В дождливый день

Первой его мыслью было просто взять и позвонить кому-нибудь (не предателю Стэну!) с просьбой вызволить его из раздевалки, после чего ждать чудо-спасителя и даже не пытаться поговорить с Картманом. Однако, пораскинув мозгами, Кайл рассудил, что такое его поведение будет расценено как проигрыш (и не важно кем именно расценено, просто расценено), а он терпеть не может проигрывать, особенно жиртресту, хотя главной причиной его нынешнего положения является следующее: он забыл свой телефон в классе.

Отнекиваться и изображать из себя кого-то другого можно сколько угодно, но от правды не скроешься: будь у него шанс, он бы смылся отсюда сию же секунду. А ещё он не хочет признаваться в том, почему ему так отчаянно хочется скрыться от глаз Картмана.

Отгоняя прочь назойливые мысли, он вдруг вспоминает своего супер-лучшего друга. Его губы тут же сжимаются в тонкую линию, обагрённые румянцем щёки вспыхивают с удвоенной силой, а пальцы рук сами собой сжимаются в кулаки. «Ублюдок ублюдочный!»

«Кайл, я делаю это ради твоего же блага.»

Кайл понимает это, но всё равно злится, и вообще, надо бы намекнуть Стэну, что он, мягко говоря, перебарщивает.

«Вам просто надо поговорить и найти компромисс, ведь дальше так продолжаться не может.»

А ещё надо бы Стэна к психологу отвести или устроить ему свидание с какой-нибудь милой девушкой, дабы унять эту его манию опекать всех и каждого.

«Ничего страшного в этом нет. Я же вижу, что ты переживаешь насчёт всего этого и всего лишь хочу помочь.»

А ещё лучше – не заморачиваться и просто хорошенько врезать ему по яйцам. («Аргх, именно так сделал бы Картман!»)

Хотя в очень многих вещах, если не во всех, Стэн прав, и с этим тоже стоит считаться.

Они сидят напротив друг друга, каждый на своей скамейке, примерно около 20 минут, и пока что ни один из них не решился заговорить первым, чего ранее, до злополучного признания Картмана, не было никогда, за всю их чёртову историю, с самой их долбаной первой встречи, когда Кайлу следовало просто пройти мимо, а не обращать на жирного идиота своего внимания. Тогда, возможно, ничего этого не было бы, как не было бы и тех сумасшедших приключений, и их захватывающей дружбы-вражды, и кое-чего ещё, в чём Эрику, в свою очередь, не следовало признаваться...

Кайл Брофловски всё делает правильно, обдумывая каждый свой последующий шаг и взвешивая все «за» и «против». Он не разбрасывается ненужными словами, не страдает «ванильной сентиментальностью» и трезво смотрит на вещи, не питая бесполезных иллюзий по поводу чего бы то ни было. Кайл Брофловски любит всё держать под контролем: как других, так и себя самого. Да, именно так, но есть в этом мире человек, с которыми так называемые «правила Кайла Брофловски», установленные им самим для себя же самого, попросту не действуют, из-за чего всё идёт совсем не так, как хотелось бы, не так, как запланировано в расчётливом еврейском мозгу.

Он начинает говорить первым, потому что напротив него сейчас сидит именно Эрик Картман – человек, представляющий из себя разрушающий гармонию элемент, некое пятно посреди тщательно выстиранной материи.

- Прости, Картман. Правда, прости.

Каким-то краешком своего сознания Кайл понимает, что внутри Картман всё тот же: амбициозный, непокорный, себе на уме и, конечно же, совершенно неуправляемый. Они на равных, так всегда было, но сейчас Кайлу кажется, что всё-таки, как бы ни было горько это признавать, Картман сильнее.

Кайл не рассчитывал, что его слова что-то заденут в чужой душе, но не только из-за своего неверия он не продолжил говорить: просто всё вдруг оказалось сказанным посредством его искреннего голоса, сообщающего примерно следующее: «Хорошо, я поверил тебе. Ты любишь меня, пусть будет так, и я даже не буду пытаться убедить тебя в том, что ты заблуждаешься, так как есть другое НО. И это НО таково – прости, я не могу. Правда не могу и правда прости. И, знаешь, если ты сейчас вскочишь с места и завопишь своё знаменитое <i>Няняняняня</i>, означающее, что ты меня в очередной раз наебал, я буду чертовски счастлив.»

Но Картман не вопит, и Кайл не счастлив.

Шатен поднимает глаза на Брофловски и одаривает его таким взглядом, что тому кажется, будто мир разом рухнул к его ногам, все погибли, и он теперь – единственный выживший, который как раз и мёртв тем, что жив. А потом Эрик улыбается и отвечает:

- Ничего.

Кайл не рассчитывал, что всё так обернётся. Он полагал, что стоит нарушить молчание, и всё снова станет как прежде, но, увы, ничего подобного. И снова виснет тишина, и снова одни и те же мысли вертятся по кругу, а взгляд мечется от Картмана к столику с оставленными Стэном подарками, нетронутыми подарками, которые не оправдали себя, и до одури хочется взять и разбить всё, что только под руку попадётся.

- Я… - Кайл испытывает потребность что-то сказать, что угодно, лишь бы вернуть того Картмана, без которого привычная ему жизнь канула в Лету, но слова не идут. – Твою мать, Картман, долго ты ещё будешь убиваться из-за меня? – Не самое лучшее начало, он и сам это прекрасно понимает. – Меня бесит, что ты заставляешь волноваться за себя, меня просто тошнит от твоего убитого вида! – повышает голос и встаёт, возвышаясь над Картманом дрожащей от передозировки эмоций тенью. – Блять, это невыносимо! Ты просто, ёб твою мать, издеваешься надо мной! Что мне, ёбаный в рот, сделать, чтобы ты стал прежним, мудак ты эдакий?

- Ты сейчас прям как сапожник выражаешься, и это тоже на тебя непохоже, так что мы, можно сказать, квиты, - тихо и немного насмешливо произносит Эрик.

- Ебало завали! Какие, к ебеням, квиты, если всё это из-за тебя?!

- Нет. Не из-за меня. Всё это из-за тебя, Кайл. Из-за того, как сильно ты заставляешь меня любить тебя.

- З-заткнись…

Он бы много чего ещё сказал, если бы их вдруг не потревожил травмирующий уши звук открываемой двери, железной и потому тяжёлой. В полутьме помещения, в котором они находятся, появляется полоса света, а в проёме – мистер Доунс.

Но мистер Доунс, как оказывается впоследствии, не один.

- Простите, но меня и дома, правда-правда, раз сто накажут, так что вам не стоит утруждаться, - слышат они нервный и испуганный лепет Баттерса.

- Отнюдь. Мне будет только в радость…

А потому четыре пары глаз широко распахиваются; каждый из них обнаружен каждым другим.

Кайл думает о том, что ненавидит тишину, ведь она сулит собой нечто настолько пугающее, что даже Картман не находится, что сказать.

Несколько минут спустя дверь захлопывается с другой стороны.

Им всем – Кайлу, Эрику и Баттерсу – всего по 16 лет. Занятия давно закончились, и им пора домой, а то родители начнут волноваться. Именно поэтому они несутся вниз по лестнице, точно ошпаренные. Да, именно и только поэтому. А в том, что Кайл крепко держит Баттерса за руку, силком таща за собой, нет ничего особенного. Они же друзья, а друзья должны помогать друг другу.

На улице пасмурно, собирается дождь, хотя, судя по украшенной слякотью улице, он совсем недавно прекратился. Они ничего не говорят, и Кайл как-то заторможено протягивает Стотчу, одетому в спортивные штаны и футболку, свою куртку, бросив короткое:

- Накинь и иди домой.

Голубые глаза парня с надеждой обращаются к Картману, ожидая поддержки.

- Слушай, что он говорит, - вдруг произносит Картман, выйдя из состояния овоща посредством произошедшего в раздевалке. – Всё в порядке.

Баттерс послушно надевает куртку и, по-прежнему не произнося ни слова, покидает здание школы первым. Провожая блондина встревоженными взглядами, Кайл и Картман стоят почти вплотную друг к другу, плечом к плечу, словно окаменев.

На этот раз Эрик первым нарушает тишину:

- Идём, - берёт Кайла за руку (прям как тот совсем недавно взял за руку Баттерса), готовый к тому, что Брофловски её вырвет, но ошибается: рыжий сжимает ладонь Эрика в ответ и делает шаг в сторону выхода, потянув за собой.

Картман же, абсурдно поражённый, стоит на месте, не поддаваясь, потом, обретя способность двигаться, внезапно разворачивает повернувшегося было к нему спиной Кайла к себе лицом, сгребает в охапку и, не разрывая принудительного объятия, целует в приоткрытые от удивления губы.

Снаружи доносится шум возобновившегося дождя, но им нет до этого никакого дела.

- Воспользовался моим замешательством, сука, - шипит Кайл.

- Я обо всём позабочусь, Кайл.

- Это не то, что я хотел от тебя услышать.

- Я знаю. – Ладонь Кайла уже упирается ему в грудь, отталкивая. - Знаю.

<center>***</center>

- Ну наконец-то появились, - бормочет себе под нос (ибо со Стэном сейчас говорить бесполезно, он на своей волне) Кенни, держа над своим другом зонт.

- Живо надень эту грёбаную кофту, или я сейчас на весь квартал завоплю о том, как сильно люблю тебя! – доносится до его слуха голос Картмана, и Кенни думает: «Довольно глупая угроза, учитывая, что ты УЖЕ вопишь во всё глотку, хренов ты пикап мастер!»

- Блять, захлопнись ты уже! – не остаётся в долгу Кайл. - Вот, надеваю, доволен?

- Более чем.

«Отлично, мы успешно выполнили наше задание! Теперь между этими двумя всё снова, как раньше, а, может, даже лучше!»

- Верно, Стэнли-Купидон! Отлично поработали! – восклицает Марш, улыбаясь. Он стоит в нескольких метрах от взрывной парочки, прячась за деревом, и никак не может налюбоваться на столь счастливое воссоединение. – Это так мило, я прям не могу…

- Стэ-эн… - устало зовёт его Маккормик. – Стэн, ты в курсе, что ты больной?

- Смотри, смотри, Кайл всё-таки надевает его кофту!..

«Это же замечательно, Стэн!»

- Боже мой, Стэн, ты что, общаешься сейчас со своей мини-копией с грёбаными купидонскими крылышками? Ты совсем поехал?

Разумеется, вместо ответа Стэн хихикает и продолжает трепаться со своим невидимым товарищем. Кенни закатывает глаза и неосознанно сжимает пальцами ручку зонта.

Остаётся только гадать, почему несколько минут назад мимо них пробежал Баттерс, одетый в кайлову куртку, а теперь Кайл облачается в слишком большую для него кофту Картмана по чересчур настойчивой просьбе последнего. Хотя, было бы кому гадать: Стэн явно не в себе, у него другие заботы, а Кенни на данный момент мечтает только о том, чтобы поскорее свалить домой.

Стэн снова что-то там повизгивает себе в кулачок, во все глаза пяля удаляющихся Кайла и Картмана.

- Боюсь представить, что с ним будет, когда он примет эту дурь, если он и в своём обычном состоянии какой-то… - бормочет Маккормик и вдруг замолкает, заметив на лице брюнета чересчур довольную улыбку. – Боже мой, Стэн, да ты чёртова сваха, мать вашу так…

«А тебе не кажется, что Кенни не ровно дышит к Рэд, и с этим надо срочно что-то делать?»

- Точняк…

Кенни наивно полагает, что данный комментарий относится к его собственной последней реплике. Также Кенни не догадывается, что на его золотистые волосы, не скрытые сейчас под капюшоном парки, устремлён пристальный взгляд человека, тайно наблюдающего за ним и Стэном (но в основном за ним, Кенни). Этот человек, до поры до времени запертый в раздевалке, стоит на скамейке, дабы достать до маленького окошка в верхней части стены, раздумывая над тем, чем (вернее, кем) развлечь себя сегодняшним вечером, хотя, кажется, он уже решил этот вопрос.

<center>***</center>

<b>POV Твика</b>

Покинув школу, мы с Крейгом не сговариваясь направились к нему домой. Наши медленные шаги эхом отдавались у меня в ушах, выстукивая отсчёт до какого-то пока что неизвестного мне события. Я украдкой поглядывал на профиль Крейга, гадая, что же у него на уме. Я чувствовал, что его что-то беспокоит, но боялся заговорить на эту тему первым. Он же, словно без труда прочитав мои мысли, решил закрыть и мне, и себе глаза на охватившую наш союз тревогу, и создавалось ощущение, будто мы обманываем друг друга, и каждый из нас знает об этом.

Он говорил о чём-то отвлечённом, и я, сказать по правде, слушал его вполуха. Незаметно подкравшаяся грусть сжала в тиски моё сердце, а темнеющее небо словно бы приглашало ступить на тропу, ведущую в царство меланхолии. Да, что-то я перебарщиваю с метафорами, или что это вообще за муть?..

И если поначалу наш медленный шаг располагал к неспешной и несколько мучительной для меня прогулке, то чуть погодя, когда он перевоплотился в бег, так как с набухшего тучами неба полил дождь вперемежку с градом, нам стало уже явно не до разговоров, и мы ринулись вперёд, по обстреливаемому белыми и прозрачными каплями тротуару, и наша неудавшаяся прогулка стала бегством.

Множество мыслей слились в одну, и я не мог расшифровать её, но, кажется, она касалась Крейга и того, что отныне что-то навсегда изменилось. И я не знал, в хорошую или плохую сторону, как не знаю этого и теперь.

Вспомнился мистер Доунс, вспомнился Клайд и мой выставленный на всеобщее обозрение блокнот, а также все когда-то пережитые мною неудачи. Они навалились на меня, сгребли мою душу в одностороннее объятие, и я услышал свой тоненький голосок: «Господи боже, какой стресс, я этого не вынесу!..»

Наши быстрые хлюпающие шаги. Повышенная влажность. Холод. Призрачные силуэты спешащих по домам людей. Они не видят меня, а я перестаю видеть их. Много-много зонтиков, а потом – пустота, все они испарились, исчезли в объявившемся вдруг тумане. Спина моя покрылась холодным потом, и я уж было подумал, что вот-вот во второй раз за день потеряю сознание, как вдруг другой, не принадлежащий мне голос, ответил: «Всё нормально будет».

И печаль оставила меня, так что дорожка к меланхолии размылась от подступающей воды, тех самых луж, через которые мы перепрыгивали.

В какой-то момент мы одновременно переглянулись, наши руки нашли друг друга, и мы, смеясь, ускорили бег, не боясь упасть и разбиться, не боясь, кажется, ничего. Крейг крепко сжимал пальцами мою ладонь, и меня переполняло чувство абсолютного счастья. Я не знаю, что тогда произошло, но бегство вдруг стало погоней, гонкой за чем-то. Его пальцы намертво сплелись с моими, и я на секунду испугался, что не могу понять, где заканчивается Крейг, и начинаюсь я, но потом эта мысль привела меня в неописуемый восторг; повернув голову, я улыбнулся ему.

- Ну ты точно чокнутый! – пытался перекричать Крейг шум дождя. – И я тоже, раз позволяю происходить подобному! Под ноги смотри, а то свалишься!

Улицы опустели из-за внезапно испортившейся погоды, но мне показалось это таким же малозначимым, как количество капелек, стекающих с моей чёлки.

Прохладный воздух, свистящий в ушах ветер и тепло от его ладони сопровождали мой путь.

Я никогда не забуду эти минуты, омытые освобождающим меня от печали дождём.

Серые краски размазываются, а потом исчезают совсем, когда мы, смеющиеся, вбегаем во встретившийся по пути магазин. Всё ещё держась за руки, мы не торопимся отпустить друг друга. Отдышавшись, Крейг ведёт меня внутрь, к продуктовому отделу со всяким заманчивым фаст-чудом, и, остановившись подле пачек с чипсами, спрашивает:

- Что это сейчас было?

Я не сразу нахожусь, что на это ответить.

- Эм… - Вместо этого смотрю на наши сцепленные пальцы. Сейчас мы стоим в недоступном для наблюдения со стороны посторонних месте, но это совсем не то, на что я намекаю. Крейг же, против обыкновения, истолковав мой взгляд неправильно, быстро убирает свою руку. – Нет, я не про это…

Большое окно справа от меня, в котором можно увидеть посеревший и промокающий мир; разнообразие различных запахов, здесь, внутри – стиральный порошок, выпечка, фрукты; голоса людей, знакомых мне с самого детства - всё это кажется менее настоящим, чем то, что я пережил не так давно вместе с ним, в гонке за чем-то далёким и, казалось бы, недосягаемым. И теперь я нашёл это. Потому что теперь Крейг стоит напротив меня и решает, что бы нам такое купить, то есть чем бы перекусить этим вечером за просмотром какого-нибудь фильма. Он снова занял своё законное место – прямо передо мной, в центре моего мира.

- А про что? – спрашивает он, и я, вместо ответа, подхожу к нему вплотную, беру за грудки промокшей насквозь толстовки и целую его влажные и холодные губы, успев заметить, как изумлённо распахнулись его глаза.

Наш поцелуй длится недолго, и я, неохотно оторвавшись от него, с каким-то надтреснутым отчаянием в голосе отвечаю:

- Я не знаю, Крейг. – Меня разрывает изнутри, и мне до одури хочется целовать его ещё и ещё, а наружу всё рвутся слова, которые я не могу произнести: «Я люблю тебя, я люблю тебя…» из-за страха потерять то, что уже имею. Мои руки перемещаются на его плечи. Смотрю на него, а он сморит на меня. Крейг сейчас такой растерянный, и ему это так несвойственно… Мысленно записываю данный случай в список своих маленьких достижений и довольно посмеиваюсь про себя. Не могу справиться с желанием сказать ему что-то приятное, но не знаю, что бы такое придумать, поэтому смущённо улыбаюсь и, отступив на шаг, решаю положиться на интуицию: - Извини, просто я слишком тебя… - О нет. – Я…

У него краснеют щёки и даже уши. Это зрелище окончательно выбивает почву у меня из-под ног, вынести это – попросту выше моих сил, и меня уже больше не беспокоит мысль о том, что магазин – не весть какое романтическое место, и оно не особо подходит для признаний.

И я говорю это скорее из невозможности справиться с этими чувствами один. Говорю это, вновь сокращая расстояние между нами:

- … люблю тебя.

Пока он возится на кухне с приготовлением тостов, я, с его слов «неумеха и вообще недоразумение неуклюжее», сижу за столом и, подперев рукой щёку, смотрю в окно. На самом деле я мог бы возразить, мол, к чему нам тосты, если мы и так накупили всякой, как скажет моя мама, «гадости», но предпочитаю помолчать. Так уютнее. Сейчас не нужны никакие слова.

Нам обоим нравится сидеть дома, когда на улице такая вот своего рода буря, всегда нравилось. Кажется, ничто не способно разрушить это «внутридомное» спокойствие, как вдруг входная дверь с шумом распахивается, опровергая моё предположение и впуская внутрь порыв холодного ветра, но тут же захлопывается, и мы слышим спешные шаги чьих-то маленьких ножек.

- Что-то случилось, - говорит Крейг, поднимаясь из-за стола и следуя в гостиную за своей сестрой.

Не знаю, чем я руководствуюсь, когда поднимаюсь со стула и, стараясь не производить лишнего шума, следую за ним. Прячась за углом, выглядываю и замираю на месте: Крейг опускается на колени перед плачущей Руби и прижимает её к себе, ласково гладит по волосам, приговаривая:

- Не ной из-за таких пустяков, дурочка. Хочешь, я потом этому нахалу по жопе надаю?

Крейг, как тебе удаётся так нежно говорить подобные вещи?

- Правда? – утерев слёзы, спрашивает девочка.

- Ну конечно! У него жопа будет как у макаки!

Не могу сдержать улыбку, как не могу нарадоваться уверенности в том, что именно здесь, рядом с ним, моё место, и потому всё правильно.

Когда я выхожу из своего укрытия, Руби улыбается мне и принимается тараторить о том, что один мальчик не оценил её внимания к нему, после чего переходит на хвастовство, мол, Крейг в будущем будем бить по жопе любого, кто не согласиться быть с ней, потому что она «его маленькая принцесса».

- Никогда в жизни я не говорил нихрена подобного, маленькая ты идиотка!

- Да не злись ты так, - снисходительно парирует Руби. – Твик наверняка и не такое о тебе знает. Ты уже рассказывал ему, как однажды, когда вы поссорились и не общались, ты следил за ним и…

- Заткнись, я сказал!..

Мне начинает казаться, что быть таким счастливым, как я сейчас – это преступление.

Мы сидим на диване в тёмной гостиной (тёмной потому, что началась гроза, и Крейг сказал, что надо выключить везде свет, хотя это не мешает ему пользоваться телевизором, и когда Руби говорит ему об этом, он лишь щёлкает её по носу), почти вплотную друг к другу, и я думаю, что было бы гораздо уютнее, если бы наконец прекратилось следующее:

- Малявка тупая, отвянь!

- Сам ты тупой, ни черта не умеешь! На Твика гонишь, а у самого вечно тосты горелые, как так можно-то?

Смотрю на наш воистину «царский» стол: горелые тосты, пепси, чипсы и какое-то старое печенье. Не то что бы в холодильнике семьи Такеров мышь повесилась, нет, просто никто из нас сготовить что-нибудь съедобное не в состоянии.

- Да запросто! Так же, как можно умудряться испоганить новое идиотское платьице в первый же день после его покупки!

- Нашёл, что сказать! Сам-то…

- Мы же хотели фильм посмотреть, - напоминаю я, лишь бы унять их галдёж. Мне, конечно, нравятся даже такие стороны Крейга (ну, то есть, когда он, как маленький, показывает своей сестре не только фак, но и язык, при этом скорчив рожицу), но что-то эти двое уже долговато выясняют отношения.

- Крейг не любит смотреть со мной мультики, которые мне нравятся, потому что они его бесят, а свои любимые фильмы тем более, - обращается ко мне Руби, хотя это больше похоже на жалобу. Прям как в тот раз, когда она рассказывала мне про «стерв» из её класса. - Он говорит, что я для них ещё слишком маленькая. Но, думаю, тебе этого не понять, с тобой-то он, наверное…

- Нет, я очень тебя даже понимаю, - уверяю девочку я, с укоризной посмотрев на Крейга. - Крейг, что ты включил за фильм, когда… - Краснею и бросаю быстрый взгляд на Руби, а потом на её братца, который, чёрт бы его побрал, ухмыляется и, растягивая каждое слово, отвечает:

- Я включил «Судную ночь», когда ты был у меня в день нашего примирения, Твик. Странно, что ты этого не помнишь. Чем-то занят был?

Засранец! Как будто вынуждает меня вспылить и выдать: «А всё потому, что мы с тобой отлепиться друг от друга не могли, валяясь в твоей постели и целуясь!»

- Иди ты, - бросаю я. – Так, «Судная ночь»…

Когда я, засунув нужный диск в дисковод и включив фильм, возвращаюсь на диван, Крейг накрывает всех нас пледом и говорит Руби:

- Если скажешь предкам, что я позволил тебе смотреть подобное, то по жопе получишь ты, а не тот пацан.

- Да, да, - отмахивается она с довольной улыбкой.

Я хочу спросить Крейга, почему он вдруг решил посмотреть с нами свой любимый фильм, хотя до этого твердил, что ему «в западло», но, когда он игривым жестом касается своим локтем моего, передумываю. Для слов ещё будет время.

Краем глаза замечаю, как Руби забирается к Крейгу на колени и, не отрывая испуганного взгляда от экрана, прижимается к нему. Ловлю себя на мысли о том, что до чёртиков хочу быть сейчас на её месте. Нервно ёрзаю и то и дело вздрагиваю, стараясь сосредоточиться на сюжете. Вскрикиваю (а Руби вторит мне) на каждом неожиданном моменте, потом меня затягивает, и я забываю обо всём, кроме попавшей в большую беду семьи. Думаю, а что бы сделал я на месте главы семейства: спас бы ценой жизни незнакомого человека своих родных или, рискуя всем, вступил бы в бой, не зная наверняка, выживет ли хоть один из нас?..

А потом Крейг находит под пледом мою руку и сжимает её в своей. Замечаю я это в самом конце фильма, когда Крейг, привлекая внимание, поглаживает мои пальцы и спрашивает:

- Ну, что думаешь?..

И мы говорим так долго, громко и оживлённо, как, кажется, никогда прежде.

- Заткнитесь, придурки, дайте поспать, - в какой-то момент подаёт голос Руби, посапывая, и тогда мы оба, смеясь, не находим ничего лучше, как одновременно щёлкнуть её по носу. – Не, ну какие же вы всё-таки придурки…

Когда мистер и миссис Такер возвращаются домой, уставшие и явно не в духе, увидев меня, прям-таки преображаются на глазах, а заметив рядом со мной Крейга со спящей на его коленях Руби, приходят в такой восторг, что я только диву даюсь столь разительной и мгновенной перемене в их изначально далеко не радужном настроении. Можно подумать, что это всё благодаря мне…

- Твик, - обращается ко мне мама Крейга, когда все мы собрались за ужином, - мне прямо страшно отпускать тебя на улицу в такую погоду. – Я думаю о том, что меня могли бы забрать на машине родители, или бы мистер Такер отвёз меня на своей, но я молчу, выжидая и посматривая на Крейга, чья вилка замерла у рта, так и не достигнув цели. Когда с неё падают все подцепленные Крейгом макароны и обдают его футболку соусом, Руби хихикает, а старший брат показывает ей средний палец. – Так что, может, ты останешься сегодня у нас?

- Прекрасная мысль, - подхватывает отец Крейга. – Тогда наш сын в кои-то веки не будет на следующее утро выглядеть как унылое гавно!

- Дорогой!

- Но ведь правда же…

- Эм… Ну, если только Крейг не против, - мямлю я, вспомнив вдруг одну важную деталь: я, получается, останусь с Крейгом в его комнате на всю ночь.

- О, он будет только за!..

Когда наши с ним взгляды встречаются, я уверен на все сто, что он думает о том же, о чём и я.

«…люблю тебя,» - сказал ему я в этот дождливый день, и он ответил мне простым: «Взаимно», к которому я не смел придраться. Потому что это слово было произнесено мне в самые губы, за секунду до того, как Крейг поцеловал меня, прижав к себе изо всех сил и связав таким образом наши красные нити куда более крепким узлом, чем они были связаны прежде.

Дата добавления: 2015-08-13