалом, отошел к входной двери и ступил на улицу. И никто не потребовал с него платы за съеденный ужин.

***

Лефарик очнулся на рассвете все в том же брезенте. Нежные лучи вылетающего из Большой головы солнца раскрасили площадь розовым и зеленым. Киллмулис осмотрелся. Шея ныла, в горле пересохло, в остальном, как ни странно, все было неплохо. На руке остались синяки от хватки леприкона. Лефарика передернуло. «Что же это за твари такие злобные в городе водятся?» - с отвращением подумал киллмулис. Захотелось пить. Лефарик решил во что бы то ни стало проникнуть в таверну сей же час. В складках брезента он увидел черный цилиндр, видимо, оброненный ночью каким-то гулякой. Забравшись под шляпу, домовой засеменил через площадь к черному входу. Невдалеке пьяный оркестр расхлябанно и нестройно тянул студенческий гимн, спотыкаясь на каждом куплете. Два клоуна, привалившись к фургону, который днём превращался в подмостки, беседовали о философии. Вдруг один из них встрепенулся и протёр глаза.
- Ты чего это?- удивился коллега.
- Шляпа пробежала… вроде как.
- Какая шляпа?
- Черная такая, цилиндрррр…ическая…
- Спать нам надо, - вздохнул второй клоун и, допив бутылку, полез в фургон по приставной лесенке.
- Нееее… посплю в брезенте, - сказал первый и добавил: - А шляпа все-таки была…

Забравшись в таверну с черного хода, киллмулис протопал по коридору и вылез через окно на задний двор. Во дворе было тихо и уютно. Под одним из навесов маячили знакомые морды.
- Сивуха! Буран! Как же я по вам соскучился! – воскликнул киллмулис, обнимая и целуя лошадиные гривы.
Лошади тоже были рады, дышали и весело фыркали киллмулису в нос. Но Лефарик чувствовал в них какую-то печаль. Умеющий, как и все домовые, читать мысли домашних животных, киллмулис понял то, что ему хотели сообщить лошади: их не покормили на ночь. Лефарик расстроился. Он печально гладил лошадей и старался, как мог, утешить их. Но это было трудно. Мельник был добрым хозяином, в его амбаре овёс всегда был свеж, а сено зимой сухое и вкусное. Не то, что заплесневелое просо, которым лошадок второй день пичкали в «Трех ослах»! Забыв о боли и усталости, киллмулис обследовал двор, заглянул в амбар. В амбаре он нашел несколько мешков с отборнейшим овсом. Проделав в одном из мешков дырку, домовой натаскал овса лошадям, а затем еще и напоил их до отвала. Благодарности верных животных предела не было. И вот, довольный киллмулис, ополоснувшись в поилке для скота, наконец-то забрался в карман родного старого плаща, который мельник по приезду так и оставил валяться на пустой телеге. Несмотря на усталость, Лефарик долго не мог заснуть, вздыхая и перебирая впечатления последних дней.

***

«Это как болезнь, - думал Робин Тальбот, все дальше удаляясь от жестокого, лживого города Граданадара. – Надо только переждать самый пик, и я пойду на поправку. Время лечит. Пройдет день или два, неделя - я обязательно выздоровею. Уйдут вина и обида, исчезнет страх и разочарование. Но главное… главное то, что я больше никогда не стану вспоминать о случившемся!» И в эту минуту мельник дал себе клятву никому не говорить о своем неудачном дворянстве. Упершись невидящим взглядом в точку, где на горизонте исчезала пыльная лента дороги, Робин то и дело подстегивал лошадей. В кармане плаща мирно храпел киллмулис. За эти дни он так устал, что не проснулся даже тогда, когда утром шатающийся от выпитого рома мельник надел плащ и вывел лошадей из стойла. Не проснулся он и в то время, когда они покидали город, трясясь по булыжникам Королевского тракта. Для них обоих это путешествие оказалось тяжким испытанием, но, кажется, киллмулисы легче переживают трудности. Встречая на дороге путников, Робин хмурым кивком приветствовал их и отворачивался. Заночевали в поле. Костра мельник разводить не стал - есть ему не хотелось: картина ужасной смерти де Прейли всё ещё стояла перед глазами.
Перед отъездом хозяин «Трех ослов» в подробностях рассказал мельнику все, что случилось на арене после его позорного бегства.
- Ты поступил абсолютно верно, что сбежал. Я бы, наверное, сделал то же самое. Грешно убивать людей даже на турнире, - сказал трактирщик и дал мельнику в дорогу бутыль вина и сверток с бутербродами. Лежа у костра, мельник закутался в плащ и забылся тяжёлым беспокойным сном. Он стонал, метался и бормотал:
-... плаха плачет... не надо, не надо... устрицы в соусе - всего сто монет... надо его зашить, совсем развалился... не надо... ваша светлость, пожалте сюда...

От всех этих стонов проснулся киллмулис. Из кармана было видно звездное небо. Звезд было так много, что они гроздьями нависали над Плоским миром, и Лефарику казалось, что вот сейчас они посыплются прямо к нему в карман. Луны не было. В такие дни говорят, что Большая голова «жует луну», и та пропадает в его пасти на несколько дней. В это время бывает особенно темно по ночам.
Лефарику стало тоскливо. Выглянув из кармана, он огляделся, но почти ничего не разобрал в тусклом свете догорающего костра. Робин стонал и возился все беспокойнее, но не просыпался. Киллмулис взглянул в его сторону - и обмер: над мельником нависла огромная черная тень. Холод, ужас и безысходность распространялись от тени волнами. Это был боуги. Лефарик ни на миг не усомнился в этом. Чем громче Робин стонал и плакал во сне, тем плотнее становилась тень. Казалось, что она питается страданиями мельника, становясь сильнее, живее… Она всё больше и больше походила на самого мельника, а Робин Тальбот всё меньше походил на себя. Словно становился тенью. Робин съёжился, уменьшился в размерах, и его посеревшее лицо исказила гримаса боли.
Киллмулис, парализованный ужасом, не мог отвести от боуги глаз. Не мог даже моргнуть. Он вдруг вспомнил, что боуги нападает на тех, кто слаб. А еще он понял, что мельнику нечем сопротивляться, что он подавлен и сломлен и что, если за него не вступиться прямо сейчас, то боуги всосет мельника целиком, наденет его личину и будет жить дальше вместо него. Его жизнью. А Робина не станет совсем. Холодная, бестолковая и пустая тварь нависла над спящим, питаясь его тоской и одиночеством. Сквозь горячечное бормотание мельника Лефарик слышал, как боуги жадно хлюпает, пьёт из Робина душу, капля за каплей. Мельник метался, речь его становилась всё бессвязней, и он был не в силах проснуться. Боуги начал переливаться оттенками фиолетового и довольно зашипел, насыщаясь страхом и болью своей жертвы. «Еще немного - и будет поздно», - спокойно произнёс кто-то в голове у киллмулиса.
И тут, не понимая сам, что творит, Лефарик выпрыгнул из кармана и бросился на боуги. Грозно рыча, киллмулис прыгнул прямо на тень, впившись когтями в это зыбкое, холодное нечто. Он проваливался сквозь неё, разворачивался и бросался снова, пролетая через наэлектризованный ужас, борясь с ним. Казалось, что еще немного - и тьма поглотит его самого, засосет, сожрет и выпьет, а если и не выпьет, то заполнит черной тоской и страхом навсегда. Но киллмулис не думал о себе, он хотел лишь одного - спасти своего хозяина, друга…
Боуги застонал. Что-то поменялось, поддалось у него внутри. Он вдруг расплылся, как дым, и - исчез в предрассветной тьме с порывом легкого ветерка.
- Пшёл прочь, гад! Страшила несчастный! Мы тебя не боимся! - орал Лефарик ему вслед и колотил по воздуху кулачками, как безумный. - Мерзость болотная, сгинь, марь, паршивец!
Но боуги уже и след простыл. Над горизонтом выскочил первый яркий и радостный солнечный луч и коснулся киллмулиса. Откуда-то прилетел теплый чистый ветер. Ветер успокоил Лафарика, вернул мельнику жизнь. Робин открыл глаза:
- Ффух... ну и сон! - он резко сел и отёр испарину со лба. Лефарик проворно шмыгнул за телегу. Руки тряслись, и всё его маленькое тельце колотила мелкая нервная дрожь. Он сам себе не верил, плакал и улыбался одновременно. «Я прогнал боуги!» - ликовало всё внутри у киллмулиса. А еще он почувствовал, что из него навсегда ушел страх.

- Что-то произошло! – радостно воскликнул мельник. - Я выспался и больше не чувствую ни тоски, ни обиды, как будто кто-то высосал их из меня. Ох, как хорошо все-таки жить!
Робин Тальбот сладко потянулся и зевнул так, что чуть не вывихнул челюсть. Он задал корма лошадям, раздул тлеющий костер и вскипятил чай. Мельник позавтракал вкусными бутербродами, которыми снабдил его трактирщик, и неожиданно понял, чего ему не хватало в столице. Он вдруг четко осознал, что в Граданадаре ни разу по-настоящему не порадовался жизни. Конечно, у него было много поводов для радости: Робин прыгал от восторга, когда победил в поэтическом турнире, чувствовал, что живет «по полной», когда принял рыцарство, он радовался за Лафли Соллика. Но Робин Тальбот из Толлейвуда, на самом-то деле, за все эти дни ни разу не почувствовал себя счастливым просто так! Он потерял в столичном городе свое самое главное чувство, чувство, которое всегда было с ним всю его жизнь – он потерял «чувство обычного дня». В маленькой деревушке Толлейвуд они с Лафли Солликом гордились и дорожили этим особым состоянием души – способностью наслаждаться каждым мгновением, каждым неповторимым днем своей жизни… просто так, независимо от событий и дел, просто от того, что жизнь есть. Оттого, что жизнь хороша! Конечно, они радовались вкусной лепешке и доброму вину, но, по большому счету, дело было не в предметах или праздниках, дело было в Робине Тальботе и Лафли Соллике. И друзья всегда это знали.
И вот сейчас мельник понял, что к нему постепенно возвращается утраченная радость. Робин вздохнул полной грудью чистый, прозрачный утренний воздух, и воздух опьянил его, наполнил беспечностью и солнцем. «Я жив, свободен и у меня в кошельке есть деньги на кувшин вина и жареную курицу!» - сказал сам себе бывший барон, собираясь в дорогу. Ему не терпелось добраться до «Свинячьего бивня», но еще больше хотелось вернуться на мельницу. А еще ему жуть как захотелось увидеть Руженку, взглянуть в ее добрые и прекрасные глаза. Мельник накинул свой старый верный плащ, залез в телегу и двинулся в путь. Домой.
А в кармане плаща мирно спал киллмулис. Ему снилась мельница, снились боуги, нависающие со всех сторон. Но Лефарик не боялся боуги: он махал руками - и чудовища разлетались, как облака от порыва ветра. Ветер гнал боуги куда-то вверх и там, в синей синеве, боуги превращались в радугу.

***

В «Свинячьем бивне» подавали рагу из поросятины, тушеную с овощами рыбу, жареные грибы и пудинг. Мельник заказал все. Обложившись тарелками и блюдами, он вовсю жевал, когда к его столику подсел мастер Затриндель.
- Слыхал я, что ты выиграл поэтический турнир в Граданадаре? – осторожно поинтересовался менестрель.
- А еще, наверное, ты слыхал, как я бежал с арены, - улыбнулся Робин.
- Это не твоя вина, и… кое-кто еще поплатится за самоуправство, - загадочно прищурился бард.
- Козла жалко, - вздохнул мельник.
- За козла не волнуйся, с ним все в порядке.
- А вы откуда знаете про все это? – удивился Робин, наливая сказочнику вина и придвигая одну из тарелок со снедью.
- Я ж бард, разве не понятно?
- Честно говоря, не понятно, - пожал плечами мельник.
- Вот и не ломай голову, а лучше встречай своего друга, - еще более загадочно ухмыльнулся менестрель и, не забыв тарелку и вино, ушел к предыдущей компании.
В таверну вошел Лафли Соллик. Вид у него был плачевный во всех отношениях. Усы висели грустно и несчастно. Брови хмурились. Лафли не смотрел вокруг, и мельнику пришлось несколько раз выкрикнуть его имя, прежде чем друг отреагировал.
Увидев мельника, Лафли повеселел. Друзья долго обнимались, жали руки и хлопали друг друга по плечам. Затем они сели за стол, закусили и выпили. Лафли Соллик рассказал свою историю.
- Я познакомился с этим… графом де Совиньи, как ты знаешь, на поэтическом состязании. Он представился большим любителем поэзии и сыров. Но оказалось, что де Совиньи занимается вином. У него виноградники в районе Совиньи.
- Знаменитейшее вино! Это под Соммерхеймом у реки Мера, - уверенно кивнул Робин, а потом до него дошло: – Но, это же на границе Лефстампа и Райтстампа. Спорная территория!
- От… то-то и оно… что спорная, - задергал усами сыровар. – И спорят они таким манером уже пятьсот циклов.
- Нехило, - удивился мельник.
- Замок графа стоит прямо посреди виноградников, в аккурат на границе двух государств. Раньше там, конечно, воевали, но уже давно стычек не было, официальных, по крайней мере. Равновесие держится, но напряжение огромное. А разрешается все через всякие соревнования и винные фестивали. Кто победит, тот и получает контроль над территорией на следующий цикл. А потом снова все повторяется. Надо сказать, что вопрос этот еще и политический, ведь контроль осуществляется то одним государством, то другим. Да… де Совиньи очень ценил сыр…
- А почему ты говоришь о нем в прошедшем времени, - перебил Робин.
- А потому, что он остался в прошедшем времени. Убили его вчера, а заодно и меня чуть не грохнули. Еле ноги унес. Но, давай по порядку. Ценил он сыр… Почему? Потому, что на фестивале сыр всегда прилагался к вину как закуска. Оценивали, конечно же, вино, но Жак - его, кстати, звали Жак - Жак де Совиньи как-то смекнул, что качество закуски тоже влияет на экспертную оценку. И это был его козырь!
Он засек меня еще тогда, когда мы столкнулись с королевской каретой.
- Знатное было происшествие, - улыбнулся Тальбот, отпивая из кружки. – Может быть, это было самое милое из того, что произошло с нами в этом городе.
- Я сразу оказался «темной лошадкой». Я не принадлежал ни к одной из всех этих фракций, и у меня был отличный, превосходнейший сыр. То есть его победа была у меня в кармане, точнее, в телеге. А, надо сказать, что все карты в этой партии разыграны на много ходов. Это шайка - вот что я тебе скажу! И я оказался втянут в конфликт по самые помидоры, даже не зная, во что вляпался. Огромные деньги, сложные связи с самыми могущественными людьми Плоскомирья и даже с гномами! Совиньи мне, естественно, ничего не сказал. Он просто предложил забрать весь мой сыр по огромной цене. Причем не только этот сыр, но и весь последующий. Он сделал мне это... эслюкзивное предложение. Трудность была в том, что сыр нужно отправлять по морю. И вот этим мы и занялись.
- Так в чем тут трудность? – не удержался мельник. – Нанимаешь корабль, перевозишь и все! Даже легче, чем по суше – не так трясет.
- Я тоже так думал, - печально задвигал усами сыровар.
- Так в чем дело-то?
- Совиньи хотел сделать все в тайне и как можно быстрее. Оказалось, что ни один из достойных сыроделов Граданадара не хочет везти сыры по морю и не продает их. Ни Ливерфаль, ни Мельдопф-сырник, ни даже этот безумный Ральф – никто не хотел с ним связываться. Это я узнал случайно, разговорившись с королевским поваром. Все, опасаясь быть, так сказать… слегка убитыми, не желали с Совиньи даже разговаривать – и правильно делали! И повар, кстати, рассказал, почему так обстоят дела. Он сказал, что любой, кто привезет сыры в порт, будет расстрелян из арбалетов неизвестными.
- А ты не пробовал привлечь к этому делу стражников.
- Повар сказал, что стража махнула на это дело рукой после того, как несколько отрядов полегло под арбалетными болтами в припортовых трущобах.
- Выходит, де Совиньи делал ставку на тебя.
- Вот именно! Он надеялся, что я ничего не знаю об этой стороне дела. Но я знал! И все ему высказал.
- А он что?
- А он показал мне контракт, в котором красным по белому моей же собственной рукой было написано, что я обязуюсь доставить сыры в порт.
- И что ты сделал?
- Доставил их в порт.
- И что было?
- В последний момент я сбежал, даже не забрав деньги.
Лафли Соллик вздохнул, его усы встопорщились и меланхолично обмякли. Мельник подумал, что его другу тоже пришлось «бежать с поля боя». В конце концов, Граданадар не принес им ничего хорошего. Вместо безобидного развлечения они обрели здесь позор и ужас. «Но мы получили и кое-что важное, - подумал мучной барон, - мы получили урок на всю жизнь…»
- А ты не жалей! – вскричал Робин, хлопая друга по плечу.
- Я жалею не о деньгах. Когда я убегал, я видел, как одна из арбалетных стрел пробила голову барону де Совиньи. Эта сцена никогда уже не сотрется из моей памяти, - сыровар вздохнул, схватил кувшин и стал пить прямо из горлышка, пока не осушил его весь.
- Вот что я тебе скажу, дружище, бывают вещи и похуже.
- Что может быть хуже, друг Робин, состязание поэтов, что ли? - саркастически усмехнулся Лафли Соллик.
- Когда ты услышишь мою историю, ты поймешь, что «похуже» очень даже может быть…
И Робин Тальбот рассказал свою историю сыровару. После того, как он закончил, Лафли Соллик изменил свое мнение.
- Друг Робин, - воскликнул сыровар, - твоя история потрясла меня до глубины души! Теперь я понимаю, что мои жалкие похождения, это… это, как… как… даже не знаю, как! Могу только одно сказать – мне легче стало. Ты извини, конечно, но после того, что я услышал, я даже как-то успокоился и утешился на свой собственный счет.
- Я рад это слышать, - просто сказал мельник. – Ты знаешь, я понял главное. Главное то, что нам не нужна столичная мишура для того, чтобы быть счастливыми. Для счастья нам нужно только то, что у нас уже есть – нам нужен кувшин вина и окорок!
- А ведь отлично сказано! – кивнул сыровар, поднимая кубок. – Ты, Робин, настоящий поэт, ведь так коротко и точно могут выражаться только великие барды!
- Неее… с этим я завязал. Больше никаких стихов! – хмыкнул Робин Тальбот, сделав непристойный жест. – Хуже поэтов на этом свете только рыцари!
И друзья расхохотались.
Они просидели в таверне до утра, рассказывая друг другу подробности своих похождений, а утром запрягли лошадей и, завалившись в телегу, уснули, положившись на инстинкты верных животных, отлично знающих путь домой…

Дата добавления: 2015-08-21