Глава пятая. О физической близости я почти не тосковала

Марианна

О физической близости я почти не тосковала. Очень редко. А о мужчинах – да. Я имею в виду, когда не стало Харви. (О нем я старалась не думать, очень старалась; сама его жизнь была такова, что смерть постоянно витала рядом, то есть трагический исход не был совершенной неожиданностью.) Да, я думала о других мужчинах. Случалось. О мужчинах, об их силе и мужественности. Наверное, мне не хватало того иного, что есть в мужской природе.

Я весьма смутно помнила ощущения, испытываемые в момент близости, а мечтать о том, чего не помнишь, сложно. Девственницам мечтать о любовных отношениях проще, они пытаются представить, как это могло бы быть, и действительно, почему бы и не так? Но когда ты забыла, какие реальные ощущения бывают в минуты интимной близости, то все равно понимаешь, что воспоминания очень приблизительны, наверняка это было гораздо ярче и полнее. Ты понимаешь, что память о самом сокровенном ушла. И что вспомнить, как это было, можно только в объятиях другого мужчины, живого, из плоти и крови.

Но это было невозможно. Я это хорошо осознавала. Очень хорошо, ведь не могла же я (категорически!) попросить Луизу купить презервативы. Или, стоя у аптечной витрины, беседовать с бестолковой продавщицей, которая смутит меня окончательно, уточняя, какие мне, рельефные или ароматизированные.

Обидно ли мне было, что ничего совсем серьезного не случится? Об этом я как-то не задумывалась (однако прикидывала, как бы раздобыть презервативы!). Если честно, я втайне надеялась – совсем чуть-чуть – на романтическую историю, в духе самых «роковых» шедевров Луизы. А что вы хотите? Едва знакомый мужчина увозит меня на далекий северный остров, и мужчина этот весьма недурен собой (по свидетельству Луизы). Очень хотелось ей верить. Кейр был выше меня ростом, моложе и добрее. Луиза бы наверняка сказала, что мне сказочно повезло, учитывая, что я далеко не молода и одинока. Еще бы не повезло, учитывая, что я не молода, не замужем и незрячая. Тем не менее на интимные отношения рассчитывать не приходилось. Разве что Кейр, как истинный бойскаут, подготовился и к такому развитию сюжета.

Меня он покорил как раз потому, что он из той породы мужчин, которые всегда готовы ко всему.

Кейр помог Марианне усесться в такси, погрузил вещи и сказал шоферу:

– Уэверли.

Пока он втискивался между Марианной и вещами, она спросила:

– Мы поедем на поезде?

– Ага.

– Но это же очень долго.

– Вот и хорошо. В любом случае, мой «лендровер» стоит на парковке в Инвернессе. А ты не любишь поезда?

– По-моему, я ни разу на них не ездила. Это испытание не для слепых. Одна я бы просто не смогла доехать. В общем, путешествие на поезде мне в новинку.

– Я так и подумал. Наверное, ты в основном ездила на машинах, много-много длинных нудных переездов. Представляю, какая скука.

– Все зависит от того, кто за рулем и соответственно какие диски ставит в магнитолу. Луиза, например, изводит меня всякими безголосыми певцами. Полагаю, они красавчики, иначе непонятно, почему их терпят. А пересадку нам нужно делать?

– Нет, едем прямо в Инвернесс, там поедим, потом садимся в машину, и на запад, в сторону Кайла, потом по мосту на Скай.

– Знаешь, соединять маленький остров с основным… Это какое-то насилие над природой. Не уверена, что это правильно.

– Жила бы ты здесь, думала бы иначе. Изоляция – то еще удовольствие. И мосты – штука очень полезная.

– Чем, например?

– У нас появились куницы.

– Куницы? Это какие-то зверьки?

– Да. Млекопитающие. Размером с кошку.

– Пришли прямо по мосту?

– Ну да… Чемоданчик в лапу – и вперед.

Расплатившись с таксистом, Кейр нацепил свой рюкзак и вытащил чемодан Марианны. Потом, взяв ее под локоть, повел по переходам к платформе.

– А ты запросто ходишь без трости.

– Я и падаю запросто. Трость я захватила, но стараюсь обходиться без нее. Правда, я редко отваживаюсь ходить по незнакомой территории.

– Это что же, я вывел тебя в опасную зону?

– О да. Столько опасностей сразу… смеешься надо мной?

– И не думаю.

– Ложь, ты только что усмехнулся.

– Каюсь. Но как ты узнала?

– Профессиональное чутье.

– И каковы же улики?

– Резко замолчал, и еще рука у тебя дрогнула.

– Я чувствую себя доктором Ватсоном, присоседившимся к Шерлоку Холмсу. Похоже, я еще пожалею, что с тобой связался.

– Это я ой как пожалею, что с тобой связалась, – возразила она. – А не мог бы ты идти помедленнее? Не у всех же такие длиннющие ноги.

– Прости. Вот и поезд. Стой тут. Я пойду отыщу наши места и уложу вещи. Потом заберу тебя.

– Хочешь сесть у окошка?

– Чтобы любоваться видами?

– Нет, чтобы тебя не задевали сумками.

– Ой… извини, что вредничаю. Мне как-то не по себе. Все такое незнакомое.

– Не волнуйся. Пальто снимешь? Я положу его в сетку – она над головой.

– Спасибо. – Марианна вручила ему пальто и уселась.

– Места напротив свободны, можно вытянуть ноги.

– Я уже вытянула.

– Прости, я забыл, что другим для ног требуется меньше пространства. Я еще и поэтому предпочитаю сидеть у прохода. – Он устраивается рядом, и Марианну врасплох застает прикосновение его тела, сиденья узкие, отодвинуться невозможно.

– Когда мы будем в Инвернессе?

– Примерно в середине дня. Поедим, и сразу на Скай.

– Тебе не терпится показать мне твой остров?

– Это настолько очевидно?

– Да. Даже мне.

– Какой же он мой? Я всего лишь страж, так сказать опекун.

– Ты же там почти не бываешь.

– Да, грешен. Но, когда бываю, стараюсь заботиться.

– О ком?

– О тварях малых и больших…^[15] не то чтобы забочусь. Они сами о себе неплохо заботятся. Я слежу, чтобы все было как было, чтобы не нарушили ничего. Не опекун, а скорее смотритель. По совместительству, – добавил он.

– И что же ты делаешь?

Кейр задумался.

– Стараюсь не впускать двадцать первый век.

– Гм… по совместительству, говоришь… тогда ты с ним точно не справишься.

Поезд замедлил ход, и Марианна обернулась к Кейру:

– Подъезжаем к станции?

– Да. К Перту.

– Ворота, ведущие к Высокогорью. – Она улыбнулась. – Мне нравится, как его произносят шотландцы. Пэарт. Гораздо мелодичнее звучит. Чем, например, Парт, похоже на отрыжку… О-о, кажется, гремит тележка с чаем и кофе. Мне, если можно, кофе. А ты что будешь?

– Она еще далеко. Когда подъедет, возьму два кофе.

– Ждешь звонка?

– Откуда ты знаешь?

– Все время хватаешь телефон. Слышала, как ты его взял и как снова положил на столик.

– Жду звонка? Вообще-то еще надеюсь, что его не будет.

Марианна подождала объяснений, но он молчал. Тогда она спросила:

– У вас там много бывает гостей? На Скае?

– У меня лично? Или ты имеешь в виду туристов?

– У тебя лично.

– Не сказал бы, что много. Ты первая.

– Правда? А ты давно там не живешь?

– Несколько лет бываю там только наездами.

– Тем более кого-нибудь бы позвал.

– Предпочитаю одиночество. В принципе, – добавил он.

– А я-то размечталась, что еду в отпуск, отдохну. А тут такая ответственность…

– Потому что ты первая гостья?

– Вот именно. Как подопытный кролик.

– Скорее как первооткрыватель.

– Ты прихватил меня, потому что я слепая? Захотелось сделать что-то доброе? По-моему, у тебя неизжитый комплекс бойскаутского детства.

– Прихватил я тебя, потому что ты первая из моих знакомых, кто способен, по-моему, воспринимать мир так же, как я.

– Чем мне его воспринимать-то?

– Человек воспринимает мир не только глазами, но и всем телом, и разумом.

Она нахмурилась.

– Что-то я не очень поняла.

Повернув голову, Кейр вгляделся в ее неподвижный, на фоне мелькающих пейзажей, профиль. По этой затаенной напряженности он понял, как Марианна взволнованна, как внимательно его слушает, и в который раз Кейр почувствовал растерянность, не зная, каким образом выразить то, что говорят глазами. Он перевел взгляд на маленькое ухо, с которого она убрала пепельно-белокурую прядь. Но один тонкий завиток все же выбился из-за изящной розовой раковины, и лег на щеку, он мерно покачивался в такт покачиванию вагона.

Кейр наклонился и почти шепотом стал говорить ей прямо в ухо:

– Звук проникает внутрь. И запах тоже. Ты услышала погромыхиванье тележки, и твое тело отреагировало на него. Ты уловила аромат кофе, и тебе захотелось его выпить. И на прикосновения твое тело тоже отзывается. Для верзилы вроде меня эти сиденья слишком узки, и ты чувствуешь, как мое плечо прижимается к твоему, верно?

– Да, чувствую.

– Если бы мы не были знакомы, ты восприняла бы это как насильственное вторжение в твое пространство. Впрочем, возможно, ты так это и воспринимаешь.

– Ничего подобного. Мне так даже спокойнее. Я знаю, что ты здесь.

– А когда смотришь, тело не задействовано. У глаз нет физического контакта с увиденным, никакого проникновения в организм.

Марианна чуть сморщила губы:

– А воздействие световых лучей на сетчатку?

– Согласен. Но ведь сам этого не ощущаешь. Когда что-то видишь – я говорю сейчас о зрячих, – этот процесс совершается вне твоего организма. Механизм зрения совсем другой. Звук проникает в ухо, запах – в нос. А увиденное никоим образом к тебе не прикасается.

– Потрясающе! Что ж, придется поверить тебе на слово.

Кейр развернулся и стал разглядывать пассажиров: кто-то читал, кто-то дремал, кто-то настукивал эсэмэски, а между тем поезд, миновав Перт, снова вырвался на сельские просторы.

– Это не у тебя ограниченное восприятие, Марианна. Это те, кто видят, частенько не умеют видеть.

Она улыбнулась:

– Ясно, ты прихватил меня именно потому, что я слепа.

Он наклонился к ней, и его плечо сильнее прижалось к ее плечу, Марианна невольно отпрянула, отодвинулась к окну. Кейр тоже отодвинулся, и это на миг ее раздосадовало.

– Если бы ты могла увидеть деревья, ты продолжала бы их трогать?

– Не знаю. Хочется думать, что да.

– Вот! Нормальная человеческая реакция! Недаром все мы в детстве так любили лазать по скалам и деревьям.

– Я не лазала.

– Но тебе хотелось?

– Очень.

– Всем хотелось. У человека есть потребность быть в телесном контакте с Землей, с другими живыми существами и стихиями – со всякими зверятами, с деревьями, с морем. Такими мы бываем в детстве. А потом все забываем. Мы… в общем, связь разрывается.

Он снова сел прямо и откинулся на спинку.

– Тогда и начинаются всякие неприятности.

– Неприятности?

– Некоторые искренне считают, что спасать надо животных. Особенно симпатичных. Этим чудакам и в голову не приходит, что, спасая зверье, люди прежде всего спасают себя. Ведь человечество занимается самоистреблением.

Помолчав, он с легким нажимом добавил:

– Мы звенья одной цепи. И она прочна, только если все звенья целы.

– Люди и животные, ты хочешь сказать?

– Всё вокруг.

Прибыла ритмично позвякивавшая (как барабанные тарелки) тележка, Марианна под аккомпанемент чашек и ложечек произнесла:

– Знаешь, у меня такое чувство, будто я еду учиться…

Марианна

Теперь голос Кейра стал совсем его. Я уже успела хорошо изучить «особые приметы». Глуховатый, как у всех горцев, и одновременно (тоже как у всех горцев) очень энергичный, это дает любопытный эффект: иногда кажется, что Кейр еле сдерживает смех или ярость. И вообще за его четкой и точной речью таится безудержная неукротимость. Да, акцент и тембр как у Харви, очень похоже. Но сама манера говорить, слова и паузы совсем другие.

Теперь я воспринимала Кейра как его самого, не смешивая с другим образом. Мне нравилось быть с ним рядом, разговаривать, чувствовать его внимание, даже то, что его плечо было тесно прижато к моему, рождало удовольствие. Но память упорно подсовывала мне воспоминания, которые так не хотелось ворошить. Чудесные, разнообразные радости, подаренные общением с Кейром, омрачались не менее разнообразными страхами. И самым явным, самым настойчивым был страх потерять. Но как можно было потерять то, что мне не принадлежало?

Возможно, сработала привычка. Трудно описать, как страдают от одиночества жены нефтяников. Для них не существует обычной спокойной жизни. Есть только две крайности. Либо безмерная печаль, либо безмерная радость. Когда муж в море, ты готова жизнь отдать, чтобы он поскорее вернулся. Это еще что. Бывают дни, когда просто не находишь себе места от тревоги. Мучит предчувствие, что что-то случится, что он покалечится или вообще погибнет. Накануне взрыва на «Пайпер Альфа» я ничего такого не испытывала, но некоторые словно бы заранее знали. Но вообще-то страх становится настолько привычным, что за ним трудно распознать предчувствие чего-то непоправимого. Когда твой муж из-за шторма не может покинуть проклятую платформу, остается только смириться с тем, что его жизнь целиком и полностью зависит от сооружения, построенного будто бы из чудовищно увеличенных деталей детского конструктора, от этой дьявольской конструкции, прицепленной к дну моря. Ты веришь, что все там у них надежно. Он верит, что все надежно. Все верят. Приходится. А иначе как жить?

Когда муж возвращается, в доме каждый раз словно бы празднуется Рождество, не важно, лето на дворе или зима. Самая вкусная еда, лучшее вино, долгожданная, неистовая близость, столько новостей, что невозможно наговориться, походы в магазин за обновками, снова близость. (Такая вот сексуальная активность, гораздо интенсивнее, чем у людей, не связанных с нефтяным промыслом. Интересно, это из-за вынужденного воздержания? Или жены подсознательно соревнуются с порнофильмами, которые наверняка смотрят без них мужья? Хотя и уверяют, что ни-ни, никогда.)

Из-за слепоты мне разлуки давались еще труднее, чем другим женам. Я не могла утешиться рассматриванием фотографий, я не могла наслаждаться длинными любовными письмами, когда муж уезжал за границу, читать и перечитывать их, спрятавшись в спальне или забравшись в ванну. Приходилось довольствоваться телефонными разговорами. Однажды подруга, застав меня в слезах после очередного звонка, предложила записывать разговоры на пленку, чтобы можно было потом их послушать. А вскоре после этого Харви купил диктофон и стал диктовать письма и дневники, поначалу он обычно стеснялся, но к концу послания иногда даже страстно вздыхал. (Попробуйте-ка заставить жителя гор говорить о любви! Это посложнее, чем извлекать из ракушки запеченную улитку специальной вилочкой.)

Каждую кассету я помечала ярлыком с надписью азбукой Брайля. Когда Харви погиб, я убрала их вместе с его одеждой, с книгами, которые никогда не смогла бы прочесть, и с музыкальными дисками, которые никогда не стала бы слушать. Через год я решилась избавиться от его одежды с помощью Луизы. Она действовала очень гуманно и разумно. Как хирург, быстро и точно. Я чувствовала себя совершенно опустошенной: в один год я потеряла и Харви, и его ребенка. Правда, эта душевная и физическая усталость несколько притупляла боль. А силы были очень нужны: продавать абердинскую квартиру, избавляться от вещей Харви, что-то кому-то говорить по поводу потери ребенка… Луиза смотрела на меня, утирая слезы бумажными платками (изводила их пачками) и горестно потягивая джин с тоником (бутыль за бутылью). Она была осторожна, тактична, но действовала решительно. И это правильно. Мне было всего двадцать семь лет. Предстояло как-то выживать.

А кассеты с письмами Харви живут теперь в прекрасной продолговатой шкатулке красного дерева. Я знаю, что она прекрасна. Я могу это определить. Шкатулка из Индии, с чудесной резьбой. Мне нравится водить пальцами по этим узорам, пытаясь представить рисунок в целом. Шкатулка стала хранилищем магнитофонных пленок и наших с ним фотографий, которые стояли у него на столе. Когда он был жив, хранила «говорящие» письма на полке со своими музыкальными дисками и аудиокнигами, а когда боль немного утихла, то переложила их в эту шкатулку. Ее мне подарил Харви, и я все не знала, что в ней держать.

Положила пленки, заперла замочек, поставила шкатулку подальше. У меня было ощущение, что я опустила их в гроб, как бы похоронила голос Харви. Вероятно, я была здорово не в себе тогда, ведь меня эти мнимые похороны отчасти успокоили. Возможно, этот странный ритуал тоже был необходим. Ведь настоящих-то похорон не было. Его тело так и не нашли, не положили на вечный покой в гроб. Наверняка я подсознательно выбрала самое подходящее место для упокоения его голоса: чудесный деревянный гроб, сделанный в Индии, куда мы хотели как-нибудь съездить, устроить себе второй медовый месяц. Как только удастся выкроить недельку-другую, чтобы отдохнуть от сумасшедшей каждодневной гонки.

Слушать его письма я не могу, давным-давно как-то попробовала, это было мучительно. Больше с тех пор так и не осмелилась ни разу. Слушать его голос, будто Харви снова со мной, живой… Со временем чернила и фотографии выцветают. Письмо истирается на сгибах и постепенно даже рвется. А пленки не подвластны годам, они бессмертны, голос на них остается вечно молодым, и это невыносимо. Как будто человек тут, в комнате, рядом с тобою.

Слушать пленки Харви – все равно что вызывать его призрак. А призраком он бывал даже при жизни. Всякий раз, когда он уезжал, это было как смерть. Он словно бы переставал существовать. Превращался в плод воображения, в лучшем случае – в голос, а это бестелесная субстанция. Мой муж существовал для меня, только когда был рядом, когда я могла его слышать, прикоснуться, обнять. А когда это было невозможно, оставалось лишь верить, что он есть. И я заставляла себя верить. Счастье, когда он возвращался домой, было просто упоительным еще и потому, что он будто бы снова оживал, подтверждая, что я верила не напрасно. Каждый раз, когда он приезжал, я воспринимала это как маленькое чудо, что он жив и здоров и снова со мной.

Нет, как великое чудо.

Когда Харви погиб, я вздрагивала при каждом телефонном звонке, и сердце начинало бешено биться в надежде. Несколько месяцев я всякий раз молилась, чтобы это был Харви: он воскрес, и сейчас я услышу в трубке его голос, он едет домой, просто случилась кошмарная ошибка… Когда Кейр впервые заговорил со мной, мне показалось, что чудо все-таки снова свершилось, мой Харви вернулся домой. Наваждение тут же рассеялось, но я была потрясена. И вмиг одолели воспоминания, и хорошие и плохие.

Теперь Кейр стал только Кейром, это он, и никто другой. Я знаю его голос, и с радостью в этот голос погружаюсь. Но, когда он не рядом, когда со мной только память о его голосе, когда я не ощущаю (вот как сейчас) тепла его тела, притиснутого к моему, свой голос подает знакомый страх, снова нашептывает, что Кейр, возможно, лишь выдумка. Когда Кейр не говорит со мной, не прикасается, он становится призраком, как когда-то Харви. Кем-то, чью всамделишность надо принимать на веру. Мне требуется в это веровать.

Плечо Кейра на уровне моего уха. Я чувствовала, как оно слегка поднимается и опускается, от дыхания. Может быть, он заснул? Но нет, рука немного сдвинулась – он перевернул страницу журнала. Если я чуть-чуть наклоню голову, наверняка мои волосы упадут ему на плечо. И вот я скальпом чувствую контакт. А дальше… Что могло быть естественнее и удобнее: я положила голову ему на плечо и закрыла глаза.

Он ничего не сказал, но замер. Я наслаждалась еще неизведанной для меня роскошью: Кейр молчит, но я знаю, что он тут. Мне не нужно в это верить. Я знаю.

В Ивернессе после ланча Кейр повел Марианну на стоянку. Холодный ветер нахлестывал воздух, Марианна подняла воротник пальто, и, пока Кейр загружал в машину вещи, она замерзла так, что зуб на зуб не попадал.

– Ездила когда-нибудь на «лендровере»?

– Нет. В универмаг «Дженнерс» мы с Марианной обычно ездили на автобусе.

Он открыл дверцу:

– Тут довольно высокая ступень. Внутри есть ручка. – Он взял ее руку и положил на широкий поручень в дверце. – А вот эта еще удобнее, наклонись. – Надавив ладонью ей на спину, он осторожно пригнул Марианну и вторую ее руку положил на панель поверх приборной доски. – Это чтобы не очень качало, когда на дороге попадется ухаб, на Скае их будет много, будешь держаться. Но вообще-то ход у машины отличный, тебе понравится.

– Просто не терпится. – Она подняла ногу, не зная, куда ее поставить.

– Вы позволите? – Обхватив пальцами ее лодыжку, он опустил ее ногу на ступеньку. – Вот так. Для женщины высоковато, даже для тренированной. – Он захлопнул дверцу и пошел к другой, со стороны руля.

– Понятно. А как вы узнали, что я тренированная женщина, мистер Холмс?

– По мышечному тонусу. И потом, ты совсем не запыхалась, хоть и жаловалась, что я слишком быстро иду. – Он сел за руль и пристегнул ремень. – Наверное, много ходишь пешком.

– Точно. И плаваю.

– И в спортзале бываешь?

– Иногда. За компанию с Луизой. Она же все старается похудеть, но толку никакого.

– Так вот где я тебя видел! Когда мы впервые встретились, мне показалось, что я уже тебя где-то встречал.

– Мне тоже.

– По голосу? – изумился он.

– Да. Твой голос был похож… на голос моего мужа. Харви.

Прозвучавшее имя повисло в воздухе, застопорив разговор, помедлив, Кейр мягко произнес:

– Из-за акцента, наверное.

– Да. В первый момент мне тогда даже показалось, что… – Она осеклась.

Деликатно промолчав, Кейр повернул ключ зажигания и задним ходом выехал со стоянки.

Спустя два часа они прибыли на северо-западный берег, в Кайл-оф-Лохалш, и теперь, выбравшись из машины, разминали ноги, а вдали маячил остров Скай. Марианна радостно вдыхала пахнущий морем воздух и вслушивалась в сварливый гомон чаек. Когда они снова двинулись в путь, Кейр сказал:

– Минуты через две дорога пойдет вверх, мы поедем по мосту к Скаю. Под ним будет островок, «остров Бэн, что под мостом», заповедник. Там завершил свои дни Гэвин Максвелл^[16].

– Это тот, который обожал выдр?

– Он самый.

– Ему вроде бы захотелось превратить свой дом в заповедник?

– И надо думать, появление автомобильного моста над островком вряд ли его обрадовало. Ведь заповедник чуть ли не подпирает этот мост.

– Наверное, пока его строили, все выдры разбежались.

– Да уж. Но потом вернулись.

– Разумеется, держа в лапах чемоданчики. Интересно, дух Максвелла обходит дозором свои владения?

– Насколько я понял, ты в духов не веришь?

– Нет. Но, если я не верю, это не значит, что их не существует. Раньше люди верили, что Земля плоская, но ведь это не так.

– Блестящий аргумент.

Марианна села прямо, напряженно улыбнулась:

– Сейчас поедем вниз? Я чувствую.

– Да, мы подъезжаем. Добро пожаловать на Скай, Марианна, прозванный когда-то Туманным островом.

Они ехали еще несколько минут, и Кейр рассказывал про встречные острова, про Скальпей и Раасей, не забывая и про самый главный. Но его прервало на полуслове урчание телефона. Кейр глянул на дорогу и, резко крутанув руль, съехал на боковую линию, потом ответил на звонок.

– Энни? Как дела? – Марианна слышит, как он слушает, еле дыша, а через секунду-другую в трубке раздался женский плач. Кейр, судорожно вздохнув, произнес одно лишь слово: – Когда?

Нащупав дверную ручку, Марианна хотела выйти, но рука Кейра властно ее остановила.

– Не надо, – прошептал он, потом продолжил в трубку: – Энни, алло! Тут помехи. Слышишь меня? Мама с тобой?.. Это хорошо. Ты мне сообщишь когда? Когда похороны? Нет, только что прибыл на Скай. Но я приеду… нет-нет, я в норме – несколько ушибов, в общем, ерунда… Послушай, Энни, если тебе что-то… Да, я знаю. Но если тебе что-нибудь понадобится, что угодно… Ладно, и тебе тоже, милая.

Кейр отключил телефон и швырнул поверх приборной доски, испугав Марианну. Он открыл дверцу, выскочил наружу, и, подбежав к краю дороги, замер – руки в карманах, плечи поникли, лицо перекошено от боли – и какое-то время смотрел на море. Начался дождь, и он подставил ему лицо, уже мокрое.

– Кейр?

Обернувшись, он увидел, что Марианна стоит рядом с машиной, спиной к морю. Вот она, вытянув руки, осторожными шажками подходит к краю дорожного полотна и, оступившись, соскальзывает в неглубокую канавку. Ладони Марианны упираются в отвесную каменную глыбу, и она вздрагивает, почувствовав ледяную пленку влаги, проступающей на острых краях скальной породы. Вытерев руки о джинсы, она снова позвала:

– Кейр? Где ты? – И ветер отнес ее голос в сторону.

Он, подбежав, схватил ее за руку, помог выбраться.

– Прости, мне просто… мне необходимо было побыть на воле, на воздухе. Я знал, что это случится. То есть… может случиться.

– Это тот, кто попал вместе с тобой в беду?

– Да, он. Разве я тебе говорил об этом?

– Говорил. Вернее, упомянул, что ему повезло меньше. Но ты имеешь обыкновение о многом умалчивать, и я поняла, что там все серьезно.

– Да, серьезно. А сегодня утром он умер. Так и не пришел в сознание. Звонила его жена.

– Несчастная женщина.

– Да.

– Он был твоим другом?

– Был. Старым другом. Как посмотришь назад…

Марианна ждала продолжения, потом подумала, что это молчание лучше слов говорит о верной мужской дружбе.

– Назад… если хочешь, давай развернемся и поедем обратно, – тихо сказала она, – я не обижусь…

– Нет, ни в коем случае.

– Ты уверен? Я честно не обижусь.

– Сейчас мне лучше побыть дома, растопить печь и раскупорить большую бутылку, чтобы можно было хорошенько поразмышлять о быстротечности жизни и причудах Старой с косой. Марианна, ты как, виски употребляешь?

– Употребляю.

– Тогда выпьем сегодня за Мака, а отпуск пусть начнется завтра. Ох-х. – Кейр опустил голову, и в голосе его вдруг прорвалась ярость: – Такой был парень, огонь! А в хоккей как играл! Видела бы ты его с клюшкой! И не буду я извиняться за «видела бы». Иначе не скажешь.

Марианна нашла его лицо и провела пальцами по холодной мокрой щеке, по краю твердого подбородка.

– Не надо так казниться. Ты не виноват, что выжил. Товарищи Харви тоже уцелели, те, кто должны были работать той ночью, но по какой-то причине не вышли. Ты же не мог ничего поделать.

– Как сказать. Но все равно, спасибо тебе. – Он открыл перед ней дверцу. – Залезай, поедем дальше. – Он взял ее за руку, но Марианна продолжала стоять на месте.

– Знаешь, мне иногда хочется, чтобы все обращались друг с другом так, будто скоро умрут. Говорили бы все, что нужно сказать. А чего не нужно, не говорили бы. Все было бы иначе, если бы мы знали, что она уже тут, близко.

– Ну а знали бы, что бы это изменило?

Они стояли друг против друга, вокруг бушевал ветер. Марианна покачнулась, и Кейр подхватил ее. Марианну била дрожь, пересилив ее, она сказала:

– Я бы скрыла от Харви, что жду ребенка.

– Но почему?

– Ему было бы спокойнее. Он был не рад, что так получилось. Заводить ребенка мы не собирались, Харви боялся, что я не справлюсь. Если он, перед тем как сгореть, успел что-то подумать, то наверняка это: «Что будет с моей женой? Она же беременная. И слепая».

– Может быть, ему как раз было легче оттого, что жизнь его продолжится. Когда его не будет.

– Может быть. А у Мака есть дети?

– Трое.

– О боже!

– О них есть кому позаботиться. Родители Энни помогут ей. И старики Мака. Тяжело ей будет, но она справится.

Марианна наклонилась и взялась за ручку на двери.

– Всегда кажется, что тебе ни за что не справиться. Но как-то справляешься, – сказала она, забираясь внутрь.

Кейр посмотрел на ее побелевшие от холода костяшки пальцев, на покрасневшее от ветра лицо:

– Ты как-то справилась.

– Как-то да. Смотришь смерти в лицо, а потом говоришь ей, нет, рано явилась. Убирайся со своей тележкой. Наш путь еще не кончен.

Марианна

Я помню наш последний разговор с Харви. Последние его слова. Нет, мы не разговаривали, мы ссорились. И расстались, злясь друг на друга. Даже не поцеловались на прощание.

Но справляешься. Как-то справляешься.

Дата добавления: 2015-08-18