Fort:da, ритм

Третье возвращение Ницше, третье хождение по кругу, перед тем как отправиться обратно. В этом семинаре будет сыграно fort:da Ницше.

Это ритм.

Удовольствие — это в некотором роде ритм, говорится в одном из отрывков 1884 года.

То, что мы вынесли из По ту сторону- — не­ужели это не что иное, как ритм, ритм неизменно возвращающегося шага, который уходит, чтобы вернуться? Кто же это, кто уходит, чтобы вернуть­ся? И если есть тема в переводе этого отрывка, скорее тема, чем тезис, так это, наверное, rythmas и ритм темы, не менее, чем тема ритма.

Fort:da. Необходимо, чтобы самый обычный шаг содержал в самом себе отсутствие равнове­сия, чтобы занести себя вперед, чтобы позволить следовать за собой другому такому же шагу, кото­рый бы состоялся, и чтобы последующий сводил­ся бы к тому же самому, но другому. Необходимо, чтобы прихрамывание было заложено еще до лю­бого ритма, даже до ходьбы, unterwegs. До любого случайного ухудшения, которое могло бы заста­вить хромать само прихрамывание. Это ритм.

Если спекуляция остается вынужденно нере­шенной, так как она ведет игру на двух досках, се­анс одновременной игры*, проигрывая, чтобы выиграть, и выигрывая, чтобы проиграть, стоит ли удивляться, что игра не идет? Но ведь надо, что-

* Игра слов, позволяющая перевести как бандероль — контрабанда (прим. ред.)

[640]

бы у кого-то игра не шла, чтобы кто-то выиграл; если надо, ну если надо, чтобы игра пошла, то она и пойдет, но не так Правда, здорово хромает?

Намек на хромоту в последней строке книги пе­рекликается, как бы перемигивается украдкой в от­ношении неуверенной находки самого Фрейда. Прежде всего этот намек с очевидностью указывает на закон научного прогресса; в этом качестве он из­лагается в некотором подобии речи о методе Но он также просматривается в отношении демарша — или fart:da Фрейда. Я бы даже сказал, что он является и его пересказом, кратким рассказом. И переводом. Цитата поэта выделяет все в сцене написания без краев, без теоретических рубцов, подготовленной сообразно операции по установке протеза.

И вдруг все упирается в хромоту, в момент преодоления последней строчки текста. Но про­явим осторожность, вдруг опять ускользнет, ведь так уже случалось: уходит, потом опять уходит. Он собирался начать сначала. Последняя стра­ница, как раз перед тем как великий спекулянт решит, выясним ли мы когда-нибудь, почему «этого довольно», он едва не предложил сделать еще один шаг, который был бы, будьте уверены, очередным шагом в никуда, таким, как ритм.

Последняя страница, то есть последний абзац, сформулирован как бы в виде резолюции одним росчерком пера и в этом месте провозглашает уч­реждение (einzusetzen),как инаугурацию нового направления исследований, так, будто ничего дру­гого не остается, как давать новую установку и уч­реждать. Причем в этом месте. Но все это в сосла­гательном наклонении: Hier wäre die Stelle, mit weiteren Studien einzusetzen. Это было бы исходной точкой для новых исследований. В конце абзаца речь пойдет о новых вопросах, о других «вопро­сах и о других подходах». Однако в момент «ос-

[641]

тавления» (временного) партии, а точнее, пути, (надо быть готовым, говорит он, «лишний раз от­казаться от пути» [ einen Weg wieder zu verlassen ],по которому следовал некоторое время), в самый момент отказа звучит последний намек на протез, на дополнительный Ersatz. Только безутешные ве­рующие, которые «отвергнув» (также aufgeben)свой катехизис, требуют от науки заменителя (Ersatz)в виде застывшей догмы и ничем не омра­чаемого движения вперед. Но после дисквалифи­кации подобного продвижения в научном позна­нии, Ersatz — утешитель верующих сам без зазре­ния совести обращается к поэту за «утешением» (trösten).Эта поэма о прихрамывании должна уте­шить чересчур медленный шаг научного позна­ния (... über die langsamen Fortschritte unserer wissenschaftlichen Erkenntnis trösten).

Вот-вот установится тишина, это последний аб­зац, а также последняя страница. Хотя впечатление такое, будто в этой завершающей сцене заключи­тельного акта не высказывается ничего, ничего иного, кроме «потребности все начать сызнова», но за ее внешним немногословием удается разли­чить и нечто существенное. Это нечто не имеет сколько-нибудь отношения к молчанию, как тако­вому (например, Фрейд не имеет в виду буквально, как это представлено в переводе, что влечения к смерти, «по-видимому, выполняют свою работу в тишине», а незаметно, скрыто, не заявляя о себе (unauffällig)в отличие от подначальных ему (ПУ) влечений к жизни. Нечто, что имеет отношение не к молчанию, а ко времени, к единицам времени и, следовательно, к ритму. Вновь намечаемые иссле­дования, как представляется, принципиально на­правлены на решение вопроса, в котором «едини­ца времени» выступает как термин, значение кото­рого непреложно. Речь идет о следующей гипотезе

[642]

разве ощущения напряжения (приятные или не­приятные) возникают для того, чтобы облегчать нам различение между связанными и несвязанны­ми энергетическими процессами? Или же они со­относятся с абсолютной величиной или, предполо­жительно, с уровнем накопления, тогда как «чередо­вание удовольствия — неудовольствия указывает на изменение (Änderung)во временной единице вели­чины накопления?»

В однородном понятии какой-либо формы восприятия «единица времени» (Zeiteinheit)не имеет отчетливой выраженности. Следует по крайней мере это отметить, прежде чем погру­жаться в столь обширную проблему. Я попытался перевести ее в другую плоскость (в Фрейд и сцена написания),что придает некую «систематиза­цию» подходов к разрешению от, скажем, Фрейда и до, к примеру, Аристотеля, Канта, Гегеля, Гуссер­ля, Хайдеггера вопроса о значении времени.

Неотделимые от явлений как увязывания (следо­вательно, удовольствия — неудовольствия), так и от количественных характеристик (накопления энер­гии), так называемые единицы времени не могут, в свою очередь, обходиться без метрических или ритмических значений. По ту сторону противопос­тавления, отсрочки и ритма. По ту сторону запре­дельной стороны, линию раздела между которыми надо бы очертить, либо противопоставить сущнос­ти, по ту сторону той противопоставленной сторо­ны, по ту сторону противопоставления, ритма⁷.

⁷ См. некоторые замечания, которые касаются rythmas в Двойном сеансе (Распространение, стр. 204 и 312) и более точно соотнесены с Фрейдом («Экономическая проблема мазохизма») в Похоронный звон (стр. 174), где все сообразовывается с «прерывистым ритмом между «хромать» и «прихрамывать».

[643]

Можно ли думать об удовольствии?

Сколько угодно. Тогда, собственно, к чему за­даваться вопросом о том, что это. Оно — то, что каждый сам себе представляет.

А еще можно заниматься сравнением, перево­дом, трансфером, сортировкой, распространени­ем. Fort:da в ритме, заданном Ницше. Говоря об удо­вольствии, Ницше отмечает, что оно сравнимо с «неким подобием ритма» в чередовании мельчай­ших болевых ощущений, что неизменно воспри­нимается на уровне оттенков «более или менее». Он оговаривается «может быть», причем в контекс­те, где его риторика сама по себе выглядит более чем когда-либо озадачивающей; он оговаривается «может быть» и берет это в скобки «(Можно было бы, наверное, дать общую характеристику удоволь­ствию как ритмическому чередованию незначи­тельных болевых возбуждений)». В другом месте он говорит об удовольствии, о «некотором роде удовольствия» и в некоторых «случаях» при усло­вии «определенного ритмического чередования болевых возбуждений». С этого момента мы имеем дело с логикой различения, по которой радикаль­но отличное выводится не на основе противопос­тавления или противоречия: «Боль — это нечто иное, чем удовольствие, но не настолько, чтобы яв­ляться его противоположностью».

Представляется, что и другие афористические черты выявляют сущность запредельности прин­ципа удовольствия: боль — это якобы проявление самой сути существования, стремление к страда­нию заложено будто бы в основе жизни, она, дес­кать, и олицетворяет само стремление к власти, к необходимости дифференциации, на пути к кото­рой возникает сопротивление. В продолжение та­кой цепи рассуждений та сторона принципа удо­вольствия явилась бы скорее утверждением жизни,

[644]

чем стремлением возвращения к неорганическому. Но, мы в этом убедились, только что приведенный мотив далек от того, чтобы не фигурировать в текс­тах Ницше. Итак, следует (что и требовалось дока­зать) точнее учитывать в самом чтении и классифи­кационную разницу, и ритм. Ведь и другие призна­ки выставили на посмешище всех, кого волнует вопрос выяснения того, что же в конце концов глав­нее и что заправляет этим миром, удовольствие или боль. Вопросы подобного свойства должны быть оставлены: на потребу философского дилетантства, женским пересудам, говорит он, и еще, почему бы нет, поэтам, отдельным поэтам (уточняет он).

Все это выражено в Nachlass 80-х годов этой фразой, переводить которую у меня нет никако­го желания: «... aber in plötzlichen Fallen kommt, wenn man genau beobachtet, die Gegenbewegung ersichtlich früher als die Schmerzempfindung. Es stunde schlimm um mich, wenn ich bei einem Fehltritt zu warten hätte, bis das Faktum an die Glocke des Bewusstseins schlüge und ein Wink, was zu tun ist, zurücktelegraphiert wurde. Vielmehr unterscheide ich so deutlich als möglich, dass erst die Gegenbewegung des Fusses, um den Fall zu verhüten, folgt und dann...» *. Продолжение следует.

* «...при более внимательном подходе отмечается, что в случае неожиданности обратное действие произво­дится намного раньше, чем происходит восприятие бо­лезненных ощущений. Ведь исход оказался бы плачев­ным, если бы при неверном шаге я дожидался, пока данный факт колоколом отзовется в моем сознании, по­ка оно пошлет мне обратный сигнал о том, что мне не­обходимо в данном случае предпринять. Напротив, мне представляется как нельзя более отчетливо, что вначале следует обратное движение ноги во избежание непри­ятностей, и лишь затем...» (нем., вар. пер.)

Дата добавления: 2015-08-05