Влюбленные и мир

Ромина не хотела больше оставаться одна, и я больше никогда не покидал ее. В любой точке мира мы теперь были вместе. А когда свет на авансцене выключался, все становилось еще интереснее - мы шли на поиск ресторанов и заведений, отражавших колорит местности, но прежде всего мы искали самих себя. В каждом месте мы оставляли знак нашего присутствия: инициалы на стволе дерева, имена на песке Фиджи, граффити в пещере Капри. Мы поступили на бессрочную службу армии влюбленных всего мира. Моя энергия питалась от любви - неукротимой, первозданной, чистой. Я постоянно думал (и так думаю и теперь), что каждый день может быть последним, и нужно прожить его в полном объеме.

Мы плыли по Эгейскому морю, когда Ромина сообщила мне, что ждет нашего первенца: один из особенно прекрасных моментов за двадцать два года нашей совместной жизни! Но хватало и моментов трудных, даже тяжелейших. Особенно это касается «свинцовых 70-х» - период между 1976 и 1980 годами был непростым для многих. Ромина постоянно находилась на связи с сестрой и несколько раз говорила по телефону со своей матерью: к тому времени обе они переехали в Америку, и там все было хорошо - не взрывали поездов, не было терроризма. В дополнение ко всему, в то время арабский мир был против американцев, и Ромина испытывала страх, поскольку у нее был американский паспорт, и она хотела вернуться туда, где ее корни. Наши позиции по данному вопросу кардинально различались, и что-то стало ухудшаться в наших отношениях.

В Италию приехала Тарин, и мы ее приняли у себя как самую дорогую гостью. Они провели наедине целый день, и после этого я стал замечать, что Ромина больше не смотрела на меня, как обычно. Она опускала глаза и молчала.

«Что же это такое происходит?» - спрашивал я себя. Я был очень встревожен, поскольку понимал, что ветер изменился и больше не дул в правильном направлении.

«Я чувствую, что мне необходимо уехать, вернуться в Америку», - слова Ромины стали для меня ушатом холодной воды. Сестра ее, напротив, при этих высказываниях довольно усмехалась.

Наши двое детей, Иления и Яри, играли счастливые в саду, гоняясь за Лупо, бельгийской овчаркой; жизнь моих родителей текла размеренно, как молитвенное правило, и в ней находилось место и для игр с внуками. А я явственно почувствовал, как угрожающе сгущались тучи, предвещая большую бурю.

«Хорошо, езжай, это твоя жизнь. Но знай, что в этом доме больше не будет для тебя места».

Слова были тяжелыми, как мешки с цементом: меньше всего я думал, что когда-нибудь скажу их кому-либо, тем более своей женщине.

Когда я говорил о сорняках, я имел в виду конкретные вещи - марихуану, гашиш и тому подобное. Я прекрасно понимал, что этот вызов в Америку может повлечь возвращение к старому, и тогда - конец. Я это чувствовал. Однажды вечером в Париже после телевизионной съемки на Елисейских полях она попросила меня сходить в кино. Показывали фильм «Пролетая над гнездом кукушки» с Джеком Николсоном, герой которого подвергся трагической и несправедливой лоботомии в психиатрической больнице. Когда мы вернулись в отель, она с нежностью меня обняла…

«Если со мной случится что-то подобное, ты меня не оставишь?»

В течение двух лет ситуация менялась, как на качелях. Каждое трагическое событие в новостях порождало угрозу отъезда в США. А потом спокойствие, но ненадолго. В тот период мы узнали друг друга до конца: когда буря, и все вокруг рушится, обнажаются любые, даже глубоко скрытые сущности… я меньше всего хотел бы пережить это снова, но знаю, что это еще больше сплотило нас.

Это трудно – расти вместе. Не думайте, что всё всегда будет гладко. Я всегда ненавидел ссориться, потому что уверен, что даже самые сложные вещи можно решить на основе открытости и уважения, а не криками и метанием тарелок в голову: мы же не животные! Хотя стоп: когда это животные кидались тарелками?

В нашей обычной ненормальной жизни, учитывая, что мы всегда в поездках, у нас нет дискуссий о том, кто должен готовить еду. Хотя готовлю я хорошо - благодаря годам одиночества в Милане и моей старой работе официантом, помощником повара и даже мастером по приготовлению пиццы. Одного ли человека нужно накормить или триста - я всегда знаю, что делать. Но при этом я очень рассеян и никогда не знаю, где находится зубочистка или какая зубная щетка моя. Ромина же очень хорошо следит за тем, чтобы к ее вещам никто другой не прикасался. Это становится предметом споров, всегда сопровождаемых хорошей дозой юмора и поддразниваний.

Мы также спорим из-за текстов, когда вместе пишем песни. Ромина иногда выдает необычные выражения, чересчур современные. Или же я понимаю, что она не совсем правильно употребила языковую конструкцию. Когда я ей на это ясно указываю, она закрывается как моллюск, становится угрюмой, недружелюбной: «Хорошо, тогда пиши тексты сам». Я знаю, что нужно подождать, пока у нее это пройдет, а она знает, что со своей ленью я все равно не буду писать текстов песен. Но нередко ее поведение доказывает мне, что в определенный момент я знаю, как разбудить поэта, который спит во мне. Мне очень нравится сочетать музыку со звуком слов и их значений, но если есть кто-то, кто сделает это за меня - я лучше отдохну.

Дата добавления: 2015-08-18