Рыцарь в контексте придворной культуры

Придворная среда, как указывалось выше, являлась ведущим центром распространения рыцарской культуры в Скандинавии. Сосредоточенная вокруг крупнейших королевских и герцогских дворов знать в условиях становления особого скандинавского типа феодального государства ощущала настоятельную необходимость в диалоге с иноземными элитами. Включение скандинавской знати в «общеевропейское культурное пространство», несомненно, служило повышению престижа королевских династий Дании, Норвегии и Швеции и их привилегированного светского сословия. Следуя корпоративным идеалам и этикету, принимая и разделяя ценности рыцарства, элиты стран Северной Европы могли вести диалог с иноземной знатью с более менее равных позиций.

Безусловно, все это не было простым перенесением каких-либо мировоззренческих, культурных стереотипов и принципов. Культура Скандинавии (и рыцарская в частности), несомненно, сохранила национальные и региональные традиции и вместе с тем сумела принять иноземное влияние. На этой основе она развивалась в последующее время. Главной особенностью является то, что в Скандинавии граница рыцарской и «народной» культуры была очень призрачна. Здесь можно выделить несколько причин: становление рыцарского сословия характеризовалось весьма медленными темпами, а основной средой его пополнения являлось сообщество богатых бондов; кроме того, между рыцарской средой и «простонародьем», по-видимому, так и не образовалась та ментальная пропасть, которая была характерна для стран классического феодализма[173] (см. ниже).

Первой с иностранной рыцарской культурой познакомилась Норвегия благодаря, в первую очередь, англо-нормандскому влиянию. Через ее посредничество рыцарская литература, модель западноевропейского «куртуазного» двора приобретают популярность в Швеции и Дании, где также было сильно немецкое влияние. Так, в Норвегии со времени короля Хакона Хаконарссона (1217-1263) на смену старым героическим воинским идеалам приходят рыцарский кодекс поведения, куртуазность («kurteiss» – от фр. «courtois»)[174]. В это время переводится большое количество рыцарских романов (в том числе непосредственно по заказу короля Хакона), которые приобретают форму рыцарских саг (riddara sögur), многие из них вошли в норвежский сборник «Песни Эвфемии» (XIV в.). Особую популярность приобретают произведения бретонского (артуровского) и каролингского циклов, романы Кретьена де Труа, а также цикл лэ Марии Французской и др. Переводчики (как правило, из духовной среды[175]) при передаче сюжетов иностранной рыцарской литературы использовали традиционную саговую поэтику, характеры героев рыцарских саг в основном определяются исконными скандинавскими моделями поведения[176]. По сравнению с оригиналами саги значительно сокращены из-за перевода стихотворного текста в прозаический, а также из-за слабого понимания семиотики рыцарской культуры[177]. Однако, рыцарские саги служили одним из главных источников изучения придворных обычаев для скандинавской знати. При этом стоит отметить чрезвычайную популярность данного вида литературы среди самых широких слоев населения. Особым почитанием пользовался образ Роланда (в большей степени в городской среде), который к XV в. стал символом поддержания порядка и защиты прав народа. В большинстве торговых городов Северной Европы имелись деревянные или каменные статуи Роланда[178].

Выше отмечалось (см. гл. I), что сословие рыцарей в наибольшей степени концентрировалось вокруг королевского двора в силу особенностей скандинавской системы вассалитета. Здесь стоит подчеркнуть ту особую роль, которую в скандинавском рыцарском сообществе играла фигура монарха. Король, будучи «образцовым главой социально-этической категории bellatores»[179], в большей степени, чем другие был подчинен культуре окружения, т.е. рыцарства. Одновременно он мыслился в качестве верховного идеала рыцарства, что на скандинавской почве приобрело исключительное выражение. Это можно проследить и в литературе. Так, в тех рыцарских сагах, которые представляют собой переложения романов артуровского цикла, сам король Артур выступает как борец за справедливость, защитник обездоленных и великий воин, т.е. в том качестве, в котором традиционно выступали рыцари Круглого стола[180].

Двор как своеобразный микрокосм средневекового общества не только выполнял функции властного института и «театра» репрезентации королевской (сеньориальной) власти. Он был тем культурным центром, который диктовал обществу те или иные «правила»[181]. Для рыцаря, который постоянно «играет роль» (А.Я. Гуревич), следование этикету и ценностям двора повышало его престиж, сообщало о его близости к особе короля. Это было тем более важно, что сам рыцарь постоянно «видел» себя глазами других, окружающих его людей[182].

Потребность двора в формализации куртуазных обычаев и моделей рыцарского поведения отражена в средневековой скандинавской литературе. Пожалуй, самым интересным примером может служить норвежское «Королевское зерцало», рисующее идеализированный образ рыцаря в форме диалога Отца и Сына. Давая наставления Сыну, Отец подчеркивает, что слуга короля – почетнейший титул для рыцаря[183]. Его приобретение предполагает наличие определенного набора морально-этических качеств, навыков придворного поведения и регулирующих их нравственных императивов. Во-первых, рыцарь – это охранник короля, его чести, а также страны в целом; во-вторых, он должен уважать и соблюдать законы, следить за их соблюдением другими людьми; рыцари «должны стараться вести себя по-придворному, хорошо выглядеть и иметь приличные манеры»[184]. Набор личностных качеств рыцаря короля довольно стереотипен:

Они должны быть с достоинством и благородным сердцем,

куртуазным поведением, и при этом хорошего воспитания.

Они должны обладать большей рассудительностью, чем

другие, так, чтобы они могли различать, что дóлжно любить

и почитать; или что дóлжно ненавидеть и чему не оказывать почтения[185].

При этом автор сетует, что все же при дворе встречаются люди, не стремящиеся постигнуть правила поведения, приличествующие им. Отец говорит в этой связи:

Когда неблагоразумный человек появляется в свите, то это то же

самое, как если бы несведущий поехал в Иерусалим, или глупец

пошел учиться[186].

Таких людей автор рекомендует сторониться. В ходе дальнейшего повествования перечисляются те рыцарские качества, которые в той или иной степени составляют западноевропейский идеал (богобоязненность, справедливость, честность и т.д.). Высоко ценится не столько благородство происхождения, сколько «благородство сердца»[187], что лишний раз напоминает об открытости сословных рамок рыцарства в скандинавских странах. При этом подчеркивается, что все выше перечисленное – лишь идеал, а реальные люди короля далеко не всегда соответствуют ему. Кроме того, истинный рыцарь короля не должен быть двуличным, обязан руководствоваться во всем разумом, избегать незаконных клятв, публичных домов, игры в кости, взяток и т.д.; придворный не должен злоупотреблять хмельными напитками, кроме как «во время королевских попоек»[188]. Точное соблюдение данных норм, стремление «хранить честь, не ожидая почета» обеспечивает бóльшую близость к королю.

Во многом сходный идеальный образ обходительного, утонченного, мужественного рыцаря рисует «Хроника Эрика» в лице Вальдемара, сына ярла Биргера и будущего короля:

Бог от рожденья его наделил

Телом красивым и силой большой.

Разум его не в разладе с душой.

Знанием, манерами он обладает,

Радует всех, кто его окружает.

Все в нем – и мягкость, и мужество есть[189].

Кротость, мягкосердечность, скромность, богобоязненность, честность наиболее часто упоминаются в наших источниках[190], что, несомненно, отражает существенное влияние христианской составляющей рыцарского этоса. В наибольшей степени религиозная интерпретация рыцарского кодекса дана в «Откровениях» св. Бригитты Шведской, где в качестве главной, священной обязанности рыцаря выступает защита Церкви и ее интересов, а также верность сеньору, помощь бедным и отказ от получения военной добычи[191], что, однако, не всегда согласовывалось с идеалами самих рыцарей. Нужно отметить, что в рыцарских сагах переосмысление континентальных романов шло в том же религиозно-дидактическом русле. Весьма показательна в этом плане «Сага о Персевале». Если в оригинальном романе Кретьена де Труа нет идеализации мира рыцарства, то «в саге кодекс рыцарского поведения преподносится как имеющий непреходящую ценность. И мать героя, и наставник учат его неукоснительно стремиться к стяжанию рыцарских добродетелей, таких, как отвага, верность, богобоязненность, смирение, честность»[192].

Следование этим добродетелям подразумевало наличие «обратной связи» со стороны придворной элиты и всего общества в целом. Соответствие идеалу в глазах окружающих давало рыцарю, как выгоды материального плана, так и возвышало его «честь»:

Фальквар денег и чести желал,

Сделался он придворным.

Был любимцем дам и девиц,

Вежливым и проворным[193].

(«Фальквар Лагманссон и королева Хиллеви»).

Следуя современным для тех времен моделям сословной репрезентации, принимая сложные процедуры и рыцарский этикет, правящие элиты также делали упор на положительную реакцию со стороны иноземной знати. Объяснение этого аспекта содержит все то же «Королевское зерцало». Особое значение приобретает мнение иностранных послов. Именно на короля и его окружение, в первую очередь обращают внимание: «Все глаза направлены на их поведение и качества»[194]. Для автора «зерцала» очень важно то, что скажут о норвежских рыцарях, королевском дворе в других странах:

И когда они (послы – А.К.) возвращаются в свои страны,

то сообщают о нравах двора и обо всем другом…

Все новости, которые попадают в другие страны и

распространяются между князьями, либо вызывают

насмешки и издевки, либо делают честь королю[195].

Таким образом, нужно было поддерживать общепринятый в кругах европейской знати уровень, чтобы король и его двор не могли быть высмеяны и названы некуртуазными, неаристократичными. Придерживаясь унифицированных моделей поведения и форм рыцарской репрезентации, скандинавский рыцарь мог быть с честью принят в других странах. Как верно заметила А.Л. Ястребицкая, подобное «единство обычаев господствующего класса способствовало передвижению рыцарей от одного феодального двора к другому»[196].

Приобщение к куртуазному образу жизни происходило через восприятие конкретных придворных ритуалов и норм поведения. Наиболее интересную информацию в данном случае содержит норвежское «Королевское зерцало». На уровне межличностного общения главным становится лаконичная, утонченная, соответствующая положению собеседников речь, сопровождаемая соответствующей умеренной жестикуляцией[197]. В этом же русле шло преобразование застольных манер. Пир как одна из важнейших форм социального общения играл важную роль в жизни рыцарства. Участвуя в королевском застолье, рыцарь должен был подчиняться установленному пространственно-ролевому принципу расположения в пиршественной зале:

Здесь каждый должен знать, куда ему идти и знать своего

соседа; он также должен соблюдать при подходе тот же

порядок, который присущ и местам за столом[198].

При этом рыцарю также приличествует вежливость по отношению к окружающим и умеренность в еде и вине. Впрочем, подобные назидательные мотивы достаточно часто контрастировали с действительностью[199].

Таким образом, королевская власть в скандинавских странах не только преобразовывала придворную среду, но и способствовала ментальной перестройке высшего слоя общества, стремясь к его унификации по европейскому образцу.

Дата добавления: 2015-09-03