Самосознание и ритуалы

Своеобразие сложившихся в Скандинавии рыцарской культуры и рыцарского этоса нашло яркое выражение в ментальных стереотипах данного общественного слоя. Переплетение традиционных и новых, лишь недавно привнесенных на североевропейскую почву идеалов характеризует мировосприятие рыцарей изучаемого региона.

Некоторые указанные особенности мы уже подчеркнули в ходе рассмотрения скандинавских истоков рыцарского этоса и роли королевского двора в распространении рыцарской культуры. Однако за пределами нашего внимания до сих пор остались некоторые вопросы.

В первую очередь стоит обратить внимание на проблему самосознания североевропейского рыцарства. Не смотря на относительную малочисленность рыцарского сословия в скандинавских странах, а, следовательно, его кажущуюся сплоченность в пределах своих стран, все же нельзя не отметить важность национально-географического принципа в отношениях внутри знати. Это связано с сохранившимся в этих странах стремлением областей к партикуляризму. Ощущение рыцарем себя как части единого «ордена» не противоречило национальной, местной самоидентификации. Семейные, родовые связи с каким-либо регионом были весьма сильны в среде рыцарства. Те или иные лица часто связываются в источниках с определенной местностью, или же эта связь подразумевается[200]. «Хроника Эрика» дает любопытный пример «ревности» шведов к чужеземцам. Автор хроники объясняет выступление рыцарей против короля Магнуса Биргерссона тем, что он слишком приблизил к себе и осыпал почестями датского рыцаря Ингемара:

Конунг дал больше, чем было нужно.

Свеи тому воспротивились дружно…

«Конунг, - сказали, - для славы своей

Вам иноземцы упландцев (от обл. Упланд – А.К.)

милей»[201].

Отношение североевропейского рыцарства к другим сословиям также отличается определенным своеобразием. В силу открытости сословных рамок происходил хотя и малочисленный, но постоянный приток в рыцарскую среду людей из низших сословий. Составляя в свою очередь низший слой рыцарства, они все же оказывали непосредственное влияние на взгляды и идеологию этого сословия. Многие из этих людей сохраняли личные связи с прежней средой. Этим можно объяснить если и не полное отсутствие, то призрачность ментальной пропасти между скандинавским рыцарством и простонародьем. Их миры не были принципиально чуждыми друг другу, даже на уровне поведения и идеалов, как в странах классического феодализма[202]. В самых «рыцарственных» произведениях скандинавской литературы не возможно найти того презрительного отношения и непонимания по отношению к крестьянам, которое характерно для сирвент Бертрана де Борна[203]. Это, естественно, не означало благоговения перед простолюдином. Мы можем говорить лишь о несколько ином восприятии. По отношению к крестьянам и горожанам, а также к Церкви рыцарство далеко не всегда следовало своим же идеалам. Порою, представители этого сословия из защитников Святой Церкви, вдов и сирот превращались в грабителей, насильников и т.д. В этом признается, например, рыцарь Юн Ремарссон перед смертью в одной из скандинавских баллад:

15. Лишал я чести девиц,

Позорил вдов и жен,

Не думал я, что буду

В пучине морской погребен.

16. Я грабил монастыри

И церкви палил огнем,

Не думал я, что буду

Лежать на дне морском[204].

Скандинавское рыцарство не восприняло в полной мере иноземную концепцию куртуазной любви как особой элитарной модели гендерных отношений. Как в литературе, так, видимо и в действительности культ Прекрасной дамы не был широко распространен. Это также можно объяснить глубокими традициями. Супружество в Скандинавии ценилось выше, а женщина все же имела больше свободы, чем в других европейских странах на протяжении Средневековья[205]. Отношения в браке романтизируются в источниках. Основной целью любовных отношений для рыцаря все же была свадьба. Для этого он преодолевал различные жизненные преграды, вступал в поединки и т.д.[206]

Ритуальная практика как концентрированное выражение идеалов и мировоззрения рыцарства подвергалась рецепции в первую очередь. Здесь основным можно считать распространение обряда посвящения в рыцари как формы приобщения к рыцарскому «ордену», отмеченной печатью христианства и придающей рыцарству моральный смысл[207]. Посвящение имело не только социальное значение принятия в ряды определенной общественной категории, но также символизировало приближение человека к определенному идеалу в глазах окружающих[208]. Особой честью было посвящение, проводимое монархом или представителем королевского рода. Не случайно посвящения представителей знатных фамилий и особо отличившихся воинов происходили на каких-либо торжественных мероприятиях, что было обычной практикой во многих европейских странах[209]. Многие значимые праздники сопровождались этими ритуалами. Так на одном из них в г. Лёдесе шведский герцог Эрик, брат короля Биргера Магнуссона (1298-1318), провел этот обряд с несколькими своими приближенными:

Добрых дел совершил он (Эрик – А.К.) не мало:

в рыцари многих из них посвятил,

к дому, отправив, сполна заплатил

серебром, златом, одеждой богатой[210].

На подобных мероприятиях рыцарское достоинство подчеркивалось не только атрибутами, но и самим характером действий и развлечений. В связи с этим любопытный пример распространенного в рыцарской среде танца с оружием, отражающего военную специфику сословия, представлен в датской балладе «Раненая девушка»:

Танцует рыцарь вооруженный,

Бережно держит меч обнаженный[211].

Подобный танец подробно и красочно описан у шведского историка XVI в. Олауса Магнуса в его «Истории северных народов» (Historia gentes Septentrionalis). Пляшущие сначала поднимали мечи в ножнах и поворачивались три раза кругом; потом обнажали мечи, также поднимали их вверх, с «легкостью и достоинством» в движениях обращали их друг на друга, в этой примерной битве составляли шестиугольную фигуру, называемую розой; вдруг расходились опять и потом взмахивали мечами, образуя над головой каждого четырехугольную розу. Движения становились живее: под музыку и песни клинки скрещивались с клинками, и вдруг общий прыжок назад оканчивал пляску[212].

Дата добавления: 2015-09-03