Десять дней и ночей

Вместо послесловия

Нужно в самом деле быть писателем или человеком Управления обществен­ных работ, чтобы иметь такую жену, по­думал Фредди.

"Иметь и не иметь»

— Костер горел десять дней! Утром мы поднима­лись в Башню, брали по ящику и шли за дом, туда, где вчера горел костер. Кто-то из нас разгребал золу, под­брасывал листки бумаги, и огонь разгорался,— моло­дой, круглолицый, с чистыми глазами Давид Фернан­дес говорил таким же голосом — спокойно, без тени волнения,— каким он только что поведал мне о том, как Хемингуэй, используя свои связи, в трудную для Дави­да минуту жизни устроил его на работу в пивоварню «Модело».

Давид обычно — и раньше и теперь — проникал на территорию «Ла Вихии» через изгородь собственного до­ма. Этот смышленый, молчаливый человек, отец троих детей, неоднократно принимал участие в наших долгих разговорах с Рене, Грегорио, Роберто, которые нет-нет да и просили Давида подтвердить то, о чем расска­зывали.

Мы сидели на витых железных стульях, под разве­систым манго, рядом с террасой у главного входа в дом.

— Мисс Мэри быстро перебирала пачки, спешила, иногда отбирала некоторые письма — чаще те, что были на бланках, откладывала их в сторону. Остальное мы тут же бросали в костер...— Давид говорил, а я не запи­сывал. Не мог... Сознание мое отказывалось восприни­мать услышанное.

Внезапно стало тихо и тревожно. Резкие порывы норда вдруг оборвались. Шумевшая в кронах деревьев листва притаилась. Давид умолк, оглянулся по сторо­нам, сказал еще что-то, но стремительно налетевший шквал унес его слова. Пышные шапки манго, акаций, пальм устремились за вихрем, обсыпав тетрадь, стекло

ia, наши головы и плечи сухой листвой, обломками Коры, сучками и пылью.

На террасе появился Рене:

— Идите в дом! Сейчас будет дождь.

Первые капли — крупные и гулкие, как брошенная о стенку щедрой пригоршней дробь,— подняли нас на ноги. Рене ждал в гостиной, прикрывал окна.

— В такую погоду Папа любил выходить на терра­су, стоял в трусах под дождем, пока не замерзал, потом бежал, оставляя лужицы на полу, под душ и растирал­ся жестким полотенцем.

Усевшись на стул, Рене заговорил о том, как в прошлом, 1966 году в «Ла Вихию» приезжала румын­ская делегация и как один из ее членов, «которого все звали генералом, прямо на глазах с обеденного стола Папы стащил нож и вилку с монограммами», и что Рене попало на следующий день от министра образования Кубы за то, что он — служащий музея — пытался обы­скать «генерала». Рене рассказывал свой «забавный» случай, а я не спускал взгляда с Давида. Мне хотелось убедиться, что я ослышался, хотелось расспросить Ре­не о том, что Давид рассказал мне про костер, но я не решался…

Да, не решался потому, что мне было страшно, потому что, по мере того как бежали минуты, ска­занное Давидом все больше начинало казаться мне правдой.

«Таков Байрон в слишком блестящих письмах и дневниках и, несомненно, в тех благочестиво сожжен­ных компанией добрых друзей записках, об утрате ко­торых, вопреки Пушкину, нельзя перестать сожалеть. Потому что нельзя простить позорно варварское, пре­ступное уничтожение каких-то важных, невосстанови­мых черт удивительного литературного автопортрета, созданного человеком необычайным, навсегда врезав­шим свой след в человеческую память» — вспоми­наю сейчас давно прочитанное, но прочно запомнив­шееся.

Да! Да! Бесконечное количество раз — ДА!

Мне неизвестно, каким было пламя от записок Бай-

1 В. С а ф о н о в. О достоинстве искусства.

рона. Ясно одно — оно не могло греть, не могло давать свет и тепло. Таким оно было и от сгоравших архивных бумаг Хемингуэя, которые горели... десять дней...

«Когда утром начинали, он еще не затухал. Мы вста­вали и, достаточно было расшевелить золу и подбро­сить бумагу, как она тут же загоралась»,— Рене Вилья-реаль.

«Я не выдерживал больше часа и уходил к бассей­ну»,— Роберто Эррера Сотолонго.

«Конечно, я вовсю старался. Кто после Папы оста­вался хозяином?» — Хуан Пастор Лопес.

Однако следует рассказать все по порядку, попыта­юсь сделать это, начав с конца.

Приглашенные на похороны Хемингуэя в Кетчум еще не успели разъехаться, как был заказан авиабилет на Гавану, и кубинские друзья писателя получили теле­граммы от той, которая не хотела возвращаться с Хе­мингуэем: «Встречайте завтра. Мэри».

Предо мной лежат фотографии... Их шесть. Я не отбирал их. Взял все, что были у фотографа. Других не было сделано им в тот день. У распахнутой двери само­лета, на трапе, у трапа, с друзьями на аэродроме... Улыбки налево, улыбки направо. Мэри в превосходной форме. Разве только что в черном.

Что же это? Американка, напуганная кубинской ре­волюцией, или вдова Хемингуэя? Игра? Политика? Но во имя чего? И что это за политика, которая может с овдовевшей вчера женщины стереть всякое напомина­ние о трауре, кроме черной одежды? Это обращало вни­мание, а у иных из встречавших вызывало изумле­ние. Но кому было тогда до ответов на подобные воп­росы?

Деловое, озабоченное лицо, сладкая улыбка — ни те­ни грусти, где уж там — печали! И, приехав в «Ла Ви­хию»,— в аэропорту ее встречали Хосе Луис, Роберто, Рене,— хозяйка начала с поиска рукописей, документов, фотографий в рабочем столе, на половине Хемингуэя, в библиотеке, даже — в Башне.

— Многое она нашла, отложила, но рукопись в мик­рофильме трех книг о море не обнаружила, хотя иска­ла ее в течение месяца, все время, пока была здесь. По­том, только год спустя,— говорит Роберто Эррера,— я

уже был директором музея, микрофильм обнаружился. Оказалось, что Папа, пересняв страницы книг, уничто­жил их, а пленку положил в сейф американского банка, которым семья Хемингуэев не пользовалась. Кубинское правительство проводило национализацию банков, и труд Хемингуэя нашелся. По распоряжению Фиделя Кастро я лично передал микрофильм представителям чешского посольства с тем, чтобы посольство Чехосло­вакии, представлявшее интересы Кубы в США, вручи­ло эту рукопись мисс Мэри в Вашингтоне. Что же ка­сается архива Папы, который он так тщательно соби­рал и сохранял,— его сожгли...

— Как же так могло произойти, Роберто? — я гнал прочь всякие чувства, внушая себе, что я не более как бесстрастный исследователь.

— Я было попытался... но мы все были тогда не в себе... такое навалилось несчастье — все не верилось, что Папы больше нет! Печаль, когда я приезжал в «Ла Вихию», затуманивала разум... Мисс Мэри объяснила, что то была воля Папы. Она сослалась на завещание, составленное Папой собственноручно в моем присутст­вии летом пятьдесят восьмого года.

— Позволь, но ведь там речь идет о письмах Хе-miimis• «п. i иг о его архивах, деловых бумагах и пись­мах к нему, Роберто! Вот же текст этого «завещания», как ты его называешь,— и я читаю: «Важно! Вскрыть в случае моей смерти. Эрнест Хемингуэй, 24 мая 1958 го­да»,— это на конверте, и содержание записки: «Я не хочу, чтобы письма, написанные мной при жизни, были опубликованы. Соответственно настоящим я прошу и предлагаю не публиковать и не давать согласия на пуб­ликацию другим таких писем».

— Ты бы мог мне этого и не читать.— грустно за­метил Роберто.— Я так любил Папу, боготворил его, он это знал. Подсмеивался надомной потому, что мне нра­вилось все, что было «Madc in USA», а так... у меня с ним почти не было ссор. А из-за этого завещания он чуть было не прогнал меня... Потом засовестился, при­гласил в поездку с Ордоньесом в Кетчум. В середине Мая Папа написал письмо то ли Гэри Куперу, то ли ге­нералу Ланхэму, точно не знаю. В письме жаловался на ссоры с Мэри, а потом и ей об этом рассказал. Она рас­сердилась. Неделю не разговаривала с ним, не кормила,

56Я

не встречалась. Он помирился — я был в «Ла Вихии»,— и мисс Мэри потребовала от него сделать так, «чтобы то, что он придумывает в своих письмах, не стало бы общим достоянием». Папа взял листок бумаги и написал это «завещание». Вложил в конверт, заклеил его и дал мне на хранение. Когда возвратился из Кетчума, в фев­рале следующего года, я вручил ему конверт. Он при мне спрятал его, засунул в старую книгу банковских счетов. В апреле, перед отъездом в Испанию, он хотел снова отдать его мне, но не нашел и обрушился на меня. Сказал, что я один знал, где он лежал, а теперь, мол, он может попасть в чужие руки. Мы искали его все вре­мя, а конверт нашелся у Мэри, сразу после смерти Папы...

Да, не двусмысленно подтверждение этих слов Ро­берто Эрреры, содержащееся в высказанной им мне еще прежде фразе: «Мэри неплохо относилась к Папе, но твердо и давно себе представляла, что на многие го­ды переживет его».

— Папа ничего не выбрасывал, не имел такой при­вычки,— пояснил мне Рене в тот дождливый день, в день беседы с ним и с Давидом Фернандесом.— Письма к нему, статьи из газет и журналов с его пометками, пригласительные карточки, рецепты, записи, не имев­шие отношения к книгам, которые он писал,— те он хранил отдельно, старые проездные билеты, проспекты мест, где он бывал, с его впечатлениями, заметками на полях, рекламки курортов, отелей, записи типа дневни­ковых— иногда он их делал, пометки на листках ка­лендарей, разные удостоверения и многое другое, что, он считал, впоследствии ему может пригодиться. Там были и магнитофонные записи, сделанные во время болезни Патрика и когда Папа иной раз балагурил с друзьями. Все это я складывал в объемистые папки — за год их получалось двенадцать. Затем все они засо­вывались в картонные коробки, в которых меховщики рассылали покупательницам меховые шубы, перевя­зывались веревками. На крышке указывался год, и ко­робки относились на второй этаж Башни. Там храни­лись даже бумаги и письма еще времен первой мировой войны...

Я вновь с холодом в душе обращаюсь к имеющимся у меня записям:

«Мы знали, что мисс Мэри выносливая... Но насколько — убедились, когда пламя охватывало брошен­ные туда бумаги. Расшвыривала связки длинной палкой и все следила, чтобы кто-либо из нас не унес чего с со­бой»,— Давид Фернандес.

«Старались все, потому что знали — ей многого из вещей не увезти, значит, будет делить»,— Хуан Пастор Лопес.

«Потом наступил момент, когда мне уже хотелось поскорее сжечь все, и — дом! В те минуты — тогда я стал понимать Адриану, которая рвалась в Гавану, что­бы это сделать,— хотелось спалить все и положить ко­нец! Казалось, тогда все начнется заново. Теперь осо­знаю еще больше, насколько было преступно по отно­шению к памяти Папы сжигать его архив»,— Роберто Эррера Сотолонго.

«Я не представляю себе, как бы я поступил! Но то­гда я был занят работой по созданию медико-санитар­ной службы в регулярных частях революционной ар­мии — не видел ни Мэри, ни брата, ни жены. Потом уз­нал, но было поздно. Я не мог хорошо относиться к Мэ­ри, думая о причине его гибели»,— Хосе Луис Эррера Сотолонго.

Koi-тгр горел десять дней и ночей»,— Рене Вилья-реаль.

И нет сил отказать своему разуму в желании при­вести здесь цитату из статьи Филиппа Янга, американ­ского критика, которого Хемингуэй недолюбливал, но который одним из первых получил доступ к рукописям, переданным Мэри Хемингуэй на хранение в банковские сейфы: «Я хочу воспользоваться случаем, чтобы опро­вергнуть слухи, будто Мэри Хемингуэй совершенно не заботится о рукописях и даже уничтожает некоторые бумаги мужа. Это совершенно неверно. Единственная наследница Хемингуэя, она умело и старательно вы­полняет свои обязанности. Несмотря на тяжелое состоя­ние после смерти мужа, несмотря на переутомление после долгих дней, проведенных у постели больного, она нашла в себе силы практически в одиночку собрать и сохранить очень много ценных рукописей. Насколько мне известно, она не уничтожила ни одного клочка бу­маги, принадлежавшего Хемингуэю».

Кому же верить?!

Мэри Хемингуэй, будучи еще в Кетчуме, из теле­фонного разговора с Рене узнала о желании кубинского революционного правительства приобрести «Ла Вихию» в свою собственность — ни у кого на Кубе и не возник­ло мысли, что вдова Хемингуэя пожелает остаться в «Ла Вихии», всем было ясно, что этого желания у мисс Мэ­ри появиться не могло.

Во второй половине дня 9 июля, через неделю после смерти Хемингуэя, Рене запирал снаружи ворота фин­ки, когда к ней подъехали две автомашины с руководи­телями кубинского правительства.

Фидель Кастро, тщательно осмотрев дом, подробно расспросив о делах в «Ла Вихии» и узнав, что Хемин­гуэй ежемесячно высылал 1000 долларов на ее содер­жание и оплату одиннадцати служащих, сказал:

— У меня есть идея! Рене, пусть здесь никто ничего не трогает. Я хочу купить все это и устроить музей. Все пусть остается на своих местах.

Рене тут же позвонил мисс Мэри и сообщил ей о на­мерении правительства Кубы. Вдова писателя ответи­ла, что скоро сама приедет в Гавану, что Папа никогда ничего не продавал. Однако, прежде чем принять реше­ние, она хочет посоветоваться с его детьми.

В конце августа, проведя в «Ла Вихии» месяц. Мэри Хемингуэй объявила о желании подарить финку «Ла Вихиа» Кубе — дом и большую часть имущества, при­надлежавшего Хемингуэю, а также подписала несколь­ко дарственных, составленных, как она заявила, «на ос­новании последней воли Хемингуэя».

Моторная лодка «Пилар» передавалась в собствен­ность ее рулевому Грегорио Фуэнтесу, автомашина «бюик» обретала нового хозяина в лице шофера Хуана Пастора Лопеса, Роберто Эррера получил во владение автомашину «плимут», садовник Пичило — коров и пле­менных петухов, Рене Вильяреалю передан был весь оружейный парк писателя. Доктору Эррере вдова Хе­мингуэя сказала: «Фео, бери что хочешь». Доктор по­благодарил и отказался. Тогда Мэри вручила ему объе­мистую папку с бумагами из архива мужа с надписью, сделанною его рукой: «Хоре Луис Эррера». (Папка эта сейчас является драгоценной реликвией моей библио­теки.)

Ружья, винчестер и прочие охотничьи принадлежности, как и катер «Пилар», были возвращены Фуэнте-сом И Вильяреалем и ныне являются экспонатами му­зея.

Присовокупив к собранным рукописям и отобран­ным письмам бумаги и фотографии, личные вещи и не­сколько дорогих картин, Мэри Хемингуэй запросила, поскольку речь шла о произведениях искусства, офи­циальное разрешение на вывоз картин... и получила от­каз. Тогда через Хосе Луиса Эрреру Мэри высказала желание.встретиться с Фиделем Кастро в «Ла Вихии».

Хозяйка усадила руководителя кубинского прави­тельства в любимое кресло Хемингуэя и рассказала о затруднениях с вывозом некоторых любимых ею кар­тин. Участниками встречи были майор Вальехо, капи­тан Пантоха, Хосе Луис и Роберто Эррера, Рене Вилья-реаль.

— Сеньора,—ответил вдове писателя Фидель Каст­ро,— без всякого сомнения вы имеете полное право вы­везти из своего дома все. что пожелаете. У вас не будет никаких затруднений! Даю вам мое честное слово.

— Эрнест, если бы ему пришлось решать вопрос о судьбе финки,— сказала Мэри,— никогда бы не согла­симся на продажу «Ла Вихии». Он так любил Кубу... П.|.»гому мы с его детьми решили передать все, что здесь останется, и дар кубинскому народу.

— В таком случае, сеньора, знайте, что для вас на­ши двери всегда широко открыты 1.

— Об этом как раз я и хотела еще поговорить с ва­ми. Я намереваюсь часто приезжать на Кубу. Согласи­тесь, что мне будет не совсем удобно останавливаться в отелях. Поэтому я и хотела просить вас оставить за мной деревянное бунгало.

— Сеньора, это будет единственная американская собственность на всем острове. Мы поступим так, как вы пожелаете. Все, кто здесь работал, останутся, если, конечно, на то будет их воля, на своих местах. И ты, Рене, будешь здесь за всем следить.

Однако Вильяреалю было тяжело оставаться в оси­ротевшей «Ла Вихии». Он решил отойти от того, что так живо напоминало ему Хемингуэя. Рене помогли

1 Мэри Хемингуэй с той поры была впервые в «Ла Вихии» летом 1977 года, шестнадцать лет спустя.

устроиться рабочим на металлургический завод «Ан-тильяно де асеро».

Временно ключи от финки были вручены старше­му армейского подразделения, которое разместилось в доме и обязано было нести охрану до открытия в «Ла Вихии» музея.

Президент республики Освальдо Дортикос и особен­но его супруга, большие поклонники писателя, однаж­ды во время отдыха навестили «Ла Вихию». Им не по­нравилось, как бойцы несли службу. Поэтому, когда Фидель Кастро и американские моряки с корабля «Аф-рикан пайлон», доставившего на Кубу первые меди­каменты в обмен на интервентов, захваченных на Плайа-Хирон, приехали посмотреть, что стало с домом, в котором жил Хемингуэй, они никого в усадьбе не за­стали.

Рене Вильяреаль не без улыбки вспоминает тот день:

— Все готовились к рождеству. Моя соседка попро­сила помочь ей заколоть поросенка. Им я и занимался. И вдруг, только я развалил тушку на две части, как слышу: к дому подъехала автомашина. Посмотрел, а из нее вышли вооруженные барбудос. Ну, думаю, ко­нец! Плохи дела! В то время, по распоряжению муни­ципалитета, запрещалось частным образом забивать поросят. Я вошел в дом, готовый отправиться в поли­цию, иметь дело с которой за день до праздника у меня не было никакого желания. «Дай, соседка, чего-нибудь покрепче,— попросил я.— Кто-то сообщил о нас в по­лицию».— «Да нет, Рене,— говорит она.—Я тоже пона­чалу так подумала. Испугалась еще больше твоего. Это за тобой прислал Фидель. Он в «Ла Вихии» ждет тебя». Фиделю очень не понравилось то, что он там увидел. Тогда-то он и предложил тоном, не допускающим воз­ражения: «Рене, ты здесь восстановишь все как было! Наведи порядок. Хватит тебе валять дурака! Здесь должны работать те, кто служил у Хемингуэя. Пора уже открывать музей!»

Официально открытие музея состоялось при стече­нии множества народа, особенно жителей Сан-Франсис­ко- де-Паула, 21 июля 1962 года. Однако музей Эрнеста Хемингуэя в «Ла Вихии» начал функционировать ровно

крез год, когда на Кубе широко отмечалась 64-я годов­щина со дня рождения писателя.

В день фактического рождения музея, в Кохимаре — на этом акте было еще больше народа, почти все жи­тели рыбацкого поселка,— на берегу моря, неподалеку от причалов и совсем рядом со стенами древней крепо­сти, был открыт памятник — отлитый из бронзы, соб­ранной руками жителей Кохимара. Бюст Эрнеста Хе­мингуэя укрыт белоснежной ротондой.

Бессмертная, легкая, чуть насмешливая улыбка, вечный взгляд на любимое им море и сегодня встреча­ют каждого, кто приезжает в Кохимар.

Там, как и во «Флоридите», как и в музее «Ла Ви-хиа», как и во многих сердцах кубинцев, запечатлен образ человека, которому, доведись мне составлять эпи­тафию, я бы начертал на плите: «Вся его жизнь — страдание, героизм, одиночество, сомнения».

ОГЛАВЛЕНИЕ

От автора............

Финка «Ла Вихиа»......... 7

Хайалай.............. 29

«Пилар»............. 48

Кид Тунеро............ 63

Бронзовая звезда.........1 80

Простой............. 90

Кайо Конфитес.......... 109

Кто сильнее всех на свете?..... 130

«Терраса»............ 148

Кризис.............. 182

Конкурс Хемингуэя........ 184

Индейская кровь......... 207

Адриана............ 22

«Хочу стать писателем, научите!»... 242

Почетный турист.......... 253

Цирк.............. 266

Сафари............. 283

Серьги.............. Щ

Бабалао............. 313

Нобелевский лауреат........ 333

День рождения.......... 347

«И смех и грех».......... 361

Сейба.............. 371

Бюст Хемингуэя.......... ЗВО

«Сан-Кристобаль».......... 390

Фильм «Старик и норе»...... 402

Хемингуэй и «Старик и море».... 415

Святая дева Каридад........ 432

Чемоданы — их 33... ч..... 447

Кубинская революция....... 470

Под углом критики........ 483

Последний год на Кубе....... 505

Кетчум.............. 520

Суицид — конец и начало!...... 537

Доктор Штстмайер и другие..... 551

Десять дней и ночей. Вместо послесловия 565

Юрий Николаевич Папоров

ХЕМИНГУЭЙ НА КУБЕ

М. «Советский писатель», 1982, 576 стр. План выпуска 1982 г. >ft 124.

Редактор Н. И. Сарафанчиков Худож. редактор Е. И. Балашева Техн. редактор Ф. Г. Шапиро Корректор Л. Н. Морозова

ИВ Л» 3078

Сдано в набор 26.08.81. Подписано к печати 26.02.82. Л 09052. Формат 84Х108'/и. Бумага тип. № 1. Журнальная гарнитура. Высокая печать. Усл. печ. л. 31,92. Уч.-изд. л. 31,81. Тираж 100 000 экз. Заказ № 710. Цена 2 р. 30 к. Изда­тельство «Советский писатель», 121069, Моск­ва, ул. Воровского, П. Тульская типография Союзполиграфпрома при Государственном комитете СССР по делам издательств, поли­графии и книжной торговли, г. 'Гула, про­спект Ленина, 109

Дата добавления: 2015-08-18