НЕ НАВРЕДИ!

В первые годы моего служения в Илорском хра­ме святого Георгия, а затем в Сухумском кафед­ральном соборе я еще застал монахов и монахинь, которые чудом уцелели во время кровавых гонений, продолжавшихся 30 лет. Наверно, каждый из нас видел, как обычно прокладывают дорогу. Ее залива­ют нефтяной смолой, и затем чугунный каток вы­равнивает еще не застывший асфальт своей тяжес­тью. Огромный каток гонений в течение десятиле­тий разрушал и сметал монастыри и храмы, давил священников, монахов и наиболее преданных Цер­кви людей, так что вся земля была пропитана кро­вью. Но как после урагана, который вырывает с кор­нем деревья и ломает столетние дубы, на некоторых веточках случайно остаются немногие плоды, так в Сухуми и его окрестностях остались жить несколь­ко чудом уцелевших старых монахов и монахинь. В Средние века существовал особый род пытки. Людей не подвергали физическому истязанию, а приводили смотреть на пытки; они слышали кри­ки, видели искаженные болью лица и с ужасом ду­мали, что скоро может настать их черед. Это была психологическая пытка. Монахи, которые остались в живых, прошли через такую пытку. Они помни­ли, что каждую ночь их могут схватить, как преступ­ников, сослать или расстрелять без суда, что каж­дый день жилище, где они обитают, может быть оцеплено вооруженным отрядом, как будто там спрятался вражеский десант, что их могут пытать для того, чтобы они подписали ложные свидетель­ства на своих собратьев. Так что такая свобода мог­ла быть более мучительной, чем тюрьма, а такая жизнь более страшной, чем в лагерях смерти.

Мне пришлось познакомиться с некоторыми из этих монахов, которые посещали храм. Хотя время кровавого террора уже прошло и сменилось други­ми видами гонений, я чувствовал, что память о страшных 30-х годах осталась в их сердце и иног­да как бы отражалась в их глазах. Им казалось, что послевоенная оттепель - это только затишье пе­ред новой бурей, и времена репрессий могут снова повториться. Одна из старых монахинь по имени Евгения говорила мне, что самым страшным испы­танием для нее было предательство некоторых свя­щенников и монахов, которых насильно заставили написать прошение правительству о закрытии мо­настырей как «гнезд контрреволюции». Она расска­зывала: «Перед разгромом монастыря в Мокви туда вместе с чекистами приехало несколько священни­ков, которые стали упрекать игумению и сестер в неповиновении власти. Они вели себя дерзко и развязно, но в то же время старались отворачиваться от нас и не смотреть в глаза». Какой ад был в душах этих людей, согласившихся стать иудами!

Старые монахини ходили в церковь, но не при­чащались. Они говорили, что чувствуют благодать, пребывающую в храме, но не знают, как поступить: их духовный отец, освободившийся от многолетне­го заключения после войны, говорил им, что обнов­ленчество не побеждено, что Патриарх Сергий еще До революции пробовал изменить богослужебные книги, что на время затаившиеся обновленцы затем постепенно проведут в Церкви свою программу: будет введен григорианский календарь, искажен цер­ковный язык, незаметно изменится богослужение, начнут рукополагать во священники двоеженцев и троеженцев, а епископы станут жениться, то есть от­крыто блудить после монашеского пострига, и тог­да от Церкви отойдет благодать. Я убеждал их, что на сегодняшний день в Церкви ничего не изменено, а думать о том, что случится в будущем,- это не наша мера. Я говорил, что церковные каноны запрещают брак епископа и хиротонию многоженцев, а если имеются такие случаи, то это личный грех, а не грех Церкви. Монахини слушали, но отвечали уклончи­во, что они должны еще подождать и посмотреть, что происходит, чтобы убедиться в том, что Церковь не отступила от Православия. И тут я, по своей не­опытности, допустил ошибку, о которой сожалею до сих пор. Я стал часто в проповедях тоном обличе­ния говорить о том, что спасение без Церкви невоз­можно, что участь раскольников и еретиков одна и та же, что те, кто отвергает Таинства Церкви, совер­шают грех против Духа Святого. Конечно, монахи­ни, и не только монахини, поняли, о ком я говорю. В результате такого «усердия» я добился только од­ного: они перестали ходить в церковь. Уже потом я понял, как осторожно надо касаться человеческого сердца, а часто лучше терпеливо ожидать и молить­ся о человеке, мысленно вручив его Богу. Не только врач, но и священник должен помнить заповедь: «Прежде всего, не навреди». Я каялся в своей опро­метчивости перед архиереем, который сказал: «Надо уничтожить в самом себе инквизитора. Сердце че­ловека открывается не насилием, а любовью».

Дата добавления: 2015-08-13