Монах иларион

В Малой Сванетии, около селения Латы, жил монах по имени Иларион. Он принадлежал к особому роду подвижников без послушания, ко­торые вполне осознают необходимость послушания для духовной жизни, но никак не могут при­гнуть голову под это иго и оправдываются тем, что ищут, но еще не встретили старца по своему серд­цу. Монах Иларион провел в пустыне большую часть своей жизни, отличался прямотой характе­ра и действительно подвижнической жизнью, но имел одну слабость: любил осуждать людей. Ког­да к нему в пустыню приходили посетители, то разговор начинался с духовного, но скоро перехо­дил к греховному - порицанию и осуждению; убо­гая монашеская келия будто превращалась в три­бунал, перед которым проходили шеренги подсу­димых: сначала безбожники, затем епископы и священники и, наконец, свои братия но пустыне. Когда его спрашивали о подвигах отцов, которые жили в этих местах, то он предпочитал рассказы­вать о них анекдоты. Например. Один пустынник страдал лихорадкой в тяжелой форме; приступы повторялись через день, и вдруг ему захотелось по­есть селедки. Он подумал, что это искушение, на­правленное на то, чтобы вывести его из келий, но желание настолько усилилось, что, не в силах проти­востоять, он спустился с горы и пошел в деревню, где в магазине продавали сельдь из бочки. Купив несколько селедок, он тут же их съел. Затем ку­пил еще и, чтобы не обращать на себя внимания, зашел за угол и также съел. Это повторялось несколько раз. Продавец недоумевал, куда человек девает селедку, потихоньку вышел за ним и уви­дел, что он ее жадно ест. «Кто ты - человек или дельфин? - спросил его продавец.- От такого ко­личества можно умереть» - и отказался продать ему еще. Пустынник с трудом вернулся в пустыню, и после этого мучительные приступы лихорад­ки больше не повторялись, но зато целый год он не мог переносить запаха сельди.

Рассказывал он и про другого пустынника-болгарина, кажется, по имени Михаил. Тот питал­ся преимущественно картошкой со своего огоро­дика и редко выходил из пустыни. У него в келий завелись клопы, а он не хотел их убивать. Ему предлагали вычистить келию и посыпать ее каким-то порошком, чтобы клопы сдохли, но он отказы­вался. Тогда его научили намочить веревку в ке­росине и положить вокруг койки, где он спит: клопы не смогут перелезть через керосин. Он послушал­ся. Первую ночь провел спокойно. Но клопы пе­рехитрили его. Они поднимались по стенам на потолок и падали оттуда на то место, где стояла койка. Так что оборона не помогла, и он решил терпеть. От укусов клопов у него начали вылезать волосы, даже брови, и появилась дрожь в пальцах. Затем его арестовали и сослали куда-то. Через несколько лет он вернулся. Волосы у него снова выросли, и он говорил, что арестовали его вовре­мя, а то клопы заели бы его до смерти. Когда его спросили, не было ли клопов в тюрьме, он ответил: «Какая тюрьма без клопов! Но там народу было много, поэтому на мою долю оставалось на­секомых меньше, чем было в келий; у них тоже есть свой порядок: они делят камеру между собой».

После таких рассказов монах Иларион начи­нал осуждать людей, но и себя не жалел. Он рассказывал: «В деревне знакомые сваны возмуща­лись, что коммунисты закрывают монастыри и сажают монахов в тюрьмы. Я сказал, что это власть антихриста, и поэтому она исполняет сатанинский план. В это время подошел председатель сельсо­вета, тоже мой знакомый, и спросил, о чем у нас разговор. Ему ответили: "Мы говорим о власти". Тот спросил меня: "А что ты можешь сказать о со­ветском правительстве?". Я испугался, хотя знал, что он меня не тронет, и поспешил ответить: "Я объяс­няю, что всякая власть от Бога"».

Не буду повторять всех его побасенок и пово­дов к осуждению. Это была какая-то болезнь, которая, казалось, въелась в его тело и проникла до самых костей.

В тот день мы пришли к отцу Илариону втро­ем. Вместе со мной был инок с Украины, недавно освободившийся из заключения (это было время хрущевских гонений), и житель Сухуми, который собирался нести посылку пустынникам и согла­сился быть нашим проводником.

Отец Иларион принял нас радушно и даже предложил мне и украинскому иноку пожить у него некоторое время, но затем, очевидно, представив, что это доставит ему лишние хлопоты и то, что монахи называют словом «шум», как бы одумал­ся, затосковал и стал говорить о том, что ему необходимо идти из пустыни в город на долгое время по каким-то неотложным делам. Он рассказал: «Прошлым летом приехали ко мне из Пскова иеромонах с послушником и стали просить меня помочь им обосноваться в пустыне. Они расспра­шивали меня, как я подвизаюсь и молюсь. Я отве­тил, что еще не научился молитве, а подвизаюсь около печи с кастрюлей. Приезжий монах сказал: "Отцы говорили, что пустыня всему научит". Я ответил: "В пустыне живут медведи, но нрава сво­его не изменяют". Но он настаивал и просил, что­бы я рассказал ему об Иисусовой молитве. Тогда я сказал: "В двух верстах отсюда есть пустая келия, ее построили в мое отсутствие какие-то люди, но жить в ней не смогли. Я случайно набрел на нее: смотрю, стоит, как теремок, только нет петуш­ка на крыше. Я покажу вам эту келию и дам необ­ходимое на первое время". Они с радостью согла­сились. Я дал им полмешка картошки, крупу и проводил до келий. В тот же день они пришли ко мне и сказали: "Мы никак не можем разжечь печь, помоги нам". Я подумал: "Еще не знают азов на­шей жизни, а уже хотят быть подвижниками. Вы­гонит их пустыня, как метлой". Приходили они ко мне еще за разными вещами, но о молитве уже не спрашивали. А когда съели всю картошку и кру­пу, то потихоньку ушли, даже не попрощавшись со мной и не вернув мне инструментов, которые я потом нашел разбросанными около их келий. Как я узнал, они пришли к матушкам-пустынницам и, сославшись на болезнь, поселились около них. Матушки делились с ними продуктами, как с боль­ными, а они разговаривали с пустынницами, как учителя. Наконец, объев матушек, они с наступле­нием холодов уехали к себе домой,- Он продолжал: Я знаю этих бродячих исихастов; говорить они могут, как ораторы, а попробуй их попросить помочь вскопать огород или заготовить дрова на зиму - сразу же убегут, как черт от ладана».

Мы поспешили сказать отцу Илариону, что благодарим за гостеприимство, но оставаться не собираемся, так как хотим посетить другую пус­тыню. Он, разумеется, не возражал.

У отца Илариона были порывы оставить пус­тыню и пойти в монастырь, чтобы научиться послушанию. Это было или действием благодати, или прозрением после особых искушений, которые показывали ему, как ничтожны человеческие силы в борьбе с демоническим миром. Но его благие на­мерения оканчивались срывом. Придет он в мона­стырь, горячо возьмется за послушание, а затем за­тоскует, нагрубит игумену и снова вернется в свою пустыню. Однажды он уехал на Украину в монас­тырь, который еще не был закрыт, и, казалось, при­жился там. Он писал в Сухуми, что чувствует об­новление духа, живя около старцев. Но радость оказалась преждевременной. У письмоводителя монастыря, светского человека, который, выйдя на пенсию, занимался канцелярской работой при оби­тели, был маленький радиоприемник, по которому он проверял время и слушал последние известия, а иногда из канцелярии доносились приглушенные звуки музыки. Это возмутило монаха Илариона. Он проник в канцелярию, когда там никого не было, разбил радиоприемник, написал обличительное послание письмоводителю-меломану и с чувством исполненного долга вернулся в родную пустыню.

Прошло время. Я неожиданно встретился с ним в Гудаута. Зима была холодной. Одна женщина на несколько месяцев уехала к своим родным и по­просила его пожить это время у нее дома, где были дрова и запасы пищи; он согласился и пре­бывал там в одиночестве. «Я как чучело в чужом огороде,- говорил он,- только ни ворон, ни пло­дов там нет». Я спросил его: «А невидимые воро­ны, которых ты молитвой отгоняешь от своего серд­ца?». Он ничего не ответил, как видно, считая мои слова каким-то приевшимся трафаретом. Он си­дел на скамейке во дворе церкви, нагнув голову, какой-то изможденный и осунувшийся, как будто постаревший на много лет. К нам подошли несколько верующих. Я решил, что он опять начнет осуждать тех, кого он видел за эти годы, но вместо этого он стал рассказывать нам, как ездил в Почаевский монастырь на праздник. Было много бого­мольцев, и часть их поместили в одной комнате. Там оказалась женщина с мальчиком лет четырех или пяти. Вдруг женщина, увидев монаха-пустын­ника, сказала ребенку; «Прочитай стих, который ты выучил наизусть, этому дяде». Смысл стиха такой: ребеночек говорил, что он цветочек Божий, и затем спрашивал: «А кто ты?» - и сам отвечал: «А ты антихрист, потому что осуждаешь людей». Это был простенький стишок, написанный от лица ребенка. Монах Иларион говорил, что этот стих так поразил его, что он стал плакать, и до сих пор, когда он вспоминает ребеночка, обличившего его, то слезы наворачиваются на глаза.

Некоторое время мы сидели молча. Затем я начал говорить о трудностях приходской жизни и об искушениях, которые по временам кажутся не­выносимыми. То ли я хотел просить у него совета и молитв, то ли искал сочувствия или просто ре шил прервать затянувшееся молчание,- я сам не понимал. Вдруг он посмотрел на меня и сказал тихо, каким-то исходящим из глубины души и пронизавшим мое сердце голосом: «Что ты знаешь об искушениях?!» - словно перед ним сидел ма­лый ребенок. Так солдат, вернувшись с фронта, говорит своему соседу: что ты знаешь о войне, ког­да читал о ней только в газетных сводках, а не си­дел в окопах, залитых водой, и не ходил в атаку под огненным градом пуль. Я почувствовал в его словах глубокую правду: как малы были мои ис­пытания в сравнении с теми, которые попускают­ся безмолвникам и пустынникам. Говорить боль­ше не хотелось; мы сидели молча, слушая в сумер­ках тишину.

После этого я видел его еще один раз. Он при­ехал в Тбилиси к владыке Зиновию, чтобы попросить у него прощения. Владыка Зиновий был тро­нут и принял его с любовью. На прощание монах Иларион сказал: «Я звонил в ваш колокол (а он был мастер звонить в колокола) и увидел на краю его маленькую трещинку, которая портит звук. Я слышал от старых мастеров, что в таком случае можно колокол поправить: надо расширить эту трещину, а в конце ее сделать круг величиной с небольшую монету. Тогда возобновится прежнее звучание». Владыка Зиновий благословил его на путь, и они расстались, как два старых пустынни­ка, которые встретились на перекрестке горных тропинок, вспомнили минувшие годы, обняли Друг друга и затем каждый пошел своей дорогой.

Дата добавления: 2015-08-13