Кубинская революция

Мы хотим покончить со всеми преж­ними руководителями, с американским империализмом, который нас душит, с тиранией военщины. Мы хотим начать все сызнова и дать каждому человеку свой шанс в жизни. Мы хотим, чтобы guajiros, то есть крестьяне, перестали быть рабами и чтобы крупные сахарные плантации были поделены между теми, кто работает на них.

«Иметь и не иметь»

В тот вечер, когда доктор Монье был отправлен на автомашине с Хуаном в Матансас на корабль под креп­ким шофе, Хемингуэй сел за разбор накопившихся га­зет. Во всех газетах за 15 февраля мелькала информа­ция о том, что «в городе с угрожающей опасностью для жизни его жителей не прекращают взрываться бомбы домашнего приготовления». Он не ушел спать до тех пор, пока не просмотрел все сообщения за декабрь и январь, связанные с высадкой в Восточной провинции Кубы вооруженного отряда патриотов, возглавляемого одним и;» бывших студенческих лидеров, молодым ад­вокатом Фиделем Кастро,— отряда, созданного для борьбы с диктатурой Батисты политической организа­цией, именуемой «Движением 26-го июля».

Сформированный и подготовленный на территории Мексики, отряд этот высадился с катера «Гранма», по­пал в окружение и был рассеян. Но небольшой группе во главе с Кастро удалось укрыться в горах Сьерра-Маэстра.

В первую же свою встречу с Хосе Луисом Хемин­гуэй сказал, что убежден в том, что действия Кастро в горах и взрывы и саботаж в городе прямо связаны ме­жду собой.

Не успел, например, знаменитый автогонщик, арген­тинец Мануэль Фанхио прилететь в Гавану для уча­стия в широко разрекламированных гонках, как пат­риоты, чтобы заявить о своем существовании и боевой готовности, похищают его. В районе Ведадо минируется дом, и прибывших туда полицейских встречают два взрыва. На улице «Е» в доме № 553 другие полицей­ские 23 февраля обнаруживают склад оружия и аресто­вывают девять человек, намеревавшихся организовать беспорядки во время заключительного карнавального шествия. На следующее утро в строящемся доме на уг­лу 5-й и улицы «А» найден еще один склад оружия. В заброшенном доме района Порвенир полицейские секвеструют 2 тысячи боевых патронов, 152 грана­ты для минометов и несколько бомб домашнего при­готовления. В ночь с 26-го на 27 февраля в два­дцать восемь частных автомобилей закладываются пе­тарды, и в тот же день поджигается меховой мага­зин «Вернаг». Все это было делом «Движения 26-го июля».

Хемингуэй не едет на открытие нового помещения охотничьего клуба «Эль Серро», узнав, что ленточку намерен разрезать сам Фульхенсио Батиста. Появляет­ся он в клубе лишь 25 февраля, в последний день Меж­дународного турнира в стрельбе по голубям. И не один, а в сопровождении Гэри Купера, приехавшего в Гавану с женой.

— Новый клуб не понравился Хемингуэю,— расска­зывает доктор Родриго Диас, бывший казначей «Эль Серро».— Он осторожно, словно бы прячась, походил, посмотрел, поморщился и заявил: «Аляповат! И с пре­тензиями» — и тут же отвел меня в сторону. Хемингуэй знал о моих взглядах, знал, что я противник диктату­ры — мы не раз говорили с ним о политическом поло­жении в стране. «Вы как полагаете: это серьезно, чтб они начали в горах?» В ответ я, признаться, тогда толь­ко пожал плечами, а он тут же резюмировал, как если бы его записывали на пленку для истории: «А я верю! Вот эти молодые, они положат ему конец!»

В то время «Движению 26-го июля» было очень важно сделать достоянием широкой общественности тот факт, что главный штаб патриотов, решительно взявшихся за оружие для борьбы с Батистой, действу­ет. Пресса, радио и телевидение, под давлением цен­зуры, стремились принизить политическое значение начавшейся битвы, лживо утверждая, что группа Каст­ро разгромлена, а сам Фидель убит.

Известный газетчик США, ведущий обозреватель «Нью-Йорк тайме» Герберт Мэтьюз, был приглашен в

Гайану и затем тайно доставлен в горы, где встретился с Кастро.

На обратном пути Мэтьюз позвонил в «Ла Вихию и навестил своего коллегу и приятеля по испанской войне. К ужину, на который Хемингуэй пригласил Хосе Луиса и Синдбада, Мэтьюз прибыл в компании кубин­ца, который, по сведениям испанских коммунистов, со­трудничал с SIMOM — военной разведкой Батисты. Хо­се Луис, знавший от Эрнеста о том, что Мэтьюз встре­чался с Кастро, предупредил Хемингуэя, а тот Мэтьюза и тут же поручил Рене подпоить кубинца и в конце вечера утащить на кухню.

Когда они остались вчетвером, Мэтьюз рассказал о том, что видел в горах Сьерра-Маэстра.

— На него поездка и встреча произвели впечатле­ние,— Хосе Луис достает из папки своего стола две вы­резки из «Нью-Йорк тайме», на одной — от 1.III1957 го­да— фотографии Мэтьюза и Кастро.— Журналисту по­казалось, что в горах действует разбитый на боевые подразделения многочисленный отряд с отличной вы­учкой и дисциплиной. На самом же деле в те дни с Фиделем в горах было не более двадцати человек. Они сумели сделать что надо! «Кастро сильный, волевой V ювек. Пользуется непререкаемым авторитетом и 11I... и,!.»:)п. о pi.«т.», Эрнест! Теперь я не очень-то решусь ставить на Батисту»,— сказал Мэтьюз. А на вопрос, какова философская платформа Кастро, он ответил: «Изучает Декарта. Вообще образован. Много читает. Очень либеральных взглядов. «Орто­докс»! Весьма левый!» Во второй свой приезд Мэть­юз был в «Ла Вихии» до и после встречи с повстан­цами.

Мне уже была знакома фотография, на которой Мэтьюз с огромной сигарой в руке, в пальто и теплой кепке сидит на поляне в лесу с Фиделем, прикуриваю­щим такую же гигантскую «гавану». Эта фотография была опубликована в ответ на заявление военного ми­нистра Кубы, генерала Сантьяго Вердехи, утверждав­шего, что информация Мэтьюза в «Нью-Йорк тайме» — измышления досужего журналиста, так как в горах Сьерра-Маэстра нет ни одного повстанца, тем более Там нет доктора Фиделя Кастро.

Вторая вырезка оказалась статьей из той же газеты и тоже за подписью Герберта Мэтьюза с критикой дви­жения Кастро. Повстанцы назывались там просто ре­волюционными бандитами. Статья была написана в рез­ких тонах. Появилась она в связи с захватом в конце 1958 года отрядом Рауля Кастро американцев с военной базы США в Гуантанамо.

— Эрнесто, относившийся без всякого уважения к Мэтьюзу, дал мне эти вырезки и сказал, что тот очень j хитрый и ловкий человек, без совести, и что его инте­ресует сенсация и только то, на чем можно делать день­ги,— Хосе Луис оживляется.— Кстати о деньгах! При­поминаю один случай. Он произошел в то лето. Я при­ехал в «Ла Вихию» без звонка. Эрнесто сидел у бассей­на с отрешенным взглядом. «Скучаешь?»—спросил я его, и он тихо ответил: «Нет! Скучает лишь тот, кому не о чем говорить с собой. А я рассуждаю, сколько тебе надо на этот раз». Он попал в точку — нам и в самом де­ле нужны были средства для издания экстренного но­мера нашей газеты. Я хотел было объяснить ему это, но он опередил меня: «Не надо! Никогда не объясняй мне, Фео, зачем. А для этих молодых просто приятно... я с удовольствием...» Между нами состоялось объяснение. Дело в том, что мы, испанские и кубинские коммуни­сты, не воспринимали серьезно затею в горах левых ортодоксов, считали, что им не поднять за собой широ­кие массы и что избранная ими форма борьбы против сильной в военном отношении диктатуры обречена на провал. Эрнесто не согласился со мной, выразил удив­ление нашей близорукостью, тому, что мы «якшаемся с Батистой». Он убежденно и решительно заявил тогда, что на Кубе только молодые, не связанные ни с одной из уже известных политических партий, за которыми непрестанно и зорко следят полиция и ФБР, могут че­го-то добиться. Он считал, что платформа, выдвинутая «26-м июля», очень привлекательна. Я не согласился, и, мне кажется, потом, до самой победы Фиделя, Эрне­сто был со мной несколько сдержан в том, что касалось его отношения к сражениям в горах и действиям под­польных групп «26-го июля» в Гаване и других городах Кубы.

Весьма красноречивым дополнением, раскрываю­щим отношение Хемингуэя к ранней фазе кубинской революции, думается мне, следует считать свидетель­ства Роберто Эрреры, главного редактора газеты «Эль Мундо» Луиса Гомеса Вангуэмерта, Сары Чемендес и Марио Кучилана.

— Начиная с весны пятьдесят седьмого Папа зача­стил в бар к Нино. «Эль Ойо» —на самом деле яма по сравнению с баром напротив, но туда Папа не шел. После пяти один, а то со своей новой секретаршей Валери Смит, садился он в угол. Иногда приглашал за столик того, кто казался ему интересным, и заводил разговор о политике. Все, кто заходили в бар, моложе тридцати лет, пили бесплатно. Нино говорил, что уго­щает. На самом деле платил Хемингуэй, но просил Ни­но молчать об этом. Там, в «Эль Ойо», Папа прежде часто встречал Камило Сьенфуэгоса, парня из Которро, с которым иногда играл в бейсбол. Камило служил про­давцом в магазине готовой одежды одного «гальего» в Гаване и был в числе сражавшихся вместе с Фиделем в горах. В конце февраля пятьдесят восьмого, как-то под вечер, Папа пригласил меня поехать с ним в «Бельяс Артес», на открытие выставки кубинской художницы Марии Пепы Ламарке. Ему нравились ее эстампы и рисунки углем и цветными карандашами, особенно пей-МЖИ Мексики и Испании. Когда по окончании церемо­нии всг покидали салон, появились продавцы газет с вечерними выпусками — они выкрикивали: «Победа в Пино-дель-Лиза. Армия ликвидировала «барбудос» Подбежавший парень сунул Папе «Эль Пайс» под мыш­ку и протянул руку за мелочью. Папа швырнул газету на пол, сердито и громко сказал: «Вранье все это! Им не убить Кастро! Патриоты все равно победят!» Все, кто находился рядом, от этих слов буквально шарах­нулись в стороны, а Папа сыпал: «Выдумки! Вранье! Батиста думает, что победой на бумаге он с ними по­кончит. Пусть подождет! Вранье все это!»

— Помню, как однажды на открытии выставки в «Бельяс Артес» присутствовал Хемингуэй,— говорит Вангуэмерт.— Среди публики явно находились бати-стовские ищейки. Мы видели их. Да и тогда уже не один акт не проходил без явного или тайного наблюде­ния полиции. Батиста чувствовал, что ему приходит ко­нец, и в своем параноическом недомогании свирепст­вовал. В зале распространился слух о том, что в горах Сьерра-Маэстра состоялось крупное сражение и Фи­дель Кастро убит. Тогда Хемингуэй начал громко чер­тыхаться. «Вранье! Продажные газеты могут все напе­чатать, а Фиделя им не убить! Повстанцы все равно по­бедят»,— говорил он.

— Мы познакомились в Кохимаре,— тонкие руки Сары Чемендес очень подвижны Псе ели, а он сидел один, ожидал кого-то. Пил и что-то писал. Было холод­но. Потом он взял лист бумаги и стал рисовать меня! Показал и заметил, что я обязательно должна иметь отношение к искусству. Л тогда работала натурщицей в школе изящных искусств Сап-Ллехандро, а жила в Сан-Франсиско на улице «F», между Карбальо и Буль­варом. Я была тогда со студентами из университета. Он пригласил нас заходить к нему в гости. Мы собирались, но было много дел. Однако 10 марта 1Уэо года за связи со студентами — они встречались в моем небольшом деревянном домике — полиция сожгла мой дом дотла. Я осталась ни с чем! Хемингуэй узнал и прислал своего Рене, помог деньгами, разрешил приходить в сад, когда я хочу, и есть фрукты с деревьев. Спасибо ему и зна­комым художникам, я собрала семьсот песо, и за две недели отстроили новый дом. Однажды ему было пло­хо, сильно болел живот. Я сказала: «Разрешите поло­жить руку. Вам станет легче. Я умею». И ему полегча­ло. Он знал, что я дружила с Камило - они с Фиделем уже сражались в горах,— и сказал мне, что я могу ис­пользовать его сад, как хочу: «Сюда никто не войдет!» Но он ошибался. Вошли и убили его любимую собаку.

— Меня он знал давно.— Марио Кучилан щурит и без того узкие глаза.— В сороковые годы мы встреча­лись в портовых кабачках в компании общих друзей. В пятьдесят седьмом и восьмом всякий раз, как он ви­дел меня, обнимал и говорил: «Cuidate! Cuidate, cliico!*1 Было смешно ужасно, как он неуклюже прижимал меня лицом к своему пухлому животу и приговаривал: "Cui­date! Cuidate! У нас у всех хорошие намерения, но сто­ят только факты». Мне было приятно, что такой чело­век, как Хемингуэй, разделял мои взгляды, подбадри­вал,— значит, находил, что я действую правильно. Но п то же время меня это и пугало. Откуда и что ему бы­ло известно? Я через бармена — он помогал нам, хотя и работал во «Флоридите» недавно и мало знал Хемин­гуэя,— попытался выведать у него, что же он на самом деле думает обо мне, что известно ему о моих делах. Но ничего не получилось. Хемингуэй ответил, что не знает меня лично, а только как способного журналиста.

— Отчего же, Марио, ты посчитал, что из твоей про­верки ничего не получилось? — спросил я этого симпа­тичного человека, маленького росточка, наполовину ки­тайца,— мне он положительно понравился, когда ска­зал: «Ты не смотри, что я простой спецкор «Боэмии». Я бы мог сейчас занимать важный пост. Но мне было необходимо покончить с диктатурой — она стоила жиз­ни двадцати тысячам кубинцев, лучших из нас. Я рис­ковал собой не ради победы, которая дала бы мне хоро­шее место».— По-моему. Марио. Хемингуэй тогда вам лучшим образом доказал, насколько серьезно относил­ся к твоей подпольной деятельности, тем, что ответил. Он сразу положил конец всяким дальнейшим расспро­сам.

И у да Возможно! Но я тогда о том не подумал. Мне надо oi.i.i.) организовать железное алиби для «Эль Куриты» 1. Его заподозрили...

Опечалила Хемингуэя и вынудила серьезно заду­маться история, приключившаяся в «Ла Вихии» в авгу­сте пятьдесят восьмого.

Была поздняя ночь, в доме все уже спали, когда вне­запно в дверь застучали приклады. Протирая глаза, Хе­мингуэй пошел открывать дверь и узнать, в чем дело. У входа он увидел пятерых вооруженных до зубов сол­дат во главе с сержантом. Тот спросил, не видел ли хозяин финки двух крестьян, которых они разыскива­ют и должны допросить, не прячутся ли они в его доме? Пока Хемингуэй, подбирая слова, чтобы не вызвать раздражения пьяных вооруженных людей, объяснял, что он не встречал никого и что в его доме нет посто­ронних, молодой, сильный охотничий пес Мачакос вы-

1 Серхио Гонсалес — один из руководителей подполь­ной группы активного действия «Движения 26-го июля» в Га­ване.

скочил из гостиной и бросился с лаем на солдат. Сер­жант, не раздумывая, направил на собаку «томпсон» и прошил ее насквозь. Хемингуэй неимоверным усилием воли заставил себя устоять на месте, не броситься на сержанта и не задушить его голыми руками — он это умел делать в былые годы. Тогда он бы не избежал судьбы любимого им Мачакоса.

Солдаты, ругаясь последними словами, удалились, а Хемингуэй наутро похоронил пса, со всеми возможны­ми почестями, рядом с бассейном у сетки теннис;.-юго корта и возложил плиту с надгробьем. Произвел про­щальный залп и задумался. Случай этот выбил его из рабочего состояния, и Мэри посоветовала ему слетать в Нью-Йорк развлечься. Но там Хемингуэй почувство­вал себя еще хуже. Возвратился в «Ла Вихию» и повел еще более уединенный образ жизни, совсем редко бы­вал во «Флоридите», почти не выходил в море. По­встанцы в горах одерживали одну победу за другой, батистовцы неистовствовали, расстреливая людей пря­мо на улицах по первому подозрению, обстановка в стране накалялась. Прошлая зима была холодной, за­помнилась штормами и нордами, а лето — слишком сильным зноем и духотой. И Хемингуэй, испытывая ост­рую потребность в раскрепощении от напряжения, в тихом, непринужденном контакте с природой, решает уехать в Сан-Вэлли, в горы хорошо знакомого ему шта­та. Американские друзья его Уильяме Тейлор, Ллойд Арнольд, «Малыш» — дон Андерсон, доктор Сэвирс, Гэ-ри Купер нашли его «сильно утратившим былое».

Сняв небольшой бревенчатый домик на окраине Сан-Вэлли, в обществе милых его сердцу людей,— вскоре к нему один за другим начали наведываться гости: Бронислав Зелинский, польский переводчик его произведений, Аарон Хотчнер и Гэри Купер,— Хемин­гуэй довольно быстро подправил свое физическое и ду­шевное состояние. Многочасовые походы по горным от­рогам с ружьем, специальная гимнастика и соблюдение диеты уже в декабре позволили ему снова сесть за ра­боту— были переписаны начисто отдельные главы книги о Париже. Тем временем на Кубе ход событий ускорял свой бег. Хемингуэй слушал радио и очень вни­мательно следил за тем, что там происходило.

Во второй декаде декабря они с Мэри отправили на

Кубу более десяти поздравительных открыток. Вотод-п них с видом на зеленую долину и заснеженный ГОрЯЫЯ хребет: «Доктору Инфиеста Бахес, улица 4-я, дом № 304. Наилучшие воспоминания и пожелания большого счастья всем с гор Айдахо. Мэри. Всех благ! И горячие объятия. Эрнесто».

На рассвете 1 января нового года Батиста, почистив­ший со своими подручными государственную казну бо­лее чем на 800 миллионов долларов, погрузил пятьде­сят чемоданов, набитых драгоценностями, в военный самолет и улетел в Сьюдад-Трухильо к своему собрату по кровавым делам, диктатору Доминиканской Респуб­лики. А в восемь утра в танцевальном зале Сан-Фран-сиско-де-Паула был создан штаб содействия повстанче­ским отрядам Фиделя Кастро, и его представители в середине дня пришли в «Ла Вихию», чтобы взять имев­шееся там оружие. Рене категорически отказал, заявив, что не может это сделать без разрешения хозяина, и обещал ему позвонить.

— Я тут же заказал Сан-Вэлли и целый день проси­дел у телефона. Хорошо, по радио постоянно передава­ли разные интересные сообщения.— Рене подливает ПОрЦЮО рома в стакан со льдом и кока-колой.— В семь ||мг|!1.и|. г. м. р, раздался авонок Это Папа сам дозво­нился к мам. Он поадравил меня и всех кубинцев с по­бедой, был бодрым, смеялся, и между нами состоялся такой разговор:

«Как там у вас, в «Ла Вихии?» — спросил он.

«Все в порядке, Папа! Вот только приходили, хоте­ли взять оружие. В селении создан милицейский от­ряд».

«И что же ты сделал, Рене?» «Сказал, что позвоню вам».

«Напрасно! Слушай меня внимательно, Рене! Дай им все, что они пожелают взять. Все патроны! Более того, если нужно, залей бензином автомашины, и пусть Хуан делает то, что они ему скажут, и следит за со­стоянием машин. Если же понадобится дом — он ведь занимает стратегическое положение — разреши им, пусть используют. За порядком следи сам. Ты меня по­нял?»

«Конечно, Папа! Теперь так и поступлю». «А кто приходил, Рене?»

«Вы их не знаете, но по поручению Исмаэля, Луи­са Кото, Гальегоса и Бебо — все они в штабе. Оказалось, что тогда, еще в ноябре, это они схватили сержанта, ко­торый убил Мачакоса, и повесили его ночью на фонар­ном столбе Сан-Франсиско. Я вам писал».

«Нет, чико! Этого письма я не получал. Но теперь неважно! Поступай, как я тебе сказал, и звони,1 если что...»

Я сразу же спустился в селение, нашел там Исмаэля и Бебо, сообщил им о решении Папы. Они сказали, что нужно оружие, патроны и «пикап», и то всего лишь па несколько дней, пока в Гавану не придут «барбудос». Я вручил им десять ружей и винтовок, один пистолет и все патроны. Очень скоро Камило но главе основного отряда уже прошел в Гавану по улицам Сан-Франсис­ко— все возвратили, не израсходовав ни одного патро­на, и поблагодарили. Я сообщил Пппе. Потом он позво­нил, уже в середине февраля, сразу после похорон пол­ковника Уильямса, плакал. Я порадовал его тем, что доктор Хосе Луис получил пост советника в Санитар­ном управлении повстанческой армии, а Хайме Бо-филл, хороший приятель Папы, вошел в состав времен­ного правительства. Папа обещал скоро приехать, что­бы все посмотреть своими глазами.

— Приехали они, однако, только в марте,— допол­няет рассказ о тех бурных и радостных днях Роберто Эррера.— Я встретил их на «Ранчо Бойэрос». Папа со­шел с самолета веселый, и я сразу понял, что он многое знал о том, что здесь происходит. Он прямо на аэродро­ме сказал мне, что хочет встретиться с доктором Каст­ро, чтобы дать ему кое-какие советы. По возвращении Нала стал смотреть телевизор. Прежде он терпеть этого не мог. Внимательно следил за судебными процессами, три раза в день слушал радио, читал все газеты и осо­бенно любил слушать выступления Фиделя. В начале апреля в Сан-Франсиско разоблачили одного типа. Он все время жил в селении, а в январе пропал и через месяц появился вновь, но уже в форме «верде оливо» с бородой, и сам себе присвоил чин капитана повстан­ческих войск. Папа сказал тогда: «Это, Монстр, всегда бывает рядом с любой революцией и чаще всего явля-

Оливково-зелсный цвет формы повстанцев.

ВТСЯ причиной ее последующей гибели. Увидишь, как сейчас к ней станут прилипать и присасываться те, кто клал в штаны, когда другие стреляли, и тех, кто стре­лял, будут оттирать. В этом одна из опасностей для ре­волюции, Монстр. Вот почему мне обязательно надо увидеть Кастро».

Известно, что, находясь в США, Хемингуэй дал ин­тервью американскому журналисту Эммету Уотсону, в котором совершенно недвусмысленно заявил:

«Восстание против Батисты — это первая революция на Кубе, которую следует действительно считать рево­люцией.

Движение Кастро вызывает большие надежды. Я верю в дело кубинского народа. На Кубе уже бывали перемены правительства. Но это были лишь смены ка­раула. Первой заботой вновь пришедших было обкра­дывать народ.

Некоторые среди приближенных Батисты были сто­ящими и честными людьми. Но большинство среди них были ворами, садистами и палачами. Они пытали де­тей, иногда с такой жестокостью, что им не оставалось ничего другого, как прикончить свои жертвы.

Суды и казни, предпринятые Кастро, необходимы и если правительство не расстреляет этих людей, они будут казнены мстителями. Результатом окажется эпидемия вендетт в городах и деревнях. Что произошло бы с этими людьми, если бы их помилова­ли? Народ узнает вершителей зла и рано или поздно заставит их расплатиться.

Движение Кастро обязано своим успехом тому, что оно обещало покарать виновных в злодеяниях...

Я высказываюсь за революцию Кастро, ибо она пользуется поддержкой народа. Я верю в его дело».

В апреле Хемингуэй настойчиво ищет контакта с Фиделем Кастро через Хосе Луиса Эрреру, о чем по­следний вспоминает:

— Эрнесто особенно настаивал, чтобы ему устроили встречу с Фиделем, когда узнал, что тот собирается во главе кубинской делегации лететь в Нью-Йорк на засе­дания Генеральной Ассамблеи. «Ты скажи, Фео, что Фидель должен знать кое-что о политике, политиках и идиосинкразии американского народа. Об этом я могу ему рассказать. Он должен пройти там с триумфом!»

Фидель не смог — был очень занят — и поручил за­местителю главного редактора газеты «Революсион» Васкесу Канделе побывать у Хемингуэя. Была уже поздняя ночь, когда я на своей машине повез Васкеса в «Ла Вихию». Тот испугался ловушки, засады — время еще было тревожное. По ночам на улицах ст/ еляли, утром находили трупы. И Эрнесто встретил нас с пис­толетом в кармане.

Далее о той ночной встрече рассказывает сам Васкес Кандела.

— Ехал я в Сан-Франсиско, совершенно не будучи уверен, что Хемингуэй и впрямь хочет сообщить нам что-то важное. Выехал я без оружия, а того, который назвал себя «другом и врачом» писателя, в газете никто не знал. Но все обошлось, и мои опасения были во сто крат вознаграждены. Я познакомился и провел два не­забываемых часа с личностью, каких не так уж часто родит наша земля. Началось с приятного разочарова­ния, если так можно сказать. Я ожидал увидеть гордо­го, обессмертившего свое имя в мировой литературе человека, которому встреча со мной совсем ни к чему, а как только вошел в дом, почувствовал, что хозяин добрый, отзывчивый, приятный и простой и что един­ственная забота его — желание сделать так, чтобы мне было хорошо. Мы беседовали втроем...

— Кто и где?

— Хемингуэй, доктор Эррера и я. Иногда тихо вхо­дила и выходила жена писателя. Сидели мы в мягких креслах в гостиной. Гостиная — настоящий музей. Ти­хо играла музыка: Бетховен, Бах, Равель, она не меша­ла, создавала чудный фон. Мы пили белое итальян­ское вино, закусывали орешками, но говорили о важ­ных вещах.

— Например?

— Да посудите сами! Гражданин США, империали­стического чудовища, знаменитый Хемингуэй желает, чтобы Фидель избежал ненужных подножек, ловушек и провокаций, с которыми ему неизбежно предстояло столкнуться в стране, где печать уже начинала прояв­лять враждебность и некоторые политические круги открыто выражали свою антипатию кубинской револю­ции. Хемингуэй подробно рассказал о положении в США, о «слабостях» общественного мнения, которые могли использовать в интересах революцион­ней Кубы, об особенностях прессы, собственных взгля­дах отдельных газет и журналов. Затем он коснулся вопросов и моментов, которые прежде всего раздража­ли всесильные монополии, таких, как законы, приня­тые уже в целях изменения экономической структуры Кубы, судебные постановления против явных изменни­ков и преступников, но которые прежде были тесно свя­заны с этими монополиями, заявления по поводу неза­висимости, суверенитета и международной политики новой Кубы, ее желание не подчиняться далее диктату Госдепартамента США. Было странно, согласитесь, что Хемингуэй беспокоился об успехах поездки Фиделя в США, о дальнейшем триумфе нашей революции. Про­вожая меня до автомашины, он просил передать това­рищам, что самым решительным образом разделяет их намерения и поддерживает действия кубинской рево­люции.

— Эрнесто искренне сокрушался,— дополняет пове­ствование Хосе Луис,— что Рене поздно сообщил ему — дело происходило 14 апреля — о том, что Фидель й Ка­мило играют на стадионе «Эль Серро» в бейсбол после открытия ими же Международных соревнований. Эрне­ст поначалу послал было Хуана выгонять машину из гаража, п.. потом сообразил, что наверняка опоздает и приедет к шапочному разбору. Сетовал, очень хотел повидать Фиделя, а тот улетел в Нью-Йорк на следую­щий день.

Летом, в начале июля 1959 года, когда Хемингуэй находился в Испании, в самый разгар кампании, кото­рая в США получила название «кровавой реки», Фидель Кастро выступил по телевидению Кубы в про­грамме «Это ее жизнь». На неизбежный в то время во­прос, заданный одним журналистом: «Как вы объяс­няете повальные расстрелы, которые ранят чувстви­тельность многих людей в Латинской Америке?», Каст­ро ответил, используя известные и безупречные аргу­менты, и в конце сказал: «А сейчас позвольте мне по­знакомить вас с тем, что по этому поводу думает все­мирно известный писатель Эрнест Хемингуэй, лауреат Нобелевской премии, получивший ее только за то, что все его творчество представляет собой защиту прав че­ловека. Послушайте: «Расстрелы на Кубе явление необходимое. Военные преступники, которые были каз­нены революционным правительством Кубы, получили по заслугам». И показал журналистам и телезрителям уругвайскую газету, в которой было опубликовано оче­редное интервью с Хемингуэем.

В двадцатых числах апреля Хемингуэй с женой от­правляются из «Ла Вихии» в Нью-Йорк и оттуда на но­вом трансатлантике «Конститьюшен» в Испанию, где Хемингуэй намеревался в тот сезон проследить за все­ми выступлениями Домингина и Ордоньеса, с тем что­бы написать об этом книгу. Но перед самым отъездом случился курьез.

Один предприимчивый галангсрейный король» ре­шил сделать рекламу галстукам своей фирмы. По поч­те он направил Хемшпу.ио галстук и письмо: «Наши изделия имеют хорошую репутацию и пользуются спросом. Мы надеемся, что вы охотно пришлете нам два доллара за этот галстук».

Хемингуэй, не задумываясь, тут же ответил: «Мои книги имеют неплохую репутацию и пользуются боль­шим спросом. Надеюсь, что вы охотно приобретете мою последнюю повесть, которую вам посылаю. Она стоит два доллара восемьдесят центов. Следовательно, вы мне должны восемьдесят центов. С приветом Эрнест Хемингуэй».

Никто в «Ла Вихии» не мог вспомнить фамилии вла­дельца галантерейной фирмы. Но все, с кем мне дове­лось встречаться, помнят день 4 ноября 1959 года, ког­да Хемингуэй возвратился на Кубу из Испании.

Я разыскал корреспондента революционного агент­ства печати Пренса Латина, который встречал писате­ля в аэропорту в тот день и явился автором информа­ции, опубликованной во всех газетах. Он поджидал ме­ня в рабочем кабинете, откатил столик с пишущей ма­шинкой, предложил мне место в кресле напротив, на внушительной ручке которого я устроился с тетрадью.

— В тот день было два важных события: в городе стал распространяться слух о том, что пропавший без вести Камило Сьенфуэгос нашелся, и в «Ранчо Бойэ-рос» ожидали возвращения на Кубу Хемингуэя. Как только писатель сошел с самолета, его плотным коль­цом обступили журналисты и фотографы. «Я чувствую себя чрезмерно счастливым оттого, что я снова здесь,

потому что и считаю себя кубинцем»,— первым делом заявил Хемингуэй, оставив самолет Кубана де Авиасьон», доставивший его из Нью-Йорка. «Я не поверил ни в одно сообщение против Кубы, которое было опуб­ликовано за границей. Я симпатизирую кубинскому правительству и разделяю наши трудности»,— сказал он, подчеркивая слово «наши». И тут же пояснил: «Яне желаю, чтобы меня считали одним из янки».

— Скажите, Хемингуэй прилетел из Испании с же­ной или один? — спросил я.

— Мэри встречала его в аэропорту. Хемингуэй при­летел вместе с испанским тореро Ордоньесом и его же­ной Кармен, сестрой Домингина. Хемингуэя встречала многочисленная группа жителей Сан-Франсиско-де-Паула, где он тогда постоянно проживал. Кто-то из се­вероамериканцев спросил, продолжает ли он придержи­ваться по-прежнему положительных высказываний, сделанных им по поводу кубинской революции в нача­ле года, на что Хемингуэй ответил, что полностью их подтверждает. В свою очередь он поинтересовался судьбой пропавшего главнокомандующего повстанче­ской армией Камило Сьенфуэгоса и, узнав, что пока не достигнуто никаких результатов, заметил: «Я очень сожалею1 Нс<ч путь сюда н думал о нем». Хемингуэю был задан еще один каверзный вопрос: что он может сказать о ноте Госдепартамента США, посланной пра­вительству Кубы в связи с последними событиями, имевшими место на острове? Он ответил, что понятия не имеет о содержании ноты, но что «в Нью-Йорке, где я был проездом, возвращаясь из Испании, никто ничего не знает о Кубе, ни о том, что происходит в мире. Там только и говорят, что о Ван Дорене и его скандальных программах по телевидению».

— Говорил ли он что-либо о своем намерении оста­вить Кубу?

— Что? Нет, совсем наоборот! Ни у кого не могло быть сомнения, что Хемингуэй возвратился в свой дом, где ему хорошо. Он сказал, что намерен переработать свою повесть «Смерть после полудня», на основе со­бранного им в ту поездку по Испании материала, и что Антонио Ордоньес обещал ему в этом помочь. Оставив таможню, он попал в горячие объятия друзей и почита­телей из Сан-Франсиско, и я подумал, что люди встре­чают его не как знаменитость, а как близкого, любимо­го человека. Кто-то размахивал кубинским флагом и преподнес его Хемингуэю. Думаю, что в знак его заяв­лений, сделанных за границей о Кубе. Писатель на­гнулся к полотнищу и поцеловал флаг. Фоторепортеры сорвались со своих мест — они не успели зафиксироу вать тот момент и стали упрашивать Хемингуэя повто­рить жест. Тот воскликнул: «Я поцеловал его от всего сердца, а не как артист!» Кругом раздались аплодис­менты. Вслед за автомобилем Хемингуэя потянулось не менее двадцати машин.

5 ноября все кубинские газеты опубликовали эту информацию Пренса Латина, и многие иностранные агентства передали ее в свои страны. В фотоархиве Пренса Латина я обнаружил целую серию фотографий, сделанных в момент прилета Хемингуэя (две из них публикуются в настоящей книге).

Сосед по финке Давид Фернандес сохранил в памя­ти сцену приезда Хемингуэя в Сан-Франсиско.

— Улица — машины не могли повернуть к финке — была до отказа забита народом. Все пели, танцевали, смеялись. Я вышел — мы с Рене ехали во второй маши­не—и подошел к «крейслеру», хотел сказать, чтобы дали дорогу. А он тихо спросил: «Это так меня ждут?» — и принялся приглаживать волосы. «Нет, Па­па, скорее всего... ведь объявили, что Камило нашел­ся»,— сказал я. «О, это куда значительнее! Как хорошо! Он ведь настоящий, достойный человек! Вам и так спа­сибо за встречу в «Ранчо Бойэрос». Если бы это меня, что бы мы стали делать?»

Антонио Ордоньес с Кармен погостили в «Ла Вихии» всего пять дней. Хемингуэй хотел показать им свой дом, купленный по почте чуть более полугода назад, где ни он, ни Мэри еще ни разу не бывали. Чтобы под­готовить дом к приезду гостей, туда самолетом вылете­ла мисс Мэри, а Эрнест, прихватив с собой Роберто, от­правился в Кетчум с Ордоньесом и Кармен через мно­гие штаты на своей автомашине. За семь дней путеше­ствия они проделали четыре тысячи тридцать восемь миль.

Возвратился на Кубу Хемингуэй в самом конце ян­варя 1960 года. 8 февраля «Ла Вихию» посетил А. И. Ми­коян, которому Хемингуэй заявил: «Могу сказать одно твердо — в результате революции впервые Куба полу-i честное правительство». 16 мая Хемингуэй позна­комился с Фиделем Кастро. Перед вручением премьер-министру кубков, полученных им на конкурсе ловцов агухи имени Эрнеста Хемингуэя, писатель и вождь ку­бинской революции, в некотором отдалении от осталь­ных, беседовали более получаса. Министр связи Xecvc Монтане, бывший тогда заместителем директора На­ционального института по спорту и отдыху, вспоминает под гул авиационных моторов самолета, доставляющего нас в Сантьяго-де-Куба:

— Фидель по натуре своей страстный и достойный спортсмен. Есть такой Джо Камбриа — «поставщик та­лантов для клубов высшей бейсбольной лиги США. Он посмотрел, как играл Фидель на месте питчера, и заявил, что премьер-министр спокойно мог бы играть за любой клуб первой лиги. Он азартный подводный охот­ник и рыболов. Когда Фидель занял первое место на конкурсе Хемингуэя, сам писатель приветствовал его. «Я поздравляю вас, команданте! — сказал Хемингуэй.— Мне, однако, знаете, никогда не везло на соревновани­ях. Я вообще не очень везучий!»

Наутро после заключительного дня соревнований в «Ла Вихию» прибыл посыльный с пакетом фотографии запечатлевших единственную встречу Хемингуэя и Фиделя Кастро. Выбрав одну, Хемингуэй вставил ее в рамку и водрузил на столе там, где у него лежали са­мые дорогие ему сувениры.

28 мая в очерковом повествовании «Опасное лето» была наконец поставлена последняя точка за 108 746-м словом.

— В течение двадцати пяти дней июня Папа двена­дцать раз звонил «Веснушчатому». Папа нервничал и просил того договориться с издательством «Лайф»,— рассказывает Рене Вильяреаль,— Журнал уже запла­тил Папе по договору за двадцать пять тысяч слов, а очерк разросся более чем в четыре раза. В конце июня Хотчнер прилетел в Гавану. Когда его провожали, на аэродроме висели плакаты: «CUBA — SI, YANQUI — N0!»1 Хотч позволил себе, указывая на плакат, пошу­тить над Папой. Тот, когда Хотч уже улетел, сказал, что

1 «Куба — да, янки — нет!» (исп.)

американцы, если они не политики, ни в чем, кроме бизнеса, не смыслят. Вечером, за ужином, Папа узнал из газет, что президент Эйзенхауэр приказал прекра­тить техническую помощь Кубе и заявил, что с 1 де­кабря Кубе будет отказано и в экономической помощи. Папа ругал Эйзенхауэра последними словами. Говорил, что это безмозглая и в то же время предательская по­литика. Говорил, что это еще раэ доказывает истинное диктаторское лицо Соединенных Штатов. Мисс Мэри с ним не согласилась, они поспорили и рп шились спать по разным комнатам.

Когда вскоре Хемингуэй при-м i и Ммо Йорк, его, естественно, атаковали журналисты На нес вопросы о положении на Кубе он отвечал: «На Кубе все хорошо! На Кубе все идет как надо!»

Дата добавления: 2015-08-18