Хуже поэтов на этом свете только рыцари! 3 страница

Таким образом, все сыры, а заодно и муку, купил сам король, и друзья, сопроводив обоз на королевский двор, нежданно-негаданно оказались не у дел, с изрядным запасом золотых в карманах и большим желанием поразвлечься.
Немного поспорив, отправились в «Три осла», заказали там две комнаты и большой обед.
- Сдается мне, ты на пути к славе, дружище, - сказал Робин, когда они наконец-то сели за обед и стукнули по первой.
- А мне сдается, что тебе тоже скоро повезет, - не остался внакладе сыровар, наливая по второй.
- Ну не знаю даже, - протянул мельник, задумчиво глядя куда-то в стену.
- Зато я знаю! – прогрохотал Лафли, хлопая друга по плечу. - Тебя ждет слава, друг! Сейчас допьем этот кувшин и пойдем записывать тебя в поэты.
- Да уж, похоже, что звездочет че-то там такое наколдовал со своей, как это ее… эксперепепе…
- Проэсперетепированием! – авторитетно кивнул главный королевский эксперт и налил еще по одной.

***

Глубокой ночью киллмулис добрёл до «Свинячьего бивня». Он устал и продрог. Ни огонька - таверна спала. В обеденном зале было слышно, как на все лады храпят прямо за столами те, у кого недостало сил доползти до койки. Лефарик заглянул в окно и осмотрелся. К сожалению, Лафли Соллика, любившего похрапеть в подобной компании, нигде не наблюдалось. «Они, конечно же, уехали еще утром, - обреченно подумал киллмулис. - И как теперь я смогу их разыскать?».
Вспомнив о том, что голоден, Лефарик пробрался в помещение. Тут и там на столах стояли миски с недоеденными кушаньями. Кое-где еда валялась вперемешку с игральными костями и картами. Брезгливо исследовав несколько тарелок, киллмулис обнаружил пару кусков сыра и повеселел. Проглотив сыр, Лефарик заметил двух спящих эльфов. Для их удобства на столе был поставлен еще один столик и маленький диванчик. Возле диванчика в мерцании свечных огарков живописно поблёскивала лужа пива. «Наверное, эльфам спьяну кажется, что это лесное озеро», - подумал киллмулис. Лефарик никогда не встречал эльфов, но был уверен, что это именно они, и знал, что эльфы неплохо относятся к киллмулисам и вообще к домовым. Как-то Кницли, выпив пару кружек, выдвинул теорию о том, что эльфы произошли от домовых, а Лефарик тогда сказал, что это дичь полная. Они чуть не поссорились.
Киллмулис взобрался на стол и подошел к маленькому дивану. Вблизи эльфы оказались еще мельче - в два раза ниже самого низкого домового или даже дворового. Обеденный стол, наверное, был для них лесной поляной, здесь вполне хватало места для плясок и других акробатических фокусов.
Лефарик растолкал ближайшего к нему эльфа. Тот приоткрыл мутные глаза и увидел улыбающуюся мордочку киллмулиса.
- Ааа... ты… кто? - эльф улыбнулся Лефарику и, прикрыв глазенки, попробовал опять захрапеть.
- Эй, дружище, - завопил киллмулис, тряся эльфа, как церковную погремушку, - а ну, очнись-ка чуток!
- Че надо, морда! – разозлился пьяный эльф.
- Видел тут вчера мельника? Робина Тальбота в компании с сыроваром? Они должны были заехать.
- Пива дай, тогда скажу, – заявил нахальный эльф, валясь с дивана.
- Эх! Толку от тебя, как от мышей на мельнице! – возмутился Лефарик.
- Был вчера тут мельник, - неожиданно откликнулся второй эльф, не раскрывая глаз и не переставая храпеть, - стихи читал Затринделю. Хм…
- Толстый такой? Мельник?
- Не, не толстый... но мельник.
- Вчера?
- Вчера.
- Пива дай? – снова попросил первый эльф.
- Да вот же рядом с тобой лужа целая! – разозлился Лефарик, спрыгивая со стола.
- А! – обрадовался пьянчужка и попытался доползти до лужи, но не смог, окончательно заснув на полпути.
Что же делать? Мельник уехал еще утром, это факт. Киллмулис вышел во двор. Светало. «Надо бы где-то перекантоваться». Он зашёл в один из сараев и уже хотел забраться за большой ящик хозяйственных инструментов, как из угла до него донеслось возмущённое блеяние.
- Эй, ммме.. малявка! - кто-то неучтиво окликнул Лефарика из полутьмы. Лефарик всмотрелся и увидел белого козла. «Ба, да это ж Крестьянский Сын!» - киллмулис замер от изумления.
- Глухой, что ли!? - козёл угрожающе наставил рожки в сторону киллмулиса.
- Нннеет…
- Отвяжи меня, – попросил козёл и тихо прибавил,- я в поле уйду.
Лефарик почувствовал жалость к этому хулиганистому, но такому несчастному теперь парню, он хотел помочь, но маленькие острые рожки козла не вызывали доверия.
- Да не боись ты! – возмущенно и нетерпеливо завопил тот.
- А вы бодаться не будете? – опасливо переспросил киллмулис.
- Не буду, я теперь уже не тот, - грустно прошептал козел и окончательно приуныл.
Лефарик отвязал козла. На мгновение у того в глазах промелькнула искра радости.
- Надоело это сено! Овса хочу, - проблеял Крестьянский Сын и похромал на выход.
- Скажите, уважаемый, не знаете ли вы, как попасть в Граданадар? – спросил киллмулис как можно вежливей.
Удивленный и довольный уважительным обращением, козёл обернулся к Лефарику и вскинул белую бородатую морду.
- Честно говоря, так вежливо со мной не говорили даже тогда, когда я был еще человеком.
- Ну, извините, - растерялся киллмулис.
- Да не за что! Граданадар, чтоб его! Тут едет телега одна, там горшки-плошки всякие в сене. Как во двор выйдешь, слева стоит лошадь серая. И коз они двух ведут на продажу, тоже к телеге привязаны. Одна, молоденькая, ничего… белая такая.
- А как вы в сарай-то попали? – полюбопытствовал киллмулис.
- Траву я ел, вкусно. Не заметил, а враг уже рядом! Поймали! Петлю на рога и…! - коротко объяснил козёл, взбрыкнул копытами, несколько раз сильно боднул деревянный ящик, наделав в нём дыр, разбросал снопы, грабли, сорвал со стены хомут, куснул его зачем-то и был таков.
Лефарик выбежал следом, быстро разыскал нужную телегу и зарылся в сено.

***

Поэтический турнир судили пятеро мастеров пера: придворный поэт Острослов с вечной саркастической усмешкой на губах, почтенный мастер Брюгге Марино, рыцарские романы которого прятали под подушками как чопорные леди, так и простые городские барышни, заведующий кафедрой поэзии и философии профессор Локус Перекус, у которого на лекциях в Граданадарском университете выспался не один студент, госпожа Нелла Марципан, за свои собственные деньги печатающая изящные томики любовной лирики под псевдонимом Марцинелла, и менестрель Валантель, снискавший простыми и понятными песнями всенародную любовь от Аргении до Береговины. Поэтический турнир предварял все другие карнавальные мероприятия и проходил в таверне «Толстый боров», славящейся своей сливовой наливкой.
Король поэзию не любил. На такие состязания рыцари тоже захаживали нечасто, а если и заглядывали, то в основном для того, чтобы выпить нахаляву. Тем не менее, деньги на проведение турнира выделялись из городской казны регулярно. Основным контингентом на этот раз, впрочем, как и во все другие разы, были сами поэты. Также здесь присутствовали студиозусы, зажиточные горожане, пытающиеся компенсировать недостаток родословной изящностью манер и, конечно же, многочисленные барышни на выданье. Народу в «Толстый боров» набилось битком. Турнир уже начался. Мельника и сыровара пустили только потому, что они объявили себя участниками соревнования. Часть столов вынесли, а остальные придвинули к стенам. Один из столов стоял отдельно, и на нем громоздились многочисленные бутылки с наливкой, кувшины с пивом и тарелки с пирогами. За столом расположилось жюри.
У дальней стены одиноко возвышалась бочка, на которой сиротливо ютился какой-то заморыш. Невыразительным, писклявым голосом он тянул занудное и меланхолическое. Разобрать было сложно - бедолага невыносимо шепелявил. Тем не менее, стояла тишина, никто не бузил, а когда дохляк закончил, то раздались, пускай и жидкие, но аплодисменты. И удивительного в этом было мало - турнир только начался, все были добрые и трезвые.
- Вот она – настоящая поэзия! – вздохнула дама средних лет, роняя слезу на вышитый кружевной платок.
- Простите… а кто это? – спросил Лафли Соллик, скептически двинув усом.
- Ах! Это великий Маризо… мой младший сын. Когда ему стукнуло всего семь циклов, он уже написал поэму, посвященную самому королю!
- Ну и как? – нахально вопросил Лафли.
- Что как?
- Король читал его поэму? – не отставал въедливый сыровар.
- Ну, что вы… у короля ведь столько важных дел.
- Сдается мне, Робин, ты выиграешь сегодня эту хреновину, причем без особого напряга, - хихикнул сыровар, и друзья протиснулись к комиссии для того чтобы внести имя менестреля Робина Тальбота в списки.

Первый из трёх раундов турнира носил название «Зёрна и плевел» и был, так сказать, отсеивающим. Каждый претендент на победу читал своё лучшее и, желательно, не слишком длинное стихотворение. Следующим на бочку залез длинноносый барон Жоффрей де Прейли:

...Прошедший день длиннее года,
Разбушевалась непогода
В моей душе и за окном,
Лишь ты — мой дом, но я не в нём...

Де Прейли выдержал печальную длинную паузу, которую никто не оценил, и слегка поклонился. Хлопали вяло, пожалуй, даже меньше, чем предыдущему оратору. Какой-то студент, высунувшись из-за спин сотоварищей, кинул в барона огрызок, но, похоже, это было что-то личное. Локус Перекус милостиво кивнул, но, сдаётся, это тоже было что-то личное. Какая-то женщина томно всхлипнула.
Мельнику было страшно и немного тоскливо. Он шёл седьмым по счёту, но до сих пор не мог решить, что читать: редкие мысли проскакивали в опустевшей голове, словно зайцы, спасающиеся от погони. И это только первый раунд! Мельник уже почти надеялся на быстрый проигрыш, а потом… сразу в трактир! Робин сбежал бы уже сейчас, но тогда придется вечно презирать себя, а это уже слишком. «В конце концов, лучше всего проиграть в первом раунде. Так незаметней и ни к чему не обязывает. Да и смеяться меньше будут», - думал Робин, не замечая, что медленно проталкивается к выходу. «А вот если в третьем раунде загудишь, так, не дай бог, тьфу-тьфу…, напишут детский стишок какой или частушку и тогда – позор… позор! С этих рифмоплётов станется! Им только дай посмеяться над соперником».
- А ну, куда намылился! – вскрикнул сыровар, хватая друга за рукав. – Никак на выход подался! Стоять! Теперь не отвертишься – у них в книжице всёёё записано. Ты же следующий!
Робин нервно оправил новую куртку из тёмно-зелёного сукна, только что весьма удачно и недорого приобретенную у портного по соседству вместе с двумя льняными рубахами, короткими штанами и гетрами. Вся прежняя одежда была ему теперь велика. Робину повезло: во время турнира купить готовый костюм было непросто, ведь и горожане, и приезжие стремились приодеться к празднику. Но какой-то купец не забрал заказ, и все вещи пришлись мельнику по плечу.
После встречи с волшебником Робин сильно похудел и перестал удивляться чудесным совпадениям. Лицо мельника вытянулось и помолодело лет на десять. В глазах появился вызов, а жир исчез, обнажив гору мышц. Мельник чувствовал, что изменился и внутренне и внешне: стал как-то легче, свежее. Еще не осознав до конца все преимущества нового положения, он, тем не менее, не мог не замечать заинтересованных взглядов, которые то и дело бросали на него столичные девушки. Вот и сейчас две молоденькие девицы, по виду белошвейки, перешёптывались и хихикали, поглядывая на него. Встретившись с Робином взглядом, одна из девушек помахала ему рукой и слегка зарумянилась. Мельник учтиво кивнул, покраснел, приосанился и перевёл взгляд на столик жюри, откуда мастер Брюгге торжественно объявлял его выход.

- Мельник из Толлейвуда, сквайр Робин Тальбот! - возвестил Брюгге Марино скрежещущим голосом и чихнул.
Отступать было некуда. Внутри всё засвербело, задрожало и опустилось. С болью в животе и гудящим затылком сквайр Робин Тальбот взобрался на бочку. Крепко зажмурился, выдохнул, открыл глаза и осмотрелся. Сквозь пелену табачного дыма он увидел улыбающуюся физиономию мэтра Валантеля, который ободряюще улыбнулся и кивнул, словно говоря: «Давай, парень, двигай к славе!». Робин шумно выдохнул и - двинул…

Повернувшись к зрителям, он отвесил такой изящный поклон, будто весь век провёл при дворе. Затем, найдя взглядом белошвеек, поклонился еще раз специально для них, словно заправский ловелас. Казалось, что кто-то другой, лихой и наглый, потерявший счёт любовным победам, вселился в него. Он снова развернулся к жюри.
- Ээхм…. Прошу, милейший, начинайте, - снисходительно махнул рукой Брюгге Марино, и Робин начал:

Полёт кленового листа порой осенней так недолог.
И обещаньям грош цена. И путь пронзителен и колок…
Мой - без тебя, твой - без меня… Не быть нам вместе в мире этом.
Стою вот так… на бочке я… с душой… свободной и раздетой.

Безумный, словно ветра свист, и лёгкий, словно в небе птица -
Я сам себе кленовый лист, и не хочу остановиться….
Ты не моя, но, бог с тобой! Ты мной сегодня позабыта.
Спешу за новою мечтой - и сердце для любви открыто!

Ты не вернёшь меня назад -
Пускай все листья облетят!

Это было смело. Смелый размер, смелый стиль, смелая идея. Обычно любовные стихи либо печалились об ушедшей страсти, либо восторгались настоящей. Но мельников стих был печален и весел одновременно. Публика захлопала. На лицах придворных дам читалось заинтересованное удивление — мельник словно подобрал ключик к тайнам женского сердца. На судейской трибуне шло оживлённое обсуждение, но Робин ничего не слышал из-за шума аплодисментов.
- Мдя... нестандартно - эдакий… многостопный ямб, ххм… думаю. Не знаю... - выразил своё мнение профессор Локус Перекус.
- Но помилуйте! Так недостойно отзываться о даме сердца, даже если она и... и… и оказалась не дамой, - возразил придворный поэт Острослов, закидывая ногу за ногу и поджимая узкие губы.
- Зато честно! Открыто! Он предлагает себя миру! Это так свежо! - похоже, что Марцинелла была целиком на стороне мельника.
- Пожалуй, интересная тема для баллады, - пробормотал Валантель, и это решило исход дебатов. Сквайра Тальбота пропустили в следующий тур. Ошеломленный и слегка подавленный, Робин слез с бочки и вернулся на свое место рядом с сыроваром.
- Неплохо сказано! Я, честно говоря, даже не ожидал! – ляпнул Лафли Соллик, задвигав усами во все стороны.
- Скажите, уважаемый, вы действительно пережили душевную травму или ваше творение - плод фантазии настоящего барда? – язвительно полюбопытствовал, нависнув над мельником, барон де Прейли.
- Эээ, как бы вам сказать, - улыбнулся Робин, - я просто влез на бочку, и слова пришли сами.
- Вот только не надо тут заливать, что это была импровизация! – возмутился барон со знанием дела.
- Уж не хочешь ли ты сказать, что мой друг врет? – вступился сыровар, а мельник попытался оправдаться:
- Личный опыт тоже был, но я похудел и стал другим. Новая жизнь вдохновляет на новые слова.
- Послушай парень, такие «импровизации» готовят перед турниром. Так все делают! – не отставал барон.
- Ещё заливает, что он был толстым! - просипел грузный одутловатый мужчина откуда-то из-за спины.
- Был! – обиженно воскликнул мельник и обернулся.
- Докажи, что был толстым! - угрожающе просипел толстяк и придвинулся к мельнику, прищурив масляные глазки. Из-за его плеча длинный де Прейли сверлил мельника взглядом. Назревала потасовка, но страсти утихомирила одна из участниц турнира:
- Господа, из-за вас ничего не слышно! Возьмите себя в руки, или вас дискредитируют.
Поскольку никто не хотел вылететь из-за банальной ссоры, все затихли. Толстяк отодвинулся со словами: «Победит сильнейший». Однако Робин еще некоторое время чувствовал на себе его тяжелый и слизкий взгляд.
В следующем раунде Робину предстояло вести поединок. Ему в пару достался все тот же Жоффрей де Прейли. Бочку с «ристалища» убрали, и поэты теперь имели возможность подкреплять силу слов театральными телодвижениями. Суть спаринга состояла в том, чтобы читать стихи вместе, импровизируя и дополняя соперника или противореча оппоненту там, где это было уместно. Общей формой на этот раз объявили классический четырехстопный хорей. Мельник не знал, что такое хорей, поэтому предоставил право начать бой своему противнику.

Пой же, сердце, пой о милой!
Пусть разлука сушит душу!
В море слёз не видно сушу!
Жизнь мне кажется могилой…

Жоффрей завыл минорно и распевно, а мельник, на которого снова снизошло волшебное вдохновение, подхватил неожиданно громко и задорно:

Остров в море слёз волшебный
Я нашёл в своих мечтах.
В море чистоты душевной
Утонули боль и страх.

Жоффрей резко упал на одно колено, больно стукнулся и с неподдельной гримасой страдания, приложив руку к сердцу, затянул еще кислее:

Как мне жить без милой... милой,
Нету сил, и смысла нет,
Небо - хмуро! Жизнь - могила!

- Сам несёшь ты полный бред! - выкрикнул кто-то из толпы, раздались смешки и шиканья, де Прейли мученически возвёл очи горе и закончил четверостишие:

Темнота всосала свет!

«О, как! Всосала, значит…», - мысленно оценил последнюю строку мельник и вступил в игру:

Свет из темноты воскреснет,
Если гляну тут и там,

Он развёл руки и галантно поклонился в сторону Неллы Марципан.

Лучезарней и прелестней
Не видал нигде я дам!

Болельщики загоготали, дамы захлопали веерами, послышались одобрительные возгласы. Де Прейли, чувствуя, что перевес на стороне соперника, злобно прошипел «Лизоблюд! Дамский угодник!». Но он сделал хуже только себе – мельник не услышал, зато услышала госпожа Марцинелла и нахмурилась. Жоффрей побледнел и попытался отыграться:

Низки помыслы раба,
И любовь его слаба.
Лишь мелькнёт подол у глаз -
Следом ринется тотчас.

Это был удар ниже пояса. Возмущённый и слегка уже нетрезвый рёв зрителей смешался с аплодисментами и хохотом. Поэт Острослов одобрительно хмыкнул.

Рыцарь с подлою душой
Недостоин и смешон!
Если жалок, ной - не ной…
Жизнь проскочит стороной!

Этими словами мельник нажил себе смертельного врага. Барон стал пунцовым и язвительно парировал:

Как же, ведь к таким, как ты,
Льнут кухарки и доярки,
И...прачки, и… и… всякое отребье некультурное, вроде тебя самого!

После этих нерифмованных слов де Прейли кинулся на мельника с кулаками и был дискредитирован, а Робин прошёл в следующий тур. Он немного приуныл, ведь турнир представлялся ему достойным поединком светлых духом, а на деле высокая поэзия опустилась до простой перебранки. И Робин решил в последнем раунде держать себя в руках и не поддаваться на оскорбительные провокации. Он поискал взглядом Лафли, но тот увлечённо жевал окорок и облизывал пальцы, поглощённый этим процессом без остатка. Робин вдруг понял, что проголодался, как стая волков. «Я бы щас лошадь съел. Все-таки поэзия аппетит пробуждает изрядно», - думал мельник, глядя, как жюри неспешно поглощает пироги и колбасы, запивая их вином и пивом…

В финал прошли пятеро участников. В третьем туре под милым названием «Мясорубка» разрешено было все, и упор делался на импровизацию. Оценивалась способность менять текст в зависимости от того, куда его поведет предыдущий оратор. Разрешалось вклиниваться и продолжать в любой момент, а можно было просто прочитать заготовку. Хотя это и не приветствовалось, но принималось.
Место для «ристалища» немного перестроили. Бочку убрали. В первый ряд выдвинулось несколько крепких мордоворотов. По их лицам было видно, что ребята далеки от поэзии, но неплохо разбираются в кабацких потасовках. Дело было в том, что в последнем раунде поэты частенько переходили, как говорится, от слов к делу. В «дело» при этом зачастую шли не только кулаки, но и ножи, шипастые кастеты, маленькие металлические дубинки, заточенные гвозди и другие не менее милые штуки. Не гнушались поэты и магией. Незнакомый с этой стороной поэзии, мельник вышел на «ринг» в одной рубашке.
Первым из состязания вылетел толстяк, шипевший на Робина. Он не нашёл что сказать в ответ на двусмысленный сонет баронета Пикуля. Глупо моргая, жирдяй пропустил свою очередь и был освистан. Недолго думая, забияка достал откуда-то длинный мясницкий нож и кинулся на победителя, брызжа слюной. Вышибалы отреагировали мгновенно. Не успел толстяк сделать и пары шагов, как нож был выбит, а сам нарушитель уложен на пол со связанными за спиной руками. Остаток дня ему предстояло провести в подземельях городской управы в компании палача и сокамерников.
«Вот так поэзия…», - качал головой Робин, наблюдая, как место толстяка занимает миловидная девушка, одной рукой скрывающая тонкий стилет в складках сиреневого плаща. Девушка-бард ловко «ввинтилась» в сонет баронета и продолжила перепалку:

О чём мечтает графа дочь
И даже дочь барона,
О том не сметь, о том не смочь
Тем, кто далёк от трона.

Неравно жалует судьба:
Кому дворец, кому - изба…

Реакция на провокационное заявление была неоднозначной. Пикуль от удивления открыл рот, но не издал ни звука, лишь поклонился и по доброй воле покинул поэтическое ристалище, мгновенно смекнув, что дело пахнет «политикой».
Локус Перекус нервно зашептался с Острословом, тот кивнул со значением и опальную даму сняли с соревнования без всяких объяснений. Она стала возмущаться, но двое стражников, вежливо улыбаясь, вывели её на улицу, снабдив напоследок безжалостным пинком под зад.
На арене остались двое: менестрель Балабол и наш мельник. Менестрель осторожно продолжил тему социального неравенства в свойственной ему иносказательной манере:

Правитель мудрый - словно солнце,
Но солнце ведь не каждый день...
С судьбой-плутовкой побороться
Кому-то, может, и не лень...

Испугавшись своего собственного выпада, Балабол зашмыгал носом и перевел тему:

А где же, как не на турнире,
Судьбе достойный бросить вызов!
Где невозможность перемирий
Залогом смелости послужит!

Это было не к месту и не в рифму. Судьи нахмурились. И тут вступил Робин, вступил легко и изящно, озвучив то, что диктовал ему внутренний голос. А внутренний голос несло на крыльях поэзии:

Любовь всех благ для нас дороже,
Любовь ровняет королей
И мудрецов. Сквозь пепел дней,
Любовь всех благ для нас дороже.
Иного счастья быть не может,
И я скажу на склоне дней:
«Любовь всех благ для нас дороже,
Любовь рождает королей»!

Робин закончил тихо и незаметно. Какое-то время слушатели ждали продолжения, но его не последовало. Лишь грациозный поклон стал последней точкой, одновременно завершив и стихотворение, и соревнование как таковое.
Уведя слушателей от опасных социальных тем в сферу чувственную, мельник уже одним этим заслужил победу в сердцах жюри. Да и всем присутствовавшим лишние проблемы с Тайной Канцелярией не улыбались. Конечно, надо признать, что триолет и сам по себе был хорош. Так победа мельника из Толлейвуда стала абсолютной.
Толпа взорвалась аплодисментами. Робина признали абсолютным победителем. Разве мог робкий сквайр Тальбот мечтать о таком раскладе, сидя еще несколько дней назад в погребке с сыроваром!? Лафли орал, как резаный, и сплясал джигу своими толстенькими ножками. Баронет Пикуль приветливо кивнул в сторону Робина, признавая за ним победу. А Локус Перекус, глядя на Неллу Марципан, прошептал про себя:

«Любовь всех благ для нас дороже,
Но брак любви помеха, всё же...».

Затем Перекус улыбнулся, поднялся и вскинул руку. Толпа притихла. Всем было интересно, какой приз достанется мельнику. С деньгами было туго, но об этом никто не знал. Король не дал Перекусу ничего вещественного, а городской бюджет жюри спустило еще вчера на нарривское крепкое и девок. Локус надеялся, что выиграет его протеже Жоффрей де Прейли, с которым он заранее договорился. В обмен на поддержку Локуса барон обещал публично отказаться от призового фонда. Это снискало бы де Прейли славу бескорыстного, а потому особенно великого поэта, и стало бы неплохим козырем в придворных интригах, а жюри списало бы деньги на «благотворительность». Но барон выбыл из игры, и ничто не могло ему помочь. Локус Перекус стоял и пыхтел, не зная, как исправить ситуацию. Он смотрел на людишек, мнящих себя поэтами, и понимал, что и сам – такой же бездарный прощелыга, как и все, и что вот сейчас все это прекрасное, мирное существование закончится, и его посадят в долговую яму… это в лучшем случае.
- Ну, давайте, скажите же что-нибудь! – возмутилась Нелла Марципан. Она единственная ничего не знала про деньги и была, кажется, искренне удивлена заминкой.
- Эээ… общим мнением жюри мистер Тальбот признается победителем королевского поэтического турнира в этом цикле.
Выдохнув приличествующую случаю фразу, Локус окончательно скис и плюхнулся на недовольно заскрипевший стул. Зрители зааплодировали по новой, но в их веселии чувствовалось ожидание и нетерпение – все устали, хотели выпить и поесть, как полагается. Очень быстро аплодисменты и крики стихли. В хрупкой тишине кто-то спросил прямо и просто:
- А приз-то давать будете, или как?
Локус дернулся и попытался найти поддержку у своих вчерашних развратных собутыльников. Но ни Марино, ни Валантель, ни тем более Острослов не хотели ему помочь. Они лишь глупо пялились в ответ или отводили свои красные, измученные жутким похмельем, бесстыдные глазки. Ректор поэзии и философии снова поднялся и окинул толпу оценивающим взглядом. «А что, если сказать как есть?», - сверкнула безумная и от этого такая заманчивая мысль.
- Господа! В качестве главного приза на этот раз выступает приглашение на учебу в Граданадарский Университет Естественных Наук, где я, как вы, наверное, изволите знать, служу покорным заведующим кафедрой поэзии… ну, и философии заодно.
- Так ведь это ж фигня! – тут же заорали из толпы.
В столице все знали, что в университете недобор, что, по указу короля, высшие учебные заведения столицы существуют за счет городской казны, и учеба в них бесплатная. И заявить о подобном предложении - это значит не сказать ничего вообще, а точнее, не дать ничего вообще. Народ заволновался. По толпе пробежал недовольный шепот. И только сам мельник не знал подвоха и, казалось, был искренне рад такому щедрому приглашению.
- Локус, не темни!
- Куда деньги промотал!
- Небось, на девок все профукал, пакость!
Кто-то засмеялся, кто-то недовольно зафыркал – назревала потасовка.
- А ну, цыц! – возмутилась Нелла Марципан. – Скажи-ка, Локус, это правда?
- Что?
- Ну, про девок развратных, - плотоядно ухмыльнулась поэтесса.
И тут профессор Перекус почувствовал облегчение и злобу. Ему вдруг стало все равно. В конце концов – пили они вместе, а отдувается он один.
- Пропили мы вчера весь приз. Все вместе, с этими вот… пропили! - выпалил заведующий кафедрой поэзии и философии, показывая рукой на своих подельников.
Толпа зароготала. Освистанное жюри попыталось покинуть место преступления, но им не удалось. Даже охранники на этот раз были на стороне зрителей. Оказалось, что они вовсе не бездушные машины и тоже любят повеселиться. Марцинелла кричала, что она ничего не знала, но ей не верили. Появились дубинки и кастеты.
- Стойте! – закричал Робин Тальбот.
Похоже, он сейчас был здесь единственным, кто мог остановить неминуемое развитие событий. Люди притихли, готовые послушать победителя, но дубинки не убрали.
- Друзья! Нельзя же так, это же все-таки жюри, почтенные люди, - после этих слов толпа заржала, как очумелая. Все решили, что мельник издевается. – Но, послушайте! Я же серьезно говорю! – не унимался Робин, и все снова смолкли.
- Давай, говори, чего уж! – крикнул кто-то, и мельник продолжил:
- Я победил. До этого я всегда был слушателем, и вот первый раз решился выйти на это поэтическое поле боя. Сейчас это может показаться странным, но я всю жизнь жил толстым и стеснительным человеком, как и мой друг сыровар… - при этих словах Робин поискал глазами друга, но Соллика нигде не было.
- А сыру бы щас не помешало!
- Давай короче, выпить охота!
- Так вот, я победил! Но я долго стеснялся и вообще не хотел сюда идти. Я даже чуть не сбежал в последний момент! Если бы не Лафли, так я бы убег еще до начала турнира.
- Хватит заливать!
- Это правда! И еще… я благодарен жюри, мне не нужна никакая награда. Уже одно то, что мои стихи кто-то слушал, то, что кому-то они понравились, а кто-то даже оценил их – это такая награда, которая единственная… Вы слышите? Это единственная настоящая награда для любого поэта! Нет для поэта других наград - и не может быть! Я торжественно заявляю, что мне не нужны деньги или призы, что я уже получил свой чудесный приз. И я прошу вас милостиво пожалеть уважаемых членов жюри и… не бить их сегодня. Мы все люди, мы слабые существа, не гоблины и не гномы, нам свойственно выпить по стаканчику. И… я готов проставить всем! Сегодня победитель угощает зрителей! Давайте же расставим столы и будем пировать до утра, друзья!
Эффект от такой проникновенной речи был подобен разряду молнии. Впечатленные слушатели подхватили мельника на руки и стали его качать. Жюри было потрясено. Локус Перекус без сил расплылся на стуле, не способный подняться. Его переполняли противоречивые чувства вины и облегчения. С одной стороны, профессор понимал, что чудесным образом спасен, что выпутался из передряги не только физически целым, но, кажется, и без особого позора. С другой стороны, его искренне удивил этот потрясающий мельник.
Когда Робина опустили на пол и народ малость поутих, слово взял менестрель Валантель.
- Друзья! От имени жюри я приношу свои извинения. Я прошу нас простить. Вчера мы… ну, вы знаете все, как это бывает у поэтов… - на последней фразе многие сочувственно и со знанием дела закивали, - выпили мы по рюмашке нарривского, а там, где нарривское, там сами знаете, что и девки!
- А ну, цыц! Поэты вы или кто! – возмутилась госпожа Марципан. – Робин Тальбот сегодня показал воистину благородные стороны человеческой души. Его поведение достойно королей… эээ… я хотела сказать дворянского… в общем… - замялась поэтесса.
- Ха! Но это всего лишь жалкий мельник, - объявился барон Жоффрей де Прейли. Его длинный нос дрожал от возмущения и зависти. – Он даже не дворянин!
- А я знаю, как нам это изменить! – неожиданно воскликнул Валантель. Все притихли, ожидая продолжения скандала.
- Если сквайр такой удивительный и благородный, то мы вполне способны наградить его дворянским титулом.
- Это как?
- Ааа… была не была! – неожиданно крикнул Перекус. – Валантель прав! Мы можем это сделать. Дело в том, что наш Валантель, собственно… граф Валантель. И его род числится в списках знатнейших родов Илларии и Тримиры.
- Часть моих предков из Тримиры, а часть – из Илларии. Я, честно говоря, в довольно близком родстве с герцогом Мельфолье, через свою сестру, - Валантель замялся, почему-то смущенный этим фактом. – В общем, я вполне могу подарить кому-нибудь небольшой дворянский титул уровня барона. Естественно, это будет портфельный титул, никаких земель, но все-таки титул.
- Но так получилось, что, принадлежа к знатному роду из Тримиры, вы, уважаемый Валантель, одновременно находитесь в родстве с илларийской знатью?
- Ну, да. Вторая моя сестра замужем за графом Роджа, - кивнул Валантель и тоже почему-то застеснялся.
- То есть вы можете наградить титулом любого жителя Илларии?
- Только если он сквайр или хотя бы свободный йемен. Причем, я не могу, как вы понимаете, раздавать земли… только титулы учтивости.
- Я сквайр! – вмешался мельник и смутился от собственной бестактности.
- В этом нет ничего дурного, - утешила его госпожа Марципан. – Сквайр – это же почти что рыцарь.
- Скорее уж, его оруженосец, - не выдержал барон де Прейли.
- Мои предки воевали за первых королей, а в награду получили кусок земли, на котором теперь стоит мельница. И моя мука славится на всю Илларию! – не выдержал Робин.
- Мучной барон! – заржал де Прейли.
- Позволю заметить, барон, что недостойно вести себя подобным образом, - подал голос доселе молчавший Брюгге Марино. – И хотя мастер Тальбот пока вам не ровня, это еще не повод для издевательств и оскорблений.
- Тем более, что я уже заношу его имя в «Реестр дворянских титулов», - добавил Валантель, доставая магическое перо и чертя им что-то прямо в воздухе.
- Да где ж это видано, чтоб за пару сомнительных стишков дворянином делали! – не унимался де Прейли. – Люди! Неужели вы допустите, чтобы этот вот поэтический прыщ у вас на глазах сыскал дворянство росчерком пера!
- Поосторожнее с этим, милейший, - предупредил своего опального протеже Локус Перекус. - За такое можно и шпагой в пузо…
- От кого? От этого недоумка, чьи предки зады лизали графским лошадям?!
- А вот это уже оскорбление дворянского лица, за которым следует дуэльный вызов, - спокойно и внятно пояснил Локус Перекус. – Вы только что оскорбили барона Робина Тальбота де Толлейвуда. На каком оружии предпочитаете биться, барон?
- Погодите, погодите, - удивился мельник. – Я биться на шпагах не подписывался!
- Вообще-то, - вмешался Валантель, - технически… оскорбление было произнесено в сторону сквайра Тальбота. Бароном он стал на мгновение позднее.
- Что ж, это меняет дело. Вы хотите повторить сказанное, Жоффрей де Прейли? – не унимался профессор. Похоже, он теперь всецело был на стороне Робина.
- Может, все же замнем, пока не поздно? - вмешалась Нелла Марципан. – Барон де Толлейвуд, вы не в претензии?
- Я что… я бы выпить не прочь! – охнул Робин и покраснел, как первокурсник на свидании.
Этим дело и закончилось. Барон де Прейли возникать не стал и тихо смылся. Все вздохнули с облегчением. Сдвинули столы. Принесли пиво, сливянку, закуски - и пирушка загудела. Мельник сидел рядом с Локусом Перекусом и не верил в происходящее. Только что он выиграл самый главный поэтический турнир королевства, стал признанным поэтом, но, мало того, его возвели в титул! Только вот сыровара нигде не было. «Куда же делся мой толстячок?» - думал Робин, заглатывая тушеного кролика чуть ли не целиком. Его мучил какой-то прямо демонический голод, а мышцы ныли, требуя движения и нагрузки.

Дата добавления: 2015-08-21