Семнадцать минут

От автора: Мне действительно страшно выкладывать эту главу, потому что, боюсь, полетят в мою голову гнилые помидоры и придётся мигрировать в Антарктиду к пингвинам. Но, пока у меня есть возможность оправдаться, скажу, что писала эту главу не просто так, чтобы добавить драмы; все события в моей истории связаны и несут смысловую нагрузку, которую, надеюсь, дорогие читатели позже сумеют разглядеть. (впрочем, может вы и сейчас разберётесь, что к чему и почему)
Кстати, пару слов о хорошем: я официально закончила писать этот фанфик, ровно 40 глав и эпилог. Ура, товарищи!
А теперь, если мои предыдущие слова не успели вас отпугнуть, желаю приятного прочтения. И не бейте меня слишком больно!
Люблю, Софи

***

Люциус сидел за небольшим сбитым из грубых неотёсанных досок столиком в самом тёмном углу “Кабаньей головы”. В помещении насчитывалось не более десятка посетителей – таких же молчаливых и неприметных, как и он сам. Разумеется, Люциус не желал, чтобы кто-то его узнал, потому, зачесав волосы назад и собрав их в хвост, он надел на себя старую чёрную мантию с глубоким капюшоном, который, при желании, можно было натянуть на глаза. Никаких украшений, и даже трость осталась дома. В пальцах, затянутых в чёрные перчатки из тонкой кожи, Люциус вертел большую золотую монетку, в блестящей поверхности которой отражался свет оплавленной маленькой свечки.
Человек двигался бесшумно, но Люциус всё равно уловил его приближение – скорее, инстинктивно, а, возможно, ему послышался тихий шелест мантии. Парень оказался низким и щуплым, лицо, заросшее щетиной, очень сложно рассмотреть и почти невозможно запомнить. Но даже в полумраке Люциус сумел разглядеть маленький тонкий шрам на нижнем веке у правого глаза, отметил несколько тёмных веснушек на коротком квадратном носу и жёлтые – слишком жёлтые – зубы.
– Ваше поручение достаточно необычно, но я возьмусь за выполнение.
– Сколько?
– Триста до, и ещё четыреста после.
Люциус осторожно, чтобы не греметь монетками, передал пухлый мешочек под столом.
– Важно, чтобы всё выглядело, как несчастный случай. Никакого шума среди волшебников. Пусть всё будет исключительно… по-маггловски.
– Да, сэр.
– Она должна исчезнуть раз и навсегда. И замести все следы. Ни единая душа на этом и том свете не должна узнать правду. Справитесь?
– Справлюсь, – ухмыльнулся небритый, пряча мешочек в карман.
– Хорошо. Я найду вас, когда дело будет сделано.
– Найдёте? Думаете, что сумеете? – самонадеянно спросил наёмник.
Малфой лишь смерил его взглядом. Мальчишка! Если он провалит дело, то Люциус лично уничтожит его самым неприятным способом.
Вернувшись обратно в особняк, Люциус сразу же отправился в кабинет. Коснулся палочкой одному ему известного тайного рычажка, камин, неприятно затрещав, отпрыгнул в сторону, открывая проход в маленькое тайное помещение. Здесь стоял ещё один письменный стол, узкий, но высокий книжный шкаф, заполненный запрещенной литературой, на стенах красовались старинные мечи и кинжалы, пропитанные страшными ядами и заговорённые кузнецами-волшебниками сотни лет назад. Меч первого Малфоя, который пришёл на территорию нынешней Британии вместе с Вильгельмом Завоевателем, был спрятан в стеклянный футляр. Крайне опасное оружие – как только лезвие наносило даже самую пустяковую царапину, противник погибал мучительной смертью. Кроме того, чем больше убийств совершал Каратель – так гласила гравировка на эфесе – тем мощнее и безжалостнее он становился, впитывая в себя кровь предыдущих жертв. Если верить легенде, то в сталь вкована душа одного из демонов Соломона. В углу располагался массивный деревянный сундук со стальными заклёпками, куда Люциус спрятал аккуратно сложенную мантию, перчатки и ботинки, в которых пришёл. Тут же, на самом дне, можно было найти маску Пожирателя Смерти, боевые доспехи, маленькую шкатулку с ядами, и одинокий закаменелый цветок камелии.
Люциус опустился на стул, устало потёр лицо руками и с ненавистью взглянул на десяток колдографий, рассыпанных по поверхности письменного стола. Гермиона обнимает и целует своего адвоката, и выглядело это столь нежно, искренне и в некоторой степени интимно, что Люциус ощущал, как внутри него поднимается бешеная животная ярость. Лживая дрянь! Грязнокровная шлюха! Свернуть бы её маленькую шейку!
Люциус со свойственным ему злорадством представил лицо супруги, когда она узнает о внезапной кончине своего главного свидетеля – Панси Паркинсон. Будь он проклят, если снова пойдёт на поводу у этой прелестной мерзавки! Ни пощады, ни жалости.

***

Судебный процесс неожиданно затянулся. Прошло уже почти три недели с первого заседания. Они погрязли в мелких спорах, малозначительных деталях, и чем дальше шло дело, тем сильнее Гермионе казалось, что судья Диксон давно куплен Малфоем и его прихвостнем Льюисом. Последний, казалось, наслаждался, смакуя детали личной жизни главных героев представления. Впрочем, не он один, ведь каждое слово становилось достоянием общественности, удивительно, что зрители ещё не пресытились спектаклем, слушая выступления по радио или читая репортажи в газетах.
На очередном заседании появился один из ключевых свидетелей Малфоя. Доктор Уайат долгое время отсутствовал в стране, выполняя свой врачебный долг в странах малого мира, но теперь у Льюиса появилась возможность допросить целителя со всем пристрастием. Увы, ни одно его слово не говорило в пользу Гермионы.
– Доктор Уайат, вы, как специалист, могли определить причины амнезии у вашей пациентки?
– Любой специалист в этой области скажет вам, что определить причины всегда сложно, – ответил он немного высокопарно. – Но меня, разумеется, удивлял случай мисс Гермионы, потому как, обычно, вернуть память после механической травмы не составляет труда.
– Вы выдвигали предположение, что миссис Малфой подверглась влиянию на свой разум извне?
– Да, мы не раз обсуждали подобную возможность с мистером Малфоем. И с Гермионой, разумеется, тоже. Но я точно знал, что это не последствия заклинания Obliviate.
– Скажите, мистер Малфой платил вам за частные визиты?
Гермиона заметила, как ноздри целителя начали раздуваться в праведном возмущении.
– Мистер Малфой уплачивал установленную больницей святого Мунго цену за домашнее лечение, ни кнатом больше. Я честный человек, господин адвокат!
– Разумеется, доктор Уайат, – улыбнулся Льюис, – прошу прощения, если ненароком оскорбил вас. Я должен был задать этот вопрос. Если вас не затруднит, расскажите нам, почему вы велели мистеру Малфою оградить пациентку от свиданий и разговоров с её друзьями?
Целитель с откровенным чувством вины взглянул на Гермиону. Она ещё не определилась в своём отношении к доктору, будучи неуверенной, действовал ли он с Люциусом заодно или нет.
– Дело в том, что моя пациентка пребывала в эмоционально нестабильном состоянии. Когда с человеком случается подобное несчастье, его жизнь напоминает чистый лист, он снова становится по-детски наивным и ранимым, а всем нам было известно, что пришлось пережить мисс Гермионе за время войны. Её жизнь была слишком насыщенной событиями, и если бы они разом вернулись к ней, то это могло бы в прямом смысле убить разум девушки, она бы сошла с ума, и я не хотел допустить этого. Следовало, чтобы ей напоминали о прошлой жизни постепенно, осторожно, мягко, и я обеспокоился, что многоуважаемый мистер Поттер или мистер Уизли могут каким-то неосторожным словом – из самых лучших побуждений – навредить пациентке. Я знал, что мистер Малфой помолвлен с мисс Гермионой, и был уверен, что он один сумеет оградить её и защитить, как самый близкий человек. Потому я дал ему свой врачебный совет – заботиться об эмоциональном состоянии молодой леди, по частям возвращая ей воспоминания.
Гермиона вспомнила, как выпрашивала у Люциуса хоть какую-то информацию о себе, как составила список вопросов, на которые он не желал отвечать. Оградить её пытался? Чёрта-с два! Он просто не знал ответов, гад паршивый! Гермиона послала ему взгляд, наполненный неприязнью, и вдруг отшатнулась, получив в ответ обжигающий поток ненависти. Раньше Люциус мог еле уловимо улыбнуться ей уголками губ, раздевал и ласкал глазами, отчего Гермионе становилось жарко и душно. Теперь лицо Малфоя превратилось в холодную каменную маску, совсем как в те времена, когда они после памятной брачной ночи не разговаривали друг с другом целый месяц. Вдоль позвоночника пробежал холодок, а живот вдруг неприятно схватила режущая боль. С трудом восстановив дыхание, Гермиона снова повернулась к доктору Уайату.
– Вы помните свои визиты в Малфой-мэнор? Как вёл себя мистер Малфой?
– Он очень опасался за жизнь и здоровье мисс Гермионы. Я даже велел ему самому выпить успокоительного зелья, слишком он переживал в тот вечер, когда случился несчастный случай. И во все остальные визиты он дотошно расспрашивал меня о состоянии юной мисс.
Гермиона тихонько фыркнула, осторожно, чтобы никто не заметил, поглаживая живот. Её слегка мутило, особенно после того, как она натолкнулась не ледяную стену презрения, которую вдруг возвёл Люциус вокруг себя. Рано или поздно это должно было произойти, наверняка, ему не меньше, чем ей, осточертел и суд, и вообще вся эта нелепая ситуация.
Доктор Уайат почти полтора часа расписывал достоинства и самые лучшие качества Люциуса Малфоя, под конец Гермиона начала зевать. Снова день ушёл в никуда, а они ни на шаг не продвинулись к завершению.
В один из судебных дней показания давал Рональд. Не было ничего значительного, пока адвокат Льюис не расспросил Рона о приватной беседе с Люциусом – в тот день, когда состоялся приём в честь помолвки. Гермиона ошеломленно приоткрыла рот, когда друг, нехотя, признался, что Люциус наградил его болезненным тычком в живот, пообещав все кары небесные, если Уизли ещё раз посмеет обидеть девушку. Таким образом, сам того не желая, он засвидетельствовал в пользу Малфоя, и в тот вечер крепко напился, поэтому пришлось уложить его на веранде, чтобы запах так сильно не распространялся по всему дому. Добраться до собственного дома Рон всё равно был не в состоянии.
Перед следующим заседанием у Гермионы состоялась неприятная встреча с Люциусом. В это утро её очень сильно рвало, впервые за время беременности. Гермиона дала знак Генри, что ей необходим перерыв, и едва успела добежать до туалета. Адвокат, который уже стал другом, поспешил за ней, чтобы убедиться, что с девушкой всё в порядке. Гермиона слегка пошатывалась от слабости, и Генри придерживал её за талию, когда им навстречу вышел Малфой. Он громко стукнул тростью по мраморному полу, и эхо далеко разлетелось по пустому коридору – это как раз была та часть здания, куда журналистов перестали пускать из соображений безопасности.
– Я так и думал, – протянул Люциус, встав так, чтобы Гермионе и Генри пришлось обойти его. Правда, девушка встретила холодный циничный взгляд испепеляющим негодованием.
– В чём дело, Малфой? Заблудился?
– Хотел застать свою жену и её адвоката в самый пикантный момент. Но вы так быстро справились, что это нагоняет на забавные мысли.
– Мне глубоко наплевать, что там тебя на что нагоняет! – взорвалась Гермиона, испытывая ту самую эмоциональную нестабильность, которую ей пытался приписать Льюис. – Дай пройти.
Люциус, ухмыльнувшись, скрестил руки на груди. Гермиона насупилась, едва сдерживаясь, чтобы не пальнуть в него каким-нибудь забористым проклятьем. Генри явно чувствовал себя неуютно, но был вынужден оставаться со своей подзащитной.
– До чего же ты жалок! – в негодовании словно выплюнула она, всё же обходя его стороной – Люциус так и не сдвинулся с места.
Когда Гермиона опустилась на своё место в зале, её буквально трясло. Она не могла понять, что с ней творится. Слишком душно, слишком много людей, она едва могла дышать. Хотелось снять с себя толстый вязаный свитер, под которым скрывался животик. Девушка водила задеревеневшими ладошками по коленкам, сжимая и разжимая пальцы. Голова шла кругом. Краем глаза она заметила фигуру Люциуса – он тоже вернулся в зал, высокий, самый видный в своей меховой мантии и белыми, гладкими, словно шёлк, волосами.
Заседание продолжилось. Голоса звучали, словно из другого мира. Гермиона чувствовала, что у неё запоздалая реакция на события и слова.
– Тебе нехорошо? Хочешь, чтобы я попросил отложить заседание?
Ей показалось, что она целую вечность поворачивает голову.
– Н-нет, всё в… порядке.
Боль в животе то схватывала, то отпускала. Больше не опасаясь разоблачения, Гермиона обняла свой живот, пытаясь успокоить малыша.
– Гермиона. Гермиона!! – кто-то настойчиво дёргал её за рукав.
– Что такое, Генри?
Он передал ей записку. Девушке пришлось долго сосредотачиваться на прыгающих перед глазами буквах. Наконец, символы сложились в слова, а слова в предложения. Бессмысленные и глупые.
“Только что поступила достоверная информация, что Панси Паркинсон умерла две недели назад на Ибице от передозировки героина”.
Только перечитав записку в десятый раз, Гермиона, наконец, осознала смысл и подняла глаза на Генри, в надежде, что он опровергнет информацию, но адвокат только покачал головой. В глазах читалось сочувствие и начальная стадия отчаяния. Они проигрывали. Шли на несколько шагов позади Малфоя…
Ужасная правда сковала всё её существо. Не отдавая отчёта в собственных действиях, Гермиона поднялась, привлекая к себе внимание.
– Миссис Малфой? – Льюис прервал свою напыщенную речь. – Вы хотите что-то добавить?
– Я… мне надо… – язык прилипал к нёбу, глаза лихорадочно искали того единственного, кто мог всё исправить, кто мог…
Лица поплыли перед глазами, смешиваясь в одну массу с чёрным полом и серыми стенами. Ноги вдруг подогнулись, перестали держать, и Гермиона рухнула на пол, но потеряла сознание раньше, чем почувствовала удар.
Зал дружно ахнул. Пока все в немом ужасе и восхищении смотрели и фотографировали живую сенсацию – кто-то диктовал перу о внезапной кончине миссис Малфой – Люциус уже был на ногах, стремительно пересекая расстояние, которое разделяло его и Гермиону. Поттер задержался на доли секунды.
– Отойдите от неё…
Люциус, не обращая ни на кого внимания, перевернул Гермиону на спину, заглядывая в её мертвенно бледное лицо. Она дышала, но очень поверхностно. Пульс едва прощупывался. И тут он заметил капли крови. Не медля больше ни секунды, он поднял её на руки и, отпихнув Поттера и Шелдона от себя, поспешил к аппарационному холлу. Уже на полпути он чуть ниже переместил ладонь на её хрупком теле и впервые потерял над собой контроль, нащупав выступающий округлившийся животик. Люциус едва не выронил Гермиону от неожиданности, но внезапное озарение заставило его передвигаться почти бегом. Что за дура досталась ему в жёны? Как она посмела скрыть свою беременность, как она посмела уйти от него, когда носит его ребёнка?!
Крепко прижав её к себе, будто пытаясь передать ей собственные силы и свою жизнь, Люциус аппарировал в приёмный покой больницы святого Мунго…

***

Гермиона знала, что произошло, ещё до того, как пришла в себя. По воле судьбы, целитель, который производил чистку, дал ей недостаточно крепкое зелье, и девушка, хотя и не испытывала физической боли, могла слышать разговоры.
– Мистер Малфой, насколько важен ребёнок для вашей жены?
“Очень, очень важен! Это всё, что у меня осталось, боже!”
– Я не знаю, чёрт возьми! – неужели он потерял самообладание? – Я… полагаю, что неважен. Она даже не сказала мне о нём. Она не хочет ни меня, ни моего ребёнка.
“Нет. Нет! Я хочу этого ребёнка! Хочу всем сердцем, Люциус, скажи им! Как ты можешь думать, что я не хочу тебя – после всего? После того, как я отдала тебе и сердце, и душу! Пожалуйста, скажи им…”
– Мы можем попытаться спасти плод, но это может оказаться опасно для жизни матери. Зелье очень… спорное.
“Скажи им, чтобы они попытались! Люциус, помнишь, что я говорила? Не сдаваться! Я не сдамся, прошу тебя, дай мне шанс побороться за нашего малыша!”
– Я не стану рисковать её жизнью. Этого ребёнка вообще не должно было быть.
“Люциус, нет! НЕТ! Как… как ты можешь… Это мой ребёнок, не смей распоряжаться им, как своей собственностью!”
– Подпишите согласие на чистку и операцию.
– Сколько это займёт?
– Через полчаса мы переведём миссис Малфой в обычную палату. Вы сможете её навестить.
– Я последний человек, которого она захочет увидеть, когда откроет глаза, – он снова сумел взять себя в руки, и голос звучал холодно и цинично. – Проследите, чтобы у неё было всё самое лучшее, уход двадцать четыре часа в сутки, и не оставляйте без присмотра.
Где-то вдали звякнули монетки. Хлопнула дверь.
“Не уходи. Вы не можете оба меня оставить. Я не вынесу эту пустоту…”
Пустота. Именно это Гермиона и ощущала, когда открыла глаза. Непривычно плоский живот, занемевшие ноги. Очень холодно, а никто почему-то не подумал накрыть её. Уродливая розовая в мелкий цветочек ночная рубашка, твёрдая, словно камень, подушка. И повсюду эта страшная вонь – кровь, кислота, что-то резкое и горькое. Она слышала, как по частям извлекали её малыша, маленькое чудо, которого и не должно было быть. Люциус дал, и Люциус забрал. О, Господи, как же он мог так поступить? Он отобрал у неё всё, всё, даже своего нежеланного ребёнка, о котором он бы никогда и не узнал.
В ушах до сих пор звучал высокий и писклявый голос акушера-целителя, который менторским тоном комментировал каждый шаг операции – семнадцать минут, которые стали худшими в её жизни.
“Пол плода мужской. Правая рука плода. Пять пальцев. Левая рука плода. Пять пальцев…”
Гермиона попыталась перевернуться на бок, но сумела лишь изменить положение головы. Глаза казались сухими и воспалёнными, словно кто-то насыпал в них песка. Пока она лежала эти семнадцать минут на операционном столе, закончились и слёзы, и чувства. Сейчас оставалась одна лишь пустота. И внутри, и снаружи.
Не имея возможности подняться или хотя бы повернуться, Гермиона широко открытыми глазами смотрела в белый потолок.
“Правая ножка. Пять пальцев. Левая ножка. Пять пальцев…”
Мальчик. Это мог бы быть прекрасный малыш. У него были бы тёмно-каштановые волосы, как у неё самой, но глаза обязательно папины. Выразительные, полные стальной решимости, насыщенного цвета, словно расплавленное серебро, почти прозрачные при ярком солнечном свете, они гипнотизируют, повелевают, сковывают волю и разум каждого, кто достаточно смел, чтобы заглянуть в самые глубины…
“Плод развивался без патологий. Вес чуть меньше фунта, рост около десяти дюймов…”
Он был бы высоким. Высоким и очень красивым. Разумеется, он бы вырос сильным, умным и справедливым. И давал бы много поводов для гордости. Мальчик. Добрый, мудрый, храбрый, озорной и веселый.
“Причиной самопроизвольного аборта является стресс, физическое и эмоциональное переутомление…”
Кажется, этот брак убьёт во мне всё самое хорошее. Меня самой уже нет.

***

Люциус не мог вернуться домой. Он спустился в аппарационный холл, но не смог оставить Гермиону одну. От одной мысли, что он каким-то образом спровоцировал выкидыш, становилось тошно. Впрочем, это действительно его вина.
На протяжении почти месяца она ежедневно проводила в закрытом, душном, переполненном людьми зале по восемь-десять часов. Коротких перерывов явно было недостаточно, чтобы как следует пообедать и подышать свежим воздухом. Постоянное напряжение, давление, насмешки – это не могло благополучно отразиться на здоровье Гермионы. Как и ребёнка. И ведь в его силах, но не в интересах, было покончить с судом в первые дни.
Люциус ещё не знал, как относится к тому, что он только что потерял. По большому счёту, нельзя потерять то, чего никогда не имел. Что значила беременность для Гермионы? Что не родившийся ребёнок значил для него самого? Когда-то мысль, что у него могут быть дети-полукровки, приводила в ярость. Но теперь Люциус ловил себя на том, что его больше злит тот факт, что Гермиона умолчала о беременности. Неужели она действительно до такой степени его ненавидит? В её глазах Люциус по-прежнему остаётся главным злодеем и мерзавцем, а Гермиона, подобно маленькому ребёнку, всё ещё делит мир на “чёрное” и “белое”, “добро” и “зло”. Девочка совсем запуталась. Да и он сам запутался не меньше.
Следовало бы забрать её в мэнор сразу после операции, но в глубине души Люциус понимал, что это ещё больше травмирует Гермиону. Будет ли она переживать о потере ребёнка – нежеланного ребёнка? Или, всё же, она хотела его? Когда-то давно эта маленькая наивная девочка завела разговор об их будущих детях, готовясь стать миссис Малфой. Она мечтала о большой крепкой семье, о том, что Люциус не хотел и не собирался ей давать. И даже позже, когда их отношения стали более близкими и тесными, он думал лишь о её теле и своём наслаждении. Битый месяц он пытается убедить судей, что у них с Гермионой была семья, но сейчас Люциус со всей остротой осознавал, сколь это утверждение нелепо. Ни черта у них не было! Иначе Гермиона уже успокоилась бы, смирилась со своим положением и вернулась бы к нему. Если бы она… если бы что – любила?
Люциус усмехнулся, продолжая расхаживать по пустому коридору взад-вперёд. Он занял этаж ниже, прямо над ним не находили себе места от беспокойства Поттеры и Уизли. Люциус распорядился, чтобы их не пускали к Гермионе до утра, разве что она сама захочет кого-то из них увидеть. Ему самому непреодолимо хотелось подняться наверх, ворваться в палату и спросить её – почему. Почему она ничего не сказала? Что она собиралась делать потом, когда бы ребёнок появился на свет? Воспитывала бы малыша в бедности и нищете, слишком гордая, чтобы просить денег у друзей и, тем более, у мужа? Или, ещё хуже, решилась бы отдать его на воспитание приёмным родителям? Так и не посоветовавшись с ним, с Люциусом. Осознав всю бессмысленность собственных терзаний и метаний по этажу для душевнобольных, Малфой, всё же, решил вернуться в мэнор, пока его не спутали с постояльцем пятого этажа.
Но утром он первым оказался у палаты Гермионы, чтобы узнать, как она себя чувствует, и поговорить с целителем.
– Миссис Малфой спит. Поздним вечером пришлось дать ей снотворное, потому как она не могла уснуть. Ни с кем не разговаривала, лежала на спине, глядя перед собой, и ни на что не реагировала. В физическом плане она в полном порядке, но в эмоциональном… возможно, вы, её близкий человек, сможете…
– Не смогу, – резко оборвал Люциус. – Или вы новостей не читаете?
Целитель потупился под взглядом Малфоя, рассматривая носки собственных ботинок.
– Возможно… стоило бы попытаться…
– Оставьте это. У меня, к сожалению, нет времени, чтобы оставаться здесь весь день, мой эльф поблизости, чтобы передавать мне новости. Сообщайте ему каждый час о состоянии миссис Малфой.
Люциус понимал, что с минуты на минуту могут появиться друзья Гермионы, и не хотел лишний раз сталкиваться с ними. Он уже собирался уходить, когда его вдруг перехватил Гордон Льюис.
– Мистер Малфой, прекрасно! Я надеялся вас тут застать.
– Что за спешка, Гордон?
– Я только что из суда. Узнавал последние новости. Вчерашний инцидент глубоко затронул каждого, и почти все члены жюри теперь на вашей стороне. Вы замечательно придумали броситься к бездыханному телу своей супруги, которая подала на вас в суд, и проявить поразительную заботу. Никто не остался равнодушным. Вас причисляют практически к лику святых, а девчонку называют глупой и бессовестной. Так рисковать здоровьем собственного ребёнка, и ради чего? Кто-то уже прозвал её мелочной и пустоголовой вертихвосткой. Могу поспорить, что дело у нас в кармане.
Люциус ни единым движением брови не выдал, насколько омерзительны для него слова Льюиса. Он должен держать марку, соответствовать собственному образу.
– Прекрасные новости, Гордон. Но придётся отложить слушание до полного выздоровления моей бессовестной супруги.
– Мы можем покончить со всем и без неё, – отмахнулся Льюис, – достаточно будет, если она пришлёт своего адвоката.
– Не думаю, что она захочет обсуждать эту тему сейчас. В конце концов, она только что потеряла ребёнка, – Люциус остро представил себе маленькое хрупкое тельце под толстым пухлым одеялом, огромные карие глаза на худом бледном лице – в исступлении смотрят в потолок, и во взгляде отражается вселенское горе. Нет, человек, который не хотел ребёнка, не станет переживать столь глубоко из-за его потери.
– Ребёнок нам только на руку. Как всё прекрасно устроилось! Мы не могли о таком и мечтать! Беременность и выкидыш – прямо в зале суда! Вы благополучно избавились от бремени полукровки в своей семье, при этом у нас есть наглядное доказательство, что ваш брак не был пустым словом. Удача, я бы сказал, большая удача!
Рука Люциуса дёрнулась к трости. Он опомнился, когда уже наполовину извлёк палочку.
– Интересно, что бы вы стали делать, если бы ребёнок, всё же, родился? – жизнерадостно осведомился Льюис.
– Утопил бы, – буркнул Люциус, устало потирая костяшками пальцев переносицу. Бессонная ночь в его возрасте не проходит бесследно.
Адвокат весело рассмеялся.
– Вашим нервам можно только позавидовать! Ну, что, не желаете выпить чашечку кофе?
– Нет. Раз уж у меня неожиданно освободился день, займусь делами, – они постепенно удалялись от палаты по коридору в сторону лифтов.
Гермиона закрыла глаза, как только смолкли голоса за дверью. Дышать стало почти невозможно. Да и незачем. Но, оказывается, слёз у неё осталось гораздо больше, чем можно было бы предположить…

Дата добавления: 2015-09-03