Платон позади Фрейда

Только что объявлено о назначении преемни­ка (Aufhebung).В гипотезе, по которой ПУ ока­зался бы смещен (aufgehoben),имелось ли в виду смещение его в обычном гегелевском понима­нии? Под этим можно бы подразумевать все, что угодно, за исключением элементарного его про­вала или упразднения. И это не связано ни с ча­стным вопросом риторики или перевода, ни да­же с одним из примеров трудностей, которые возникают во время перевода слова Aufhebung по меньшей мере со времен Гегеля². Если ПУ соот­ветствует первичной и основной функции пси­хического аппарата, что мы уже излагали выше о его господстве, относится в данном случае и к его смещению: мы не сможем разобраться в том, что происходит с ПУ, если не начать с то­го, что мы подразумеваем под словом Aufhebung. В действительности любая интерпретация сме­щения определяется в свою очередь тем, что бы мы сказали, если бы мы могли об этом что-ни­будь сказать, о функционировании ПУ, о связы­вании (почтовом), о дополнительной ограничи­тельной структуре, об отклеивании ленты и так далее.

* Bande (франц.) — лента, бандероль, что позволяет игру слов (прим. ред.)

² Вся эта проблематика, как мне кажется сегодня, рас­крывается в великолепной книге Жан-Люка Нанси Спекулятивная заметка (гегелевский афоризм),изд. Galilee,1973. Там как раз подвергается анализу соотно­шение между Aufheben и Auflosen у Гегеля (стр. 45, след. стр.).

[622]

Если в качестве такового связывание еще не со­провождается ни удовольствием, ни неудовольст­вием, если по меньшей мере его можно от них ог­радить, к чему же отнести пресловутое предвари­тельное состояние? Что же означает в данном случае предварить? Что таится под этим пред-?Оно проявляет на данном отрезке или в данном переходном отсеке одновременно и безразличие как к удовольствию, так и к неудовольствию и оп­ределенный интерес, влечение, зов со стороны ПУ, так как он в свою очередь возвещает о нем и уступает ему место. Он предшествует ему и предвосхищает его. Из этих двух пред- только последнее представляется телеологическим. Пер­вое же кажется безучастным. Каким же образом согласовать telos с безучастностью, свести концы одного с концами другого?

Фрейд четче показывает уже упомянутое раз­личие между функцией и тенденцией. Между ни­ми складываются как раз служебные (Dienst)от­ношения. Функции связывания находятся скорее на услужении ПУ. Но ПУ является тенденцией на услужении еще более общей функции, самой об­щей и самой необусловленной, которая только может быть. У какой же? У той, что призвана ос­вободить от всякого возбуждения, сделать безу­частным (erregungslos)психический аппарат или по меньшей мере поддерживать в нем постоян­ный уровень возбуждения на как можно низшем уровне. Определенная таким образом функция принимает участие в самом всеобщем стремле­нии всего живого вернуться к покою неоргани­ческого мира. Эта тенденция, это динамическое движение, толкающее назад, и ведет любую силу к возвращению, это streben и было бы самой об­щей функцией. В данном месте Фрейд это не подтверждает, он удовольствуется ссылкой на

[623]

общий опыт: «Все мы испытали...» Что? Где? В ве­личайшем наслаждении, которое связано с поло­вым актом, или, скорее, связано-развязано поло­вым актом. Это наслаждение связано (verbunden) с немедленным погашением (Erlöschen)силь­нейшего возбуждения влечения. «Но таким обра­зом связывание (Bindung)возбуждения влечения является только предварительной функцией». Любое предварительное связывание устремляет(ся) к наслаждению разрядкой или финаль­ным расслаблением.

В том месте, где мы сейчас находимся в этом вопросе, ПУ, видимо, не является функцией, а тенденцией в услужении этой общей функции. Но у него самого на службе, очевидно, находится другая функция (связывание). Общее функцио­нирование, по-видимому, происходит от одной функции к другой, от функции Binden к функции в ее самой общей форме (возврат к неорганичес­кому и Нирване) через посредство или промежу­точный пункт, место, где не отыскать и следа тенденций, и в частности ПУ. Неразличимы и шаги ПУ между двумя функциями или двумя формами общего функционирования.

Если мы еще раз соотнесли бы то, что гово­рит Фрейд, с тем, что он делает или скорее с тем, что происходит (не происходя) в По ту сторону...то мы бы сказали, что нерешенность сцены написания, в которую мы вчитываемся, и сцены Bindung,которая стремится и не пере­стает отправлять (посылать, выделять, переме­щать, замещать) в крайнем усердии, не приходя к заключению, не предлагая решения, не пере­ходя к действию и не достигая заключительно­го оргазма (скорее чередования оргазмических толчков или наслаждений, отсрочиваемых в са­мый момент их получения и отправляемых тот-

[624]

час же по почте) на линии самого высокого на­пряжения, пролегающей по ту сторону ПУ, по­просту не переходя через эту грань. Ведь наи­лучший способ пересечения ее — это пройти по ней, а то, что останется за гранью удовольст­вия, является его концом. И когда нам очень уж хочется бесконечного удовольствия, нам при­ходится мириться с его окончанием. Мы полу­чаем удовольствие только для того, чтобы его утратить — и тем самым его сохранить. Все сво­дится к «решению».

Мы по-прежнему не знаем, что такое удоволь­ствие «в своей сущности», удовольствие в мо­мент его получения. Мы все еще говорим от его имени о тенденции, которая служит функции, у которой функция находится в услужении. Функция, направляющая тенденцию, является также функцией пути, транзита. Шаг или транс- при этом неизбежно принимают возвратную форму. Намечается движение вспять, стремле­ние к аннуляции, закруглению своего собствен­ного процесса. В этом и проявляется прогресс свойственного, которое дает вовлечь себя в этот замкнутый круг. Удовольствие, не иначе, заклю­чается в пути, в переходе и вступлении в круг. Оно, без сомнения, в пути и любезно укажет, как найти дорогу, ведущую к безжизненному. К об­ретению вечного успокоения, если передать суть этого поточнее.

Удовольствие, если оно есть, стремление к удовольствию и господство ПУ, очевидно, за­нимают присущее им место между двумя грани­цами неудовольствия, ограничительная структу­ра и разрядка, подготовка и окончание, желание, если угодно, и заключительное исполнение: увя­зать — отправить по почте и вручить (Erledi­gung),как сказал Фрейд. Переход всегда подразу-

[625]

мевает преодоление некого порога (плевы гиме-нея, охваченной кольцом). Нет удовольствия до и после этого, а есть только во время этого — это вроде как перешагнуть порог. Итак, над чем же господствует ПУ, чей порог будто бы настолько трудно преодолеть? Не остается ли удовольствие между этими двумя границами господином, чья единственная операция, воспроизводимая до бесконечности, единственное вынужденное вос­произведение, не извлекающее уроков из опыта, якобы неизменно происходит при самом стро­гом самоограничении, до того строгом, что те­ряет всякие очертания?

Это значит, что мы еще не подошли к завер­шению наших трудов. Ни наших удовольствий. Он, они — тем более. Там, где мы сейчас оказа­лись по воле почты, сущность удовольствия ка­жется все более и более загадочной. Знаем ли мы, что значит удовольствие? — спрашивали мы себя в начале. В то, что неопределенно именуется «об­щепринятым языком», по-видимому, вкладыва­ется наличие некоего подразумеваемого и пред-понятийного консенсуса, общей ссылки к одно­му неизменному значению. Очевидно, само предположение о таком консенсусе навеяно кру­гом проблем, не отличающимся излишней наив­ностью. Философская апория, скепсис и так да­лее, не могут сэкономить на этом предположе­нии. В этом отношении как бы ни уклонялся или не отклонялся Фрейд от философской постанов­ки вопросов, По ту сторону.,следует традиции Филеба. Наследство обеспечено, Платон позади Фрейда. Или, если угодно, Сократ, со всеми пре­образованиями, произведенными структурой одного завещания. Именно Филеб проглядывает за сценой, живописуемой в По ту сторону..Мы могли бы это проверить шаг за шагом. Но Филеб,

[626]

уменьшая в размере свою сцену, количество ее авторов и актеров, читает, в свою очередь, По ту сторону»руководит оттуда издалека расшиф­ровкой, словно некой управляемой на расстоя­нии считывающей головкой, проникает в нее, фигурируя в ней или принимая участие посред­ством своей лексики или в виде ключа к шифру, введенного в объем текста; или наоборот, но то­пологическая структура текстовых объемов не предрасполагает к выбору между двумя гипоте­зами, По ту сторону...в свою очередь выступает в качестве дополнительной главы Филеба,новой сцены, попутно навевая прочие диалоги Плато­на, например Пир,и так далее. Оба сочинения яв­ляются частью друг друга. Они переписываются друг с другом. Они адресуют друг другу неверо­ятную переписку. Атезис По ту сторону...уводит в сторону Филеба,который оперирует «тезиса­ми» и чередованием «logoi» с самых первых слов Сократа до того момента, где он требует, это его последнее слово, чтобы его «отпустили». Но та­кой увод в сторону сам по себе запрограммиро­ван речью об apeiron,неопределенностью гра­ниц и путаницей. Это можно бы подтвердить скрупулезным сопоставлением, любой атезис Фрейда по меньшей мере виртуально, структур­но проходит через Сократову систему «logoi»,трактующую удовольствие. Он сопровождает ее как своего рода партитура либо согласуется по меньшей мере в ее основных мотивах: прежде всего в мотиве деления, также в мотиве ограни­чения и неограниченности, меры и чрезмернос­ти, «генетического процесса», противопостав­ленного покою пребывания в себе и так далее. Не будем забывать о том, что своеобразное рас­хождение между отсрочкой и противопоставле­нием отмечается в самом начале Филеба (12): это

[627]

расхождение нам показалось несущественным для интерпретации По ту сторону...даже если мы, разумеется, несколько развили и сместили его трактовку. Не будем забывать о том, что Филеб также затрагивал вопрос наименования и соот­ветствия. Что же понимается под удовольствием? Есть ли у этого явления, именуемого удовольст­вием, единица измерения? Можно ли присвоить какое-либо имя собственное (например Афроди­ты) такому неоднозначному, полиморфному, не­уловимому феномену? (Сократ отклоняет собст­венное имя богини, в свидетели которую призвал Филеб,«самое истинное имя ему» — «удовольст­вие» (édoné),a собственное имя не является до­статочно свойственным). А что, если удовольст­вие проявляется, только отличаясь от себя са­мого, если оно достигается только при этом условии? Каким бы неопределенным и проблема­тичным оно ни представлялось, общеизвестный язык от Сократа до Фрейда не смог избежать до­пущения: мы знаем, мы не можем не знать, что та­кое Удовольствие, как бы оно ни уподоблялось такому странному, неуловимому рубежу между двумя пределами, один по эту сторону и другой по другую, сводящему шаг на нет.

Разумеется, какое уж тут удовольствие, но если понимать под удовольствием то, что непрерыв­но ограничивает себя, торгуясь с самим собой и обязывая подготовить для себя же почву, про­явиться, решать, возрождаться, терять и сохра­нять себя на службе у одной общей функции, чьей тенденцией оно является, тогда это и есть Удовольствие.

Возможно ли это?

Следующий абзац таит в себе загадку или крайний парадокс. В итоге это выглядит так, буд­то принцип удовольствия ведет борьбу с удо-

[628]

вольствием. Эта враждебность по меньшей мере похожа на враждебность по отношению к себе, и схема таких взаимоотношений не всегда чужда ни партитуре Филеба,ни посланию, скорее даже письму Сократа. Сам принцип удовольствия буд­то бы проявляется как своего рода противоудовольствие, подобно тому, как перевязывается бандероль, лента за лентой, удовольствие, чтобы оно стало возможным. Тогда все дело в способе перевязки. Экономии в общем виде не существу­ет. Под этим словом нередко подразумевают просто-напросто открытую возможность для бе­зудержных расходов. Здесь же вплоть до своего оглушительного провала, экономия якобы будет считаться жесткой.

Что же говорит Фрейд? Что ПУ расширяет свое господство по мере того, как уменьшается возможное количество удовольствия. Первич­ные процессы отличаются от вторичных двумя признаками. С одной стороны, конечно же, они являются абсолютно первоначальными. С дру­гой стороны, они могут вызвать «гораздо более интенсивные» ощущения, чем вторичные про­цессы. Гораздо более интенсивные в двух на­правлениях — удовольствия и неудовольствия. Однако если Bindung является насильственной заменой (завязывать, посылать по почте, заме­щать, освобождать) первичного вторичным, первоначального дополнительным, если это смещение или перемещение (Umsetzung)обес­печивает только господство ПУ, то мы приходим к очень парадоксальному результату, к тому, что Фрейд стыдливо называет «результатом, по сути своей отнюдь не простым» (im Grunde nicht ein­fachen Ergebnis): и лишь ограничивая возможную интенсивность удовольствия или неудовольст­вия ПУ, отвоевывает свое господство. И оно из-

[629]

влекает выгоду только из умеренности. Пробле­ма, которую ему предстоит решить, мы еще раз обратимся к Филебу,— это проблема неумерен­ности, присущая удовольствию. Эта неумерен­ность является его общей мерой с неудовольст­вием и связью, которую необходимо прекратить: такова задача ПУ. Он в состоянии выполнить ее, только уменьшая силу или интенсивность как удовольствия, так и неудовольствия. Он не может укротить (следовательно, ослабить) одно, не ук­рощая (следовательно, ослабляя) другое.

Если ПУ обеспечивает свое господство, то он должен сначала обеспечить его над удовольст­вием и за счет удовольствия. Таким образом он становится королем удовольствия, королем, чье удовольствие является подданным, закрепо­щенным, связанным, зажатым, утомленным. Иг­ра происходит непременно на двух досках. Удо­вольствие проигрывает в самой своей мере: в чем и оставляет победу за своим принципом. Оно проигрывает всякий раз и выигрывает вся­кий раз по мере того, как оно оказывается на месте до того, как оно там, как только оно начи­нает готовиться к своему появлению, когда оно еще там, когда оно выжидает, чтобы появиться, захватывая всю запредельность самого себя. Оно всякий раз выигрывает, оно всякий раз проигрывает в мере: его безудержная интенсив­ность уничтожила бы его сразу же, если бы оно не подчинялось умеряющей пыл ограничитель­ной структуре, самой мере. Смертельная угроза: чем больше принципа удовольствия, тем боль­ше умеряющей отсрочки согласно принципу реальности. И то, что мы называем реальнос­тью, вне этого закона отсрочки — ничто. Она — его следствие. Ограничительная структура по­рождает удовольствие, связывая его. Ее поле иг-

[630]

ры пролегает между двумя запредельностями, заключающими пари и спекулирующими на прибавочной стоимости, которую ей принесет ограничение. По отношению к этой спекуля­ции ПУ, господин, вовсе не является господи­ном, субъектом или автором. Он всего лишь временный поверенный, посланец, почтальон, можно сказать, почти курьер. Удовольствие, ве­ликий спекулянт, рассчитывает воздействие ог­раничительной структуры Афродиты (Сократ не хотел употреблять собственное имя Афроди­ты). Связывая или давая связать себя, оно дает повод и уступает место господству ПУ, оно дает ему возможность на своем посту регулировать движение, ограничивая количественно удо­вольствие, давая ему возрастать только в един­ственно возможной мере. Почти собственное имя — это X, спекулирующий инкогнито, это X (это неизвестное возбуждение, о котором Фрейд говорил, что по определению мы о нем ничего не знаем и что он условился его обозна­чить алгебраически) рассчитывает и расставля­ет собственную ловушку своего смещения. Это самоограничивается в целях возрастания. Но при самоограничении не происходит возраста­ния удовольствия. Если самоограничение явля­ется абсолютным, то удовольствие исчезает. И в обратном, так сказать, порядке, если это вы­свободит нечто, как нельзя более близкое к ПУ (теоретическое допущение), если это, следова­тельно, не будет самоограничиваться совсем, то это приведет к абсолютному ограничению: полная разрядка, капитуляция, небытие или смерть.

Нерешительность как раз и принадлежит этой невозможной логике. Она является спекулятив­ной ограничительной структурой, пролегающей

[631]

между решением (несвязывание, выпутывание, полное высвобождение: даже отпущение) и не­решением (полное сжатие, парализующее стяги­вание и так далее).

У этого масштабного спекулятивного расчета нет ничего теоретического, он не исходит со стороны исследователя или теоретика-психо­аналитика, который задает себе вопросы об от­ношениях между навязчивым повторением и за­предельной стороной ПУ. По крайней мере, он придерживается этой стороны только постоль­ку, поскольку он также и придерживается «самой вещи» или, скорее, Вещи, Другой ВещиЗ. В деле этой Causa больше не отмечается противопос­тавлений между удовольствием и неудовольстви­ем, жизнью и смертью, этой и той стороной. Схе­ма ограничительной структуры дополнения не является диалектической, она не действует в ко­нечном счете при помощи противопоставлений. Если она вынужденно производит диалектичес­кий эффект, например, вся так называемая диа­лектика господина и раба не знает негативности, недостатка, противопоставления: желание в ней окружено одними «без»⁴, ничего по сути не опре­деляющими. Есть только удовольствие и боль, которые сами себя ограничивают, со всеми раз­личиями силы, интенсивности, качества, кото­рые может выдержать или предоставить «себе» некая общность, «тело». Некая общность, дан-

³ Намек в семинаре о Жизни и смерти на другие семина­ры, проводимые в течение трех лет под названием Вещь (Хайдеггер/Понж, Хайдеггер/Бланшо, Хайдеггер/Фрейд) в Йельском университете и в Париже. Они послужат по­водом для других публикаций, может быть, позже.

⁴ См.: Шаг (мнения и цитаты)и Парергон в Правде в живописи,Фламмарион, 1978.

[632]

ность, которую мы не пытаемся свести к «субъек­ту», индивиду, еще меньше к «Я», к сознательному или бессознательному, и тем более к общности в качестве совокупности частей, сильная ограни­чительная структура способна послужить пово­дом к возникновению «большего количества» удовольствия и боли, чем менее сильная в другой «общности», в другом не системном присоедине­нии. Сила ограничительной структуры, ее спо­собность к самоувязыванию остается в соотно­шении с тем, что требуется увязать (что требует и поддается увязке), сила, увязывающая связую­щего со связуемым. Одним из прочих последст­вий, относящихся ко всему, что подразумевается понятием «узы», от простой повязки до обязан­ности исполнения категорического императива, от ужатия и ограничений чисто физического ха­рактера до самых возвышенных союзов, — явля­ется возникновение некой «общности», весьма свободной, не связанной никакими узами, спо­собной пребывать, исходя из ослабления связу­ющих сил, в состоянии незначительной эротизации, гедонизации. И наоборот. Разумеется, все вышесказанное относится в полной мере к тому, что мы называем самой «общностью». Если это слово должно вновь отсылать к какой-либо «еди­нице», которая в строгом понимании не является ни единицей субъекта, ни сознания, ни бессоз­нательного, ни личности, ни души и/или тела, социума или «системы» в общем смысле, требу­ется, чтобы общность как таковая увязала себя с самой собой, чтобы выступить в качестве тако­вой. Любое существо-общность, даже если его форма выражения не вписывается ни в одну из тех, что мы только что перечислили, начинается с самоувязывания, с самовключения в процесс отстраненного отношения к себе. Оно посылает

[633]

себя и таким путем отправляет себя по почте. Оно себе адресует себя. Что вовсе не означает прибытия по назначению.

Правомерно ли будет сказать о таком отноше­нии к себе ограничительной структуры, что оно в большей или меньшей мере эротизировано или гедонизировано? Фрейд поместил Bindung перед удовольствием и перед сексуальным удо­вольствием. Без сомнения, ввиду этого удоволь­ствия, но до и без него. Эта и та стороны сексу­альности делают свое дело без лишнего шума. ПУ, сам обслуживаемый предсексуальным, также трудится на ниве не-сексуальности. Его «господ­ство» больше не сексуальное, а метасексуальное: действие, аналогичное тому, что мы обрисовали по поводу «свойственного». В нем, похоже, про­является в увязке с ограничительной структурой, ей же самой и произведенной, значение господ­ства, которому, видимо, не подвластна ни жизнь, ни смерть. Еще в меньшей степени оно явилось бы целью борьбы сознания или борьбы за при­знание. И, по-видимому, в итоге сексуальность больше не сможет послужить ему основой для определения.

Существует ли господство в том другом смыс­ле? Где его разместить? Чем и ввиду чего оно бы спекулировало? Речь идет не о том, чтобы отве­тить на эти вопросы. А на данный момент подчи­ниться такой необходимости: если требуется строго отслеживать, а значит прийти к тому, что требует строгой увязки, что нужно строго оце­нить или не мешать следовать своим чередом последствиям того, что выдается за «господство» в рамках настоящего контекста, и, следователь­но, выйти по ту сторону диалектики или сопос­тавительной логики со всем, что укладывается в ее стройную систему, то в этом случае сама

[634]

форма постановки вопросов (где? над чем? ввиду чего? в каком смысле? и т. д.) не достигает цели. При этом более уместен оборот «существует» (а существует ли оно, это господство? — спроси­ли бы мы), всю значимость которого еще пред­стоит оценить.⁵

Во Фрейдовом творчестве ведущая нить такой проблематики, по меньшей мере одна из таких нитей, пересекает слово и понятие, которое мы встретили. Возвращаясь к сцене fort:da,можно было бы приписать все усилия внука в повторе­нии игры «влечению к господству» (Bemächti-gungstrieb).Это по меньшей мере одна из воз­можных интерпретаций, к которой Фрейд при­бегает попутно «прежде, чем сделать еще одну попытку (сразу же после того: «Но можно еще попробовать другое значение (Deutung)».

Итак, речь идет о простом намеке, но то, что в нем содержится, отражается особенность вле­чения, которое якобы не поддается на то, чтобы его спутали с другим влечением. И оно занимает нас тем более, что, будучи не смешиваемым ни с чем другим, оно как будто участвует во всех других влечениях в той мере, в какой всякая эко­номия ПУ и его запредельной стороны сообра­зовывается с отношениями «господства». Тогда мы можем рассмотреть почти трансценденталь­ное преимущество этого влечения к господству, влечения к применению силы или влечения к за-силию. Последнее наименование мне кажется наиболее предпочтительным: оно лучше пока­зывает отношение к другому, даже в засилии над собой. И затем это слово сразу же начинает уста-

⁵ Проблематика «Существует» (Es gibt, There is)была за­тронута в другом семинаре (Дать время),фрагменты которого будут опубликованы дополнительно.

[635]

навливать сообщение с лексикой «давать», «брать», «посылать» или «предназначать», кото­рая издалека посылает нам сюда вызов и кото­рой мы вскоре займемся непосредственно. Вле­чение к превосходству должно быть также отно­шением влечения к себе: нет такого влечения, которое бы не побуждалось связаться с собой и обеспечить себе господство себя же в качестве влечения. Отсюда и трансцендентальная тавто­логия влечения к превосходству: это влечение в качестве влечения, влечения к влечению, навяз­чивость влечения. Речь идет также об отноше­нии к себе как отношении к другому, самоназна­чение fort:da,который дает, берет, посылает и предназначает, удаляет и приближает себя сво­им собственным шагом к другому.

Bemächtigung: ни слово, ни понятие никогда не выходили на передний план. Но они появи­лись очень рано: начиная с Трех очерков и далее с перерывами. В Словаре Лапланша и Понталиса ясно об этом говорится. По ту сторону...являет­ся важным ориентиром на этом пути, особенно в пассажах, касающихся садизма. Садистический компонент сексуального влечения может дойти до «преобладания» (beherrschen)над всей сексу­альностью. В этом случае он выступает в том, что Фрейд назвал «прегенитальной организацией», в роли частичного «доминантного» влечения (als dominierender Partialtrieb).Если оно стремится разрушить объект, то как же вывести это влече­ние из Эроса, спрашивает Фрейд, в то время, как эротическая функция направлена на сохране­ние жизни? Не идет ли здесь речь «собственно» о «влечении к смерти», которое, будучи отвле­ченным от «Я» влиянием нарциссического либи­до, реориентируется на объект? Тогда он, по-ви­димому, на службе у сексуальной функции: «лю-

[636]

бовное засилие» (Liebesbemächtigung),в ораль­ной организационной стадии либидо совпадает с уничтожением объекта. И в генитальной ста­дии садистический компонент начинает дейст­вовать автономно и стремится к овладению сек­суальным объектом, подчинению его себе, и насильственному доминированию над ним и проявлению над ним своей власти (bewältigen).Что и проявляется в двойственности «любовь — ненависть», в случае, когда «изначальному садиз­му» удалось сохраниться в чистом и необуздан­ном виде. Bewältigung,насильственное проявле­ние власти, засилие, является понятием, которое Лапланш и Понталис приближают к Bemächti­gung (превосходство, власть, овладение). Хотя если такое влечение к власти существует, если за ним признается наличие какой-то специфично­сти, следует признать, что оно играет очень ори­гинальную роль в самой «метаконцептуальной» и «металингвистической», точнее самой «доми­нирующей», организации речи Фрейда. Так как проблематика кроется именно в коде власти, и это не только метафора. Речь все время идет о том, чтобы выяснить, кто же «господин», кто «доминирует», у кого «власть», до каких пределов ПУ распространяет свою власть, как влечение может стать независимым от него или предшест­вовать ему, каковы служебные отношения между ПУ и всем остальным, что называется, между ко­ролем и его подданными и так далее. «Почты»* — это неизменно посты во властных структурах. И власть со своей стороны осуществляется через почтовую сеть. Существует общество влечений, совместимых или несовместимых между собой,

* Игра слов poste (франц)означает одновременно почта и пост (прим, ред.)

[637]

и в отрывке, на который мы только что сосла­лись (глава VI), динамика садизма является дина­микой власти, динамикой династии: частичное влечение должно дойти до преобладания над всей совокупностью влечений и подчинить ее своему режиму, и если ему это удастся, так это для того, чтобы совершить насилие своего пре­обладания над объектом. И если такое стремле­ние к засилию производится внутри как и снару­жи, если оно определяет отношение к себе как отношение к ближнему из влечений, если оно имеет «первоначальный» корень, тогда влечение к власти больше не позволит отвлечь себя от на­меченной цели. А также от почтовой власти. В своей автогетерологии влечение к почтовой власти является более изначальным, нежели ПУ и независимым от него. Оно также остается единственным, что позволяет нам определить влечение к смерти, как и, к примеру, изначаль­ный садизм. Иными словами, мотив власти явля­ется более изначальным и носит более общий характер, чем ПУ, он независим от ПУ, это его оборотная сторона. Но он не смешивается с вле­чением к смерти или же с навязчивым повторе­нием, он дает нам характеристики для их описа­ния и он играет по отношению к ним, как и к «господству» ПУ, роль трансцендентального предиката. По ту сторону принципа удовольст­вия — власть⁶. То есть почтовое ведомство. Но,

⁶ То, что я излагал на одном из семинаров, начиная с чте­ния и «монографического» исполнения, на примере од­ного текста Фрейда, настолько ли оно перекликается или каким-то образом соотносится с проектом, послу­жившим названием последней работе Ларюэля По ту сторону принципа власти (Пайо, 1978)? Она произво­дит на меня неблагоприятное впечатление. Не прибегая к непосредственному трактованию текста Фрейда, работа Ларюэля ссылается на него и уводит в сторону его глубинный смысл далеко по ту сторону самой паро­дийной цитаты ее заглавия. После Текстовых машин (Le Seuil, 1976), Ницше против Хайдеггера (Пайо, 1977), Закат писательства (Aubier-Flammarion, 1977) продолжаются активные исследования в этом направ­лении.

[638]

тем не менее, мы не совсем вправе заявить, что по ту сторону влечения к смерти — власть — или почтовое ведомство, несмотря на транс­цендентальную функцию, намек на которую мы только что сделали. Так как все, что описывает­ся в отношении влечения к смерти или навяз­чивого повторения, с последующим переходом к влечению к власти и заимствованию всех его отличительных признаков, в не меньшей степе­ни превышает пределы власти. Это одновре­менно и причина, и провал, и источник, и гра­ница власти. Власть существует, только пока су­ществует принцип или принцип принципа. Трансцендентальная, или метаконцептуальная функция относится к разряду власти. Таким об­разом, налицо только отсрочка власти. Отсюда и почтовое ведомство. По ту сторону всех кон­цептуальных противопоставлений Bemächti­gung помещает одного из менял между влечени­ем к засилию, в качестве влечения к влечению, и «стремлениям к власти».

[639]

Дата добавления: 2015-08-05