Две такие одинаковые просьбы

<b>POV Твика</b>

Есть такие люди, которые притягивают тебя с настолько неотвратимой силой, что ты готов следовать за ними куда угодно без лишних вопросов и опасений, отбросив столь обременяющие твой расплывшийся мозг чувство собственного достоинства и здравый смысл, вопреки всем и всему сразу. И хотя мне всё чаще мерещится, как что-то важное и жизненно необходимое внутри меня с треском ломается, не могу противиться Крейгу Такеру, его голосу, произносящему простое «Пойдём» и тому, как он называет меня по имени. Сейчас я очень похожу на щеночка, бегущего за своим любимым хозяином и довольно виляющим хвостиком, но меня это нисколечко не коробит. Напротив, я в предвкушении. Не знаю пока, чего именно, но, если Крейг таким образом позволяет мне наладить контакт с ним, я готов на всё, что угодно, лишь бы быть рядом с ним.

- А куда мы идём? – не справившись с любопытством, спрашиваю я.

- Ко мне. У меня сейчас дома никого, - быстро отвечает он, а потом вдруг, смутившись, прибавляет: - В смысле, нельзя же, чтобы предки узнали, что мы прогуливаем, я об этом…

Так странно. Недавно мы целовались, и вообще… Вели себя как типичная парочка. Получается, Крейг поясняет мне наш маршрут для того, чтобы я не ставил себя на место девушки, на честь которую могут покуситься? Или как раз наоборот, он хочет, чтобы я?..

Смущение, испытываемое мною сейчас, мешает задать Крейгу все те вопросы, на которые я хотел узнать ответы уже очень давно, с тех пор, как наши пути разошлись. Несмотря на то, что мы продолжаем учиться в одном классе, я имею достаточно поверхностное представление о том, чем он сейчас занимается. Знаю, он, как и я, до сих пор общается с Токеном, которому, должно быть, пришлось нелегко находиться меж двух огней, с Клайдом, которому, должно быть, крайне неловко после случившегося и… О, чёрт.

Замираю на месте.

Впервые задаюсь действительно важным вопросом: а Крейг знает, что всему виной не кто иной, как Клайд?

Господи, какой же я тупой.

- Твик?

Поднимаю на него глаза, встречаю встревоженный и заинтересованный взгляд серебристого цвета и задаюсь новым вопросом: а хочу ли я знать обо всём этом, или же стоит начать всё с начала, перечеркнув прошлое и забыв о нём?

Чувствую себя тем ещё ребёнком. Волнуюсь так, что трясутся коленки, и никак не могу принять окончательное решение, паникую, а наружу всё рвётся этот идиотский вскрик.

- Аргх!..

Надо же, всё-таки вырвался.

- Ты чего? – слышу я. Он подходит ближе, не нарушая нашего зрительного контакта. – Ты в порядке?

- Д-да, я пр-росто… Нервничаю. Аргх!..

Какой ужас, убейте меня, стыдоба неописуемая… Ни черта я не изменился.

- Поэтому я и хочу поговорить с тобой в более спокойной обстановке, - сказав это, вздыхает Крейг. «В более спокойной обстановке» - это ведь наедине, совсем наедине и у него дома, да? Да я же свихнусь! – Извини, - добавляет он.

- За что?

- За всё. Пойдём.

Меня резко хватают за руку и тащат за собой. Сильнейшие страх и смятение не позволяют мне вести себя адекватно (впрочем, как всегда), и тики продолжают одолевать, нещадно царапая горло. Сейчас бы в самую пору расплакаться где-нибудь. От собственного бессилия произвести на любимого человека должное впечатление хочется только одного - исчезнуть… Ничего не получается, он до сих пор возится со мной, как с маленьким, и всё так откровенно через задницу! Смех, да и только.

Я так хотел (и хочу до сих пор) быть с ним, но сейчас, когда у меня есть возможность всё исправить, мне так страшно. Боже, как же мне страшно. Вдруг он опять оттолкнёт меня? Вдруг я сделаю что-то не то, окончательно всё испорчу? Господи боже, какой стресс! Я этого не вынесу!..

Сижу в комнате Крейга и нервно тереблю поло своей рубашки. Кусаю губы и оглядываюсь по сторонам, жадно разглядывая все те новые вещи, что появились здесь за время моего отсутствия: какие-то медальки, золотые и серебряные, шкаф с книгами, на полках которого преобладает всякая фантастика, новый синий ковёр и… Лакки сидит на пуфике и смотрит на меня своими всезнающими глазками-бусинками.

Дверь открывается, и заходит Крейг. В каждой руке у него по чашке с чем-то там. Неужели, с кофе?

- А, это, - произносит он, проследив за моим взглядом. – Вообще, с тех пор, как мы перестали общаться, я хранил её на чердаке, но мама там недавно убиралась и принесла сюда. Уже постиранную. – Зачем он говорит всё это? – Ты прав. – Да? - Я с самого начала должен был рассказывать тебе гораздо больше, быть честнее. – Он садится на пол, напротив меня, и ставит чашки на маленький столик, тоже новый. Мы часто сидели на полу и трепались о чём-то, в моей или его комнате, на чердаке или в чьей-то гостиной, но сейчас всё несколько иначе, и я постоянно ищу какой-то скрытый смысл во всех его словах и действиях. Он так смотрит… Видимо, я должен что-то сказать. Только я открываю рот…

- Аргх!.. – Краснею и прикрываю губы рукой. Бормочу: - Прости, прости…

Опять этот взгляд. Он сглатывает и запускает пятерню в свои тёмные волосы, прежде аккуратно причёсанные. Вздыхает. Кажется, собирается с мыслями.

Что я здесь делаю? Что означал тот поцелуй? И что будет теперь? Будем ли мы общаться как прежде или же не будем общаться совсем? Чёрт, я так боюсь спросить.

Крейг берёт чашку и делает глоток. Следую его примеру. Расплёскиваю половину и снова прошу прощения, а он молча вытирает поверхность столика невесть откуда взявшимся полотенцем. Что за день, неужели всё это взаправду?.. Сердце колотится слишком быстро. Когда оно уже успокоится?

Лакки по-прежнему смотрит на меня своими чёрными глазками. Мне в них мерещится сочувствие и пожелание: «Удачи.» Я точно больной. Или же… Наклоняю голову чуть вбок и прикусываю губу. Она – напоминание о том, что не настолько я безнадёжен, я же выиграл её. Для Крейга.

То, что сейчас происходит между нами – верх неловкости и недосказанности, но всё же я считаю, что такие вот непонятные отношения лучше, чем ничего. Улыбаюсь и вдруг слышу смешок. Поворачиваю голову в сторону Крейга и понимаю, что всё это время он наблюдал за мной. Улыбаясь. О господи.

- Ты такой странный, - словно в оправдание, говорит он. – У тебя с ней что, - показывает на Лакки, - что-то вроде телепатической связи?

- Н-ну, можно сказать и так… - Говори, ну же, да что угодно говори! – Аргх!.. – Так, спокойно, ничего страшного. Сделай глубокий вдох. Вот так, хорошо. – Глядя на неё, я чувствую себя не таким уж… Бесполезным. – Он ждёт. Я должен как-то пояснить свою мысль? Чёрт, я как будто разговаривать разучился! – Ну, я выиграл её для тебя, помнишь? – Он кивает. – Вот… И сейчас, когда я кажусь себе таким маленьким и ничтожным, мысль о том, что в своё время, когда я был ещё меньше и ничтожнее, всё же сделал что-то стоящее… Мысль об этом придаёт мне сил.

- Ты не ничтожный, хоть ростом и вправду… - задумчиво произносит он. - А вообще я не об этом хотел с тобой поговорить.

Он резко встаёт, от чего я, разумеется, вздрагиваю, и подходит к своему письменному столу. Вытаскивает что-то из ящика и возвращается ко мне. В руках у него…

- Вот, - коротко говорит он, протягивая мне какой-то предмет. – Возвращаю его тебе.

Я действительно тупой. Даже ни разу не задумывался о том, где он был всё это время.

Непослушными пальцами листаю страницы своего новоприобретённого блокнота, того самого, наворотившего столько дел. Его украл Клайд, прочитали практически все ученики школы Южного парка и, самое главное, его прочитал Крейг. Ведь прочитал? И, раз он был всё это время в его распоряжении, как много раз он его читал, как пристально, изучал ли его или просто закинул куда-то под кровать? Блин, какая кровать, он ж его из нижнего ящика стола вытащил!..

Что-то снова придаёт мне сил. Уже не Лакки. Думаю о том, что, по сути, терять мне нечего, да и таить – тоже. Крейг и так всё знает, а если ему вздумается притворяться неосведомлённым, то я не позволю ему этого. Я призову на помощь всё имеющееся у меня мужество, сделаю глубокий вдох и спрошу:

- Ты ведь понимаешь, что я чувствую к тебе?

Режим мужика активирован. У меня есть максимум минута на то, чтобы всё выяснить, прежде чем эффект иссякнет.

- Да, - поколебавшись, всё-таки соглашается он. Подходит ближе. Смотрит на меня сверху вниз.

- А т-ты? Ко мн-не что чув…тв…ст?.. - Не могу договорить. Но, думаю, и так понятно, что подразумевается под моими деформированными словами.

Теперь же он только колеблется. Вновь присаживается напротив меня.

- Твик, - осторожно начинает он, терпеливо, как с маленьким ребёнком, - именно поэтому я и перестал с то-…

- Знаю, - перебиваю я, - ты боишься ранить меня, сделать что-то неправильно, я знаю это!

- Ты – мой лучший друг. По-прежнему. До сих. Понимаешь?

- Нет! – выкрикиваю я. – Почему ты тогда?.. – Вспоминаю недавний поцелуй в школьном коридоре, как он вернулся и прижал меня к стенке, меня, который только этого и желал. Страшная догадка осеняет в момент. - Ты меня просто пожалел, ты?..

- Чёрт, да кто сказал, что я не чувствую к тебе того же самого?!

Есть такие люди, присутствие которых ощущается слишком остро, вплоть до уловления запаха человека и его дыхания, его волнения и прочих эмоций. Сейчас, понимая, что ладони Крейга наверняка ужасно вспотели, а бег его сердца, вполне может быть, превышает скорость моего, понимая, как тяжело ему далось произнести, вернее, выплюнуть, эти слова в меня, не нахожу ничего более разумного, чем тупо переспросить:

- Чего?

- Ничего! Твою мать, какой же ты!..

Опять резко поднимается на ноги. Быстро ходит туда-сюда по комнате. Не смотрит на меня. Бормочет что-то себе под нос.

- Погоди, погоди! То есть, - тараторю я, - ты всё это время, ты…

- Замолчи.

- Ты… Боже мой!.. – изумлённо восклицаю я.

- Сказал же, заткнись.

Пялюсь на него во все глаза. Он покраснел, чёрт возьми, он покраснел!

- Господи! – вздыхаю я, повалившись на бок. Лежу на полу и смотрю на его ступни, которые находятся сейчас в постоянном движении. Неожиданно мой язык развязывается, и я ощущаю себя прежним Твиком, тем, кем я был пару лет назад. – Так ты не злился на меня! Ведь так, да? Оооо… Мы же столько времени просрали…

- Не говори так! Как мы могли и дальше общаться? Думаешь, это так легко? Да ты в курсе, чем я занимался с Клайдом?..

- Я в курсе. – Мрачнею и неосознанно надуваю губы.

- И… Твои стихи и наброски, то, что ты скрывал, в один день всё это кто-то выставил на всеобщее обозрение, именно после того вечера, как мы с Клайдом…

«Кто-то». Ты не знаешь. Теперь я уверен в этом.

Тоже встаю на ноги и подхожу к тебе. Ненавижу это твоё «мы с Клайдом».

Должен ли я сказать, что это Клайд стащил мой блокнот?

Останавливаюсь напротив тебя, мешая наворачивать круги по комнате. Протягиваю блокнот. Так как ты недоумённо смотришь на меня и не берёшь его, поясняю:

- Хочу, чтобы он оставался у тебя.

Тогда, если кто-нибудь попытается украсть его, у тебя будет шанс узнать, кто именно встал между нами.

Я конченый идиот.

- Зачем он мне? – как-то хрипло спрашиваешь ты, неотрывно глядя в мои глаза.

- Ну, если не нужен, выброси.

Но ты этого до сих пор не сделал. И не сделаешь. Никогда.

Мы стоим почти вплотную друг к другу. Теперь красный, как рак, не один ты.

- Аргх!..

Режим мужика дезактивирован.

Усадив на кровать раскрасневшегося и разнервничавшегося меня, Крейг чисто для фона включил какой-то фильм, а потом сел рядом и стал рассказывать о чём-то, попутно расспрашивая меня о моей теперешней жизни. Стыдно признать, но я бы с большим удовольствием заткнул его рот своим, да только вот исчерпал все свои запасы мужества на сегодня, а потому послушно веду беседу обо всём и ни о чём, пытаясь отвлечься от постыдных желаний.

Со стороны может показаться, что я просто хочу Крейга, но, поверьте, он значит для меня… Примерно всё, весь мир. И сейчас я безумно, до невозможности и до глубины души, счастлив. Счастлив слышать его голос, тихий смех, смотреть в его глаза, касаться своим плечом его, краснеть, но не отодвигаться… О боже.

До сих пор не веря, что мне снова позволено говорить с ним, никак не решаюсь попросить кое о чём. Также не решаюсь узнать, почему ты сегодня вдруг сделал мне шаг навстречу, а до этого игнорировал (я до сих пор не понимаю), что сейчас изменилось, что повлияло на твоё решение?..

<i> Знаешь, Твик, я так соскучился…</i>

- Да ладно? – вслух спрашиваю я. Спохватившись, тут же затыкаю рот ладонью. Что за ужасная привычка? Вот зачем я это делаю? Слова-то уже вылетели. Глупый Твик.

- Эээ… - Это его такое знакомое мне опешившее лицо. – Это ты о чём? – медленно спрашивает Крейг.

- Н-ничего… - Хотя, погодите-ка… Может, хоть об этом спросить? – Н-ну… Недавно ты сказал… – Мы сидим на твоей кровати, и ты так близко ко мне. Чёрт, опять я мысленно обращаюсь к нему!.. Ты очень приятно пахнешь. Или я просто фетишист ненормальный? О чём мы говорим вообще?

- Что я сказал?

Заглядываешь мне в глаза, и я вдруг понимаю, что уже от того, что нахожусь так близко к тебе, возбуждаюсь. Как, наверное, нелепо я сейчас выгляжу. Эта обстановка и уединение мешают мне. Я могу думать только о том, как было бы замечательно…

- Твик?

- А, что? – «Ааа, соберись, соберись!» - приказываю я себе, и тут происходит нечто ещё более странное: мой язык не то что бы развязывается, он как будто начинает жить своей собственной, отдельной жизнью: - Я постоянно думаю о тебе, и ничего не могу с этим поделать. С самого утра что-то подсказывало мне: произойдёт нечто… Поворотное. Я так часто вспоминал наши с тобой и ребятами общие приключения, те дни, когда всё было хорошо. – Заткните меня, кто-нибудь. Что я несу? - Я… Я очень рад, даже не представляешь, как я рад, что ты вновь заговорил со мной, обратил на меня внимание, но я боюсь, что ты опять уйдёшь. Ты поцеловал меня сегодня, ты… Я… И ещё ты сказал, что соскучился по мне. Это правда? Ты правда скучал по мне? Ты не уйдёшь больше?.. Я буду вести себя, как ты скажешь, что угодно сделаю, только не оставляй меня больше…

Диагноз поставлен: я конченый дебил.

Ничего не могу прочитать по твоему лицу. До этого ты рассказывал обо всяких спортивных соревнованиях, в которых участвовал, и всё было так невинно: мы просто разговаривали, но я не мог избавиться от ощущения, что между строк есть что-то ещё, мне всё казалось, что мы что-то упускаем, и надо это исправить, но вместо этого, только что, я всё испортил. Ведь так?

Ты неразговорчивый и скрытный. Ты ни за что не ответишь на все эти мои вопросы. Ты всегда просто делаешь, никому ничего не объясняя. Разве что, в виде исключения, Токену. А я пытаюсь надавить на тебя. Мы снова заходим в тупик. Мы слишком разные. Как нам раньше удавалось ладить? Как мне вернуть это?..

- Да, я скучал.

Поднимаю на тебя взгляд. Никогда прежде не видел такого выражения на твоём лице. Я заставляю какие-то две силы внутри тебя бороться друг с другом. Всё это время я искал брешь в твоей броне равнодушия и вот, наконец, нашёл, но ты всё равно держишься, стоически держишься.

- Послушай меня внимательно, Твик. Ты знаешь, дважды я не повторяю…

- Но ты уже во второй раз говоришь, что я твой лучший друг… - Какой бес меня попутал? Зачем я это ляпнул?

Раздражённо вздыхаешь. Придвигаешься ближе. Притягиваешь к себе за плечи.

- Раз ты у нас такой умник, может, заодно объяснишь, что сотворил с моей жизнью своим появлением? – В твоём голосе и злость, и нежность, и что-то ещё. Ты нервно облизываешь губы и явно неосознанно поглаживаешь пальцами мои плечи, от чего по моей коже начинают бегать мурашки. – Ты бесишь меня, всегда бесил, потому что только ты способен вызывать у меня настолько сильные эмоции. Готов поспорить, ты, даже зная мой характер от и до, всё-таки надеешься на что-то вроде откровений и так далее. Я прав? – Еле киваю. Всё моё тело одеревенело. – Итак, слушай: жил я себе и жил, и тут ты. И всё, пиздец. – Твой голос срывается, а наши лица уже в нескольких сантиметрах друг от друга, и эти сантиметры всё сокращаются и сокращаются. Мой каша-мозг посылает меня куда подальше: он уже не в силах разбираться со всем многообразием событий этого чертовски долгого дня. - Ты привязал меня к себе, я даже противиться не мог. Ты всегда был рядом, смотрел на меня, слушался меня, был на моей стороне, просил меня - только меня - о помощи… И я принял тебя. И всё было хорошо. А потом, в один ужасный день, я нахожу этот твой блокнот! Знаешь, что я с ним делал, тебе ведь интересно это знать? Читал, рассматривал, постоянно, везде, чёрт бы тебя побрал, Твик! Ты снишься мне, маленький гадёныш, ты управляешь мной, даже не понимая этого, белобрысый подонок!

Ты кричишь на меня, но я так счастлив.

А потом ты улыбаешься и проводишь тыльной стороной ладони – всё-таки вспотевшей, как я и думал – по моей щеке. Твоя улыбка согревает меня, как и твои руки, касающиеся меня, и дыхание на моей шее.

Ты обнимаешь меня так, что мне становится больно.

- Ты выбора мне не оставил, и вот я снова заговорил с тобой, как тогда, - говоришь ты уже более спокойным голосом. – И все эти мои ругательства и обвинения в твой адрес бессмысленны. А знаешь, почему? Потому что это я начал. Я сам подпустил тебя так близко к себе. Это я первым взял тебя за руку и сказал, что всё будет нормально. Это всё я, твою мать!.. Шмакозявка ты нервная, я даже обматерить тебя не могу, кого угодно могу послать и забыть, но не тебя.

В твоих объятиях, как в тюрьме со всеми удобствами, в частности, с отменным таким отоплением. Ты не позволяешь обнять тебя в ответ, просто держишь меня в своих руках, говоря о том, о чём раньше никогда и не за что не заикнулся бы.

- Ты сводишь меня с ума, Твик. - Не могу пошевелиться, не могу ничего сказать в ответ, дышать тоже не могу. Ничего не могу. Комната расплывается, остаёшься только ты и страх, что я сейчас проснусь. - И теперь, когда ты говоришь, что постоянно думаешь обо мне, что я, по-твоему, должен делать? – Чувствую, как напряжено твоё сильное тело, чувствую биение твоего сердца своим. – Что мне с тобой делать?

Отвечаю незнакомым мне самому голосом:

- Поцелуй меня. – Как ребёнок, закрываю глаза, надеясь на чудо, также страшась его и всё равно надеясь, веря в него всем своим существом. – Пожалуйста.

Твоя хватка ослабевает, и ты чуть отстраняешься. Твоя щека касается моей, а твоё дыхание опаляет мою шею. Сглатываю и открываю глаза. Твои губы медленно проделывают свой путь – осторожно и так горячо, влажно – до моего рта.

Теперь уже позволяешь обнять себя. Многое позволяешь, но я не способен. Ни на что.

Низ живота горит, сердце стучит, как бешеное, а сбивчивое дыхание, кажется, вот-вот прекратится, и я, всё это время живший тобой, на этот раз тобой умру.

Наконец отвечаю тебе, и понимаю, что поцелуй с тобой может быть ещё лучше, гораздо лучше.

Твои тёплые и сильные руки обнимают меня, безостановочно исследуя моё тело. Мои же дрожащие пальцы, прежде сжимающие ткань кофты на твоей груди, перемещаются, и вот уже, как я давно мечтал, скольжу ими по твоим широким плечам и прижимаю тебя к себе так, словно хочу слиться с тобой.

Оказывается, наши желания в кои-то веки совпадают.

За окном уже темно, и мы, отлепившись друг от друга, лежим на твоей кровати, плечом к плечу, и смотрим в потолок. У меня губы болят. У тебя, должно быть, тоже. Молчим. Прям как раньше – непринуждённо, словно всё, что нужно, уже сказано и сделано.

- Неужели ты наконец нашёл фильмы себе по душе? – вдруг спрашиваю я, глянув на титры. Даже названия не знаю, как и содержания, но, сдаётся мне, он станет моим любимым.

- В смысле?

- Раньше ты постоянно, что бы мы ни смотрели, критиковал и оставался совершенно безучастным к происходящему на экране.

- Ну… - Ты явно сбит с толку моим замечанием. Или же просто до сих пор не пришёл в себя. - На вкус и цвет, как говорится… И почему ты вдруг завёл разговор об этом?

- Мне чертовски жаль этот одинокий и никому не нужный фильм, - говорю я, кивая в сторону твоего ноута. Ты тихо смеёшься и, взъерошив мои и без того растрёпанные волосы, озвучиваешь уже давно известную нам обоим информацию:

- Какой же ты всё-таки странный.

- И он тебе ведь нравится, да?

- Что?

- Фильм.

- А, ну да. Ничего так.

- Как называется?

- Не скажу. Ты не должен его один смотреть.

- Почему?

- Он страшный. Типа. Ну, ты разве не слышал, там кричали постоянно, выстрелы были, плач?..

- А чего ты тогда его включил?

- Подумал, что ты в какой-то момент ссыканёшь и будешь жаться ко мне, как раньше, но в итоге, хоть мы его и не посмотрели, всё вышло гораздо лучше, чем я хотел.

Необычно видеть тебя таким расслабленным и честным. Переворачиваюсь на бок и говорю:

- Садист ты, Крейг.

- Наконец-то не «самодовольный мудак» и не «сукин сын».

- А?

- Ты меня впервые за этот день по имени назвал.

- Да ладно?

- Ага. И это я ещё грубый, - хмыкаешь ты с притворной обидой, но я всё равно извиняюсь:

- Прости.

- Скажи это ещё раз.

- Прости?

- Нет. Не это.

Короткая пауза, в течение которой я в очередной раз напоминаю себе, что всё это взаправду.

- Крейг. – Ты силишься подавить улыбку, но тщетно. А затем я важно и нараспев говорю: - Крейг Такер, - и мы оба начинаем смеяться, как укуренные.

Каким-то непостижимым образом, когда родители Крейга возвращаются домой, происходит что-то вроде праздника, мол, «Сына наконец-то помирился с ним!». Видимо, Крейг тоже не особо распространялся о том, почему мы перестали общаться, так что его предки, как и мои, не в курсе тех судьбоносных событий. Но, в любом случае, сегодня я уже точно не узнаю подробностей, так как вряд ли останусь наедине с насупившимся парнем, что прямо сейчас сидит рядом со мной за столом и слушает весёлую болтовню четы Такеров. Так странно: даже его папа рад меня видеть.

А теперь они звонят моим родителям, и я даже через стол слышу их радостные вопли, доносящиеся из трубки.

Старательно отмахиваюсь от едкой мысли: «Если бы они знали всё, что происходит между нами, радовались бы так же сильно, как сейчас?» Не буду думать об этом, в этот… День влюблённых. Как символично.

Когда же мне наконец удаётся, сославшись на позднее время, засобираться домой, Крейг с радостью поддерживает мою идею и идёт вместе со мной в прихожую, чтобы проводить до двери.

Мистер и миссис Такер, не находя причин задерживать меня, просто продолжают о чём-то трещать, глядя на то, как я одеваюсь, а я смотрю на то, как их сын, стоя к ним спиной, закатывает глаза и, готов поспорить, еле сдерживается, чтобы не показать им свой любимый жест. Смотрю на его губы и краснею. Так хочется на прощание…

Наверное, одеваюсь я долго, так как вдруг мистер и миссис Такер срываются с места и спешат в гостиную. Смотрю им вслед и прислушиваюсь. А, это им опять кто-то звонит. Перевожу взгляд на Крейга.

В конце концов не выдерживаю и, подойдя к нему почти вплотную, спрашиваю:

<i> - Можно тебя поцеловать? </i>

Мы оба вздрагиваем, когда слышим голос твоей мамы. «Крейг, мистер и миссис Твик передают тебе приве-ет!» А потом папы: «Но всё равно посуду сегодня моешь ты, говнюк!» Наверное, думают, что я уже ушёл, ведь с какой стати так долго стоять на пороге и прощаться со своим всего лишь другом, одноклассником?

Я улыбаюсь и, махнув рукой на свою просьбу, разворачиваюсь, чтобы поспешить к себе домой, но ты меняешь мои планы, остановив весь мир на несколько сладких секунд, в течение которых резко разворачиваешь меня к себе за плечи и легко касаешься моих губ своими.

- Пока, Твик. Набери мне, когда будешь дома. Номер тот же.

Бегу домой со всех ног, не боясь поскользнуться на обледенелом тротуаре. Неужели ты ответишь на мой звонок? Впервые за последние пару лет.

<center>***</center>

Когда на городок Южный парк опускается ночь, Эрик Картман решает, что сейчас – самое время навестить одного маленького монстра, который, исходя из последних событий, слишком уж зазвездлился и возомнил о себе невесть что, раз дерзнул помыкать чужими чувствами.

Разумеется, он пробирается ночью в спальню Кайла, дабы выяснить раз и навсегда: одумается этот дебильный еврей или нет. Никакого плана у него нет: только харизма и «грёбаная» любовь.

- Ай! – кричит он, когда, пробравшись в нужную комнату на втором этаже, неожиданно оказывается сбитым с ног. Распластавшись на полу, стонет от боли и натыкается взглядом на ноги одного проклятого джерсийца, что стоит напротив, смотрит на него сверху вниз и, еле сдерживаясь от того, чтобы не нанести ещё один удар, восклицает:

- Так и знал, что ты явишься!

Ничего не отвечая на сие заявление, Картман поднимается на ноги и прикасается к ушибленному месту – боку. Чертыхается и поднимает взгляд на столь «радушного» хозяина.

Горит настольная лампа, и он хорошо видит лицо Кайла: недовольное и с нахмуренными бровями, растрёпанными волосами и полными решимости глазами. А ещё Кайл только в футболке и трусах. «Не пялься на него!» - приказывает он себе и, лишь бы что сказать, спрашивает:

- Чем ты меня так?.. – Переводит взгляд на предмет, сжимаемый руками Брофловски. – Битой? Совсем сдурел?

- <i>Я</i> сдурел? А <i>ты</i> не сдурел заявляться ко мне посреди ночи? И вообще, она игрушечная, придурок. Кто ж знал, что ты такой рохля?

Картман внезапно понимает, что сейчас впервые в жизни может соотнести с собой такие выражения, как «воды в рот набрал» и «язык проглотил». Каким образом ему перевести разговор в совершенно иное русло, как заставить воспринимать себя серьёзно?

- Кайл, я… Я хотел…

Два мальчика, в оранжевой и голубой шапке, которые при первой встрече озвучили друг другу все-все ругательства, известные им в тот момент времени, когда обоим было всего 4, сейчас не могут вспомнить ни одного. Это пугает и ошарашивает и одного, и второго.

- Картман, - говорит рыжеволосый парень примирительным тоном, - даже если это твоё признание от чистого сердца, хотя, повторюсь, я в этом очень сильно сомневаюсь, я готов забыть о нём, чтобы всё было, как раньше. Договорились?

«Уёбок ты бессовестный, не будет уже ничего так, как раньше!» - хочется крикнуть Эрику, но он отчего-то озвучивает другую свою мысль:

- Нахуй мне не сдалась твоя жалость!

- Тогда какие ко мне претензии? – теперь уже и Кайл теряет контроль над собой. – Что тебя опять не устраивает?

- Издеваешься? Ты мне в лицо, можно сказать, плюнул!

- Ты это проделываешь со мной каждый день, уёбище жирное!

- Если бы ты видел дальше своего носа, то давно бы заметил, что я похудел! Из-за кого и для кого, как ты думаешь?

Брофловски недоверчиво качает головой и вздыхает. Ставит биту в угол комнаты и останавливается напротив своего настойчивого гостя.

- Может, поговорим спокойно? – предлагает он.

Эрик молчит. Что ему теперь говорить? Спокойно? Как можно спокойно говорить о том, что он влюблён в своего давнишнего врага, который ему так дорог, который бывает таким заботливым и внимательным, и который почему-то отказывается принимать его, Картмана, любовь?

- Потому что я парень? – тихо спрашивает он. Кайл не отвечает. - Я так и думал, что ты попросту ебаный гомофоб!

- Да при чём тут это? – чуть ли не со стоном негодования от тупости своего собеседника, спрашивает Кайл.

- А в чём тогда дело? Просвети меня уже наконец, недотрога ты злоебучая!

- А то ты не понимаешь!

- Представь себе, не понимаю! Вас, евреев, вообще хрен поймёшь, чтоб ты знал! И заруби себе на своём еврейском носу: я уйду отсюда только с достаточно вескими причинами, согласно которым ты отказываешься быть со мной!

Кайлу кажется, что он вот-вот задохнётся от возмущения. Наконец его, прежде решившего быть тактичным и беспристрастным, прорывает:

- Хочешь мои причины? Пожалуйста! Да я ни в жизнь не буду встречаться с человеком, который постоянно оскорбляет меня почём зря, плохо отзывается о моей матери и не устаёт повторять гадости о моём народе! Я был бы не я, если бы принял твои чувства, которые по-прежнему считаю откровенным враньём, всученным мне неизвестно для чего, но наверняка ради какой-то твоей выгоды, Картман! Достаточно убедительно?

Так просто и ясно. И как тут поспоришь?

Один – переполненный эмоциями, а другой – совсем утративший их, стоят друг напротив друга, сверля совершенно разными взглядами.

- Что б ты сдох, Кайл.

- И тебе того же, - с сожалением отзывается Брофловски. А ведь он хотел уладить всё мирно. Такой наивный. Разве могло быть иначе с Эриком Картманом? Могло быть… нормально? - А теперь проваливай.

Но он не проваливает. Он не может просто так уйти. Злость и все-все прочие эмоции, которые он мог бы сейчас испытывать, куда-то подевались, оставив отвергнутого ни с чем.

<i> - Можно тебя поцеловать?</i> – тихо, не своим прежним задиристым голос, спрашивает он. Умоляет.

В момент лишившись дара речи, Кайл не может быстро сообразить, как быть. Зато это получается у Картмана, который подходит к опешившему парню, берёт его лицо в ладони, наклоняется и… Ему везёт: Кайл от неожиданности приоткрывает рот.

Всё происходит урывками. Успеть обнять Кайла, коснуться его губ своими, проникнуть языком в его рот, попробовать давно желаемое на вкус, успеть, скорее, пока этот чёртов еврей не оттолкнёт от себя…

К своему удивлению, он успевает многое, но что-то не так. Да, всё внутри переворачивается, бугорок в штанах набухает, и пересыхает в горле, но, отстранившись, он слышит:

- Получил, что хотел?

Кайл спокоен. Рассудителен. Холоден. Опять. Как всегда.

Хочется ударить этого бессердечного ублюдка, но, казалось бы, за что? Как у этого светоходящего изверга вообще могут быть сердце, душа?..

- Кайл, ненавижу тебя, - с трудом выговаривает он, припав к чужой шее. – Ненавижу. – Ласково, со всей любовью, целует в щёку. – Ну почему ты не любишь меня, сволочь?.. – Почти плачет.

- Уходи. Возвращайся домой.

- Кайл…

- Иди домой. Я проведу тебя через дверь. Пойдём.

- Да пошёл ты!

- Тогда отпусти.

- Нет!

- Нет?

- Нет, - упрямо повторяет он. - Никогда.

Кайл сокрушённо вздыхает, опускает руки и стоит, ожидая, когда шатену надоест ломать комедию и он выпустит его из своих объятий. Происходит это примерно минут через 15, за которые Эрик успевает много чего для себя понять. Во-первых, Кайл никогда не будет с ним, и этого не изменить никак, заставить Кайла любить себя попросту невозможно…

И, во-вторых, оказывается, что «никогда» проходит ровно через 16 минут.

Дата добавления: 2015-08-13