Железная хватка

Между Николаевским котлованом и переездом железная дорога, пересекающая местечко, врезана наиболее глубоко. Причем эта канава не только глубокая, но и имеет очень крутые склоны с обеих сторон. Со стороны местечка к железной дороге примыкают огороды частных домиков, а с другой стороны – железнодорожная лесопосадка. Это место - самое излюбленное среди местечковой пацанвы. Потому что взрослому туда забраться нелегко. Особенно поздней осенью и зимой во время гололёда. Даже козы, привыкшие карабкаться по самым крутым скалам, очень редко туда забирались. Не случайно во время войны наши партизаны облюбовали именно это место для подрыва немецких эшелонов.

Отец пояснял, почему. Сюда очень трудно подобраться любой технике, чтобы освободить этот участок пути от остатков взорванных эшелонов.

Туда нас влекли не только надежды найти какой-то необычный фантик от конфет довоенных времён, особую ракушку, которыми было выстлано полотно, но и желание испытать чувство преодолённого страха. Главным же образом, особенно в сорок шестом году, мы приходили сюда в поисках топлива. Здесь можно было найти куски кокса, антрацита, брикеты бурого угля или торфа, случайно упавших или кем-то сброшенных с платформ.

Не брезговали мы и щепками рассохшихся шпал. Ведь во время голода донимает не только нехватка еды, но и топлива, которая особенно ощущалась в безлесой Каменке.

Этот тоннель был рассчитан на одноколейный путь, а через год после войны здесь провели и вторую колею. И когда шёл поезд, мы, чтобы уберечься от всяких случайностей, едва не вжимались в откос. Особенно было страшно, когда в этот момент проходило два встречных состава.

Кроме нас частыми гостями тоннеля были куры из соседних дворов. Они тоже выискивали разнообразную добычу. Мы не раз были свидетелями, как налетевший внезапно состав вызывал панику среди птичьего племени. Некоторые куры метались от одного склона к другому, другие в испуге взлетали наверх. А были и такие, которые, потеряв голову, попадали или даже заскакивали под движущийся состав, пытаясь тут же выскочить наружу, чему препятствовали быстро мелькающие колеса.

Первое время как пассажирские, так и грузовые поезда вели паровозы «СО». Эти буквы мы расшифровывали как Серго Орджоникидзе. А в последнее время во главе пассажирских поездов появились новые, мощные и нарядные, «ФД» - Феликс Дзержинский. Их мощность позволяла не снижать скорость перед котлованом, как это почти всегда делали «СО».

И вот однажды под такой, летящий на полной скорости пассажирский состав, попал молодой петушок. Сначала он метался, как и все куры, оказавшиеся в такой ситуации, потом на какое-то время притих и вдруг, уже под самым последним вагоном не выдержал и сделал отчаянную попытку вырваться из этого ада.

Высокая скорость не дала ему проскочить между передними и задними колёсами. И когда поезд пролетел мимо, мы увидели на одном из рельсов пятно от головы злополучного петушка.

Хотя в военные годы мы насмотрелись всякого, но эта нелепая смерть нас потрясла. Когда я пришёл домой и рассказал об увиденном отцу, он произнёс загадочно:

- Да! У Феликса была крепкая хватка. Недаром его прозвали Железным.

Я много раз потом задумывался над этими словами и однажды, наконец, понял, услышав разговор матери с отцом. Они обменивались мнениями о новом законе о хищениях народной собственности.

Мы, пацаны, слышали об этом. И не только слышали. Но частенько «опробовали» новый закон на своих плечах: объездчики, если попадался им случайно под руку при сборе колосков, не стеснялись использовать нагайку. Но били не со зла, а так, для острастки. И ни разу ни у кого не отобрали собранные колоски или, тем более, никого не задержали и не оштрафовали.

Так что, скорее всего, Железный Феликс в их лице походил на Серго Орджоникидзе.

Вот когда начинал созревать зелёный горошек – он был в кормовых травах – тогда объездчики не церемонились. Да иначе и справиться с нами было трудно, потому что за этим лакомством мы отправлялись большими ватагами.

Да всё равно, что там этот зелёный горошек!? Это – мелочи. Вот бригада женщин, работающих на току, поймала с поличным весовщика. У него в специально приспособленных для этого нижних штанах нашли почти полпуда пшеницы. А дома, во время обыска, ещё почти три центнера. Это, почитай, каждый день он воровал больше десяти килограммов зерна. То-то и морда была у него цвета вареного рака.

Потом какая-то баба обратила внимание, что в кормушке свиной – остатки пшеницы. Он, гад, ею трёх своих свиней кормил.

Бабы так рассвирепели, что чуть не разорвали его вместе со специальными штанами.

Вот таких в основном и ловили, и судили по закону «о двух колосках».

Так им и надо! Нечего обкрадывать голодающих.

Раз картошка, два картошка…

Начало 1947 года и самая ранняя весна оказались для нашей семьи наиболее трудными. Хотя, казалось бы, должно было быть наоборот. Семья наша уменьшилась, Шурка был в армии, а Женя уехала в Харьков. Хотела поступить в лётное училище, но его к тому времени расформировали. Тогда она стала работать бензорезчиком на полигоне, где разделывали разбитую военную технику. Платили очень хорошо, к тому же давали карточки на дополнительное питание. Она и нам несколько раз высылала деньги. Но все равно Женя там долго не задержалась. Потому что часто происходили несчастные случаи. То взорвется баллон с бензином, то кислородный, а всё потому, что опытных работников было мало, а шланги изношены, с трещинами, через которые кислород вытекал. А на танках и другой технике - много масла, которое, соприкасаясь с кислородом, мгновенно загорается.

И после этого Женя уехала в Днепродзержинск, где, по слухам, наконец-то отыскалась одна из маминых сестёр, затерявшихся ещё в Гражданскую войну.

С конца февраля Лена начала получать рабочий паёк, потому что пошла учеником на машиностроительный завод. И мне тоже начали выдавать не детскую, а иждивенческую карточку. Вот вроде бы должно было стать легче с питанием, но Ленин паёк мы считали неприкосновенным, потому что выполнять норму без нормального питания ей было тяжело.

Однажды она принесла часть недоделанной работы домой, и мы с Лизкой решили ей помочь.

Задание поначалу оказалось легким. На отшлифованной пластинке была плотно, один виток к другому, намотана медная проволока. Её нужно было небольшим зубильцем разрубить вдоль всей пластинки и снять с неё получившиеся продолговатые колечки, как на цепочке на настенных часах-ходиках.

Этим занималась Лизка. А я соединял колечки в цепочку, прижимая плоскогубцами вплотную места разруба. И тут острый ножик, которым Лизка разъединяла колечки-заготовки, соскользнул и проткнул до крови ладошку.

Раненная, ясное дело, разревелась: что возьмёшь с девчонки! Но я её быстро успокоил:

- Не плачь без толку, а повторяй за мной: «Шла чёрная корова по мосту. Шла и встала. Кровь идти перестала». И так три раза надо… Ну, чего ты мелешь?! Не «бежать» перестала, а «идти». Это – заговор. Нужно повторять слово в слово.

Конечно, пока она несколько раз повторяла за мной нужные слова, кровь из неглубокой ранки перестала идти.

Говорю:

- Видишь, подействовало?

А сам думаю: «У меня и без всяких заговоров кровь быстро останавливается».

В общем, хоть и нетрудным оказалось Ленкино задание, а муторным, особенно для Лизки.

У меня в этом году, как я уже говорил, появился новый товарищ, который частенько подкармливал меня: то пирожок принесёт, то котлету, то ещё что. Его мать работала в коммерческой чайной, а отец – фотографом, всегда имел живые деньги.

Лёня Богданов пришёл к нам в класс в начале учебного года, и однажды я его крепко выручил. Он нёс из дому отцу фотоаппарат, а наша пацанва, не зная его, решила рассмотреть аппарат изнутри. И тут появился я. Не буду хвастать, в своей округе я был далеко не самый сильный и не самый бойкий. Но меня почему-то слушались.

Так мы с ним сдружились.

Мама куда-то уехала на поиски пропитания, а тут подошло время садить огороды. Для этой цели у нас строго хранилось с полмешка мелкой картошки. Отец перевязал его посередине, прихватил лопату и тяпку для меня, и мы направились на выделенный нам участок.

Он с мешком и лопатой шёл впереди, а я плёлся в нескольких метрах позади. Шли Скалами и в одном месте, когда отец перепрыгивал через ручеёк, я заметил, что из мешка выпала картошина. Я тут же её подобрал, ничего не сказав отцу. Через какое-то время подобрал ещё одну, ещё…Карманы моих штанишек отдувались от десятка с небольшим картофелин, размером каждая чуть больше голубиного яйца. Думалось, закончим сажать огород, разведу костёр, на такой случай у меня с собой всегда увеличительное стекло, испеку и за последние дни отведу душу давно забытым лакомством. Конечно, от голода мы не пухли, но постоянное недоедание в течение года сказывалось.

Хотя было ещё рано, солнце жарило вовсю. И отец, ещё не доходя Скал, сильно вспотел. Я радовался, что с потерей нескольких клубней ему станет легче, и в то же время посоветовал:

- Пап! Ты бы хоть рукава закатал, всё не так жарко будет!

Отец кивнул, вроде в знак согласия, а ответил отрицательно:

- Не могу, сын, душа не позволяет. Немцы, в особенности в начале войны, любили щеголять с закатанными рукавами. И сейчас, стоит мне увидеть человека в таком виде, кажется, что это фашист.

Вскопать делянку в пятнадцать соток за один день больному отцу и ослабленному долгим недоеданием подростку было не под силу. И потому отец копал ямки только под будущий куст. Управились часам к трём. После этого понатыкали между рядами картошки фасолин, а по меже – кукурузу и подсолнухи.

Сели отдыхать. Отец, выходивший из дому только в парикмахерскую, раз в неделю, еле дышал. А когда пришёл в себя, сказал:

- Ну, а теперь давай посадим те, что ты успел подобрать.

Я не знал, куда деваться от стыда. А отец не стал меня укорять, читать нотации, а разъяснил:

-Ты сам подумай: ну, съешь ты сейчас эти десять картофелин-горошин. И не почувствуешь. А представь, сколько из них вырастет плодов к осени! Несколько вёдер. Вот и отведёшь душу. Так испокон веку повелось: крестьянин лишний день голодным просидит, но отведенную ниву засеет сполна. Без этого, наверное, и жизнь давно бы закончилась.

Так я впервые в жизни понял, что нельзя жить только сегодняшним днём.

Отдыхая после окончания работ, я представлял, что, несмотря на сухую землю, после первого же дождя всё посеянное проклюнется через несколько дней, а ещё недели через две-три нашего нынешнего огорода не узнаешь. Ещё столько же пройдёт, и кое-что из огородины уже можно будет употреблять в пищу.

Но всего этого увидеть мне в этом году не довелось: нас с Лизкой через день определили временно в детский дом, что в Михайловке, в девяти километрах от райцентра.

«Сироты казанские»

На этот раз я узнал заранее, что нас с Лизкой определяют в детдом и решил наведаться на место находки нашей пушки.

Сначала заглянул во двор военкомата. Сорокапятка всё так же стояла на помосте, имела праздничный вид. После этого я побежал в Тростянку. Пришлось идти одному, все пацаны были заняты своими делами. И вот я стою на месте нашей находки. Вокруг тишина, жутковато. Ещё и ещё раз всматриваюсь в окружающие деревья и кусты, и в голову ничего не приходит. Вдруг, рассматривая склон, заросший непроходимыми зарослями орешника, на фоне недалекой лесной опушки замечаю вверху этой гущи несколько поломанных веток. И на некоторых из них – листья.

Я удивился. Для новых листьев очень рано, а старые на орешнике так прочно не держатся. С великим трудом продрался по крутому склону вверх к поврежденным веткам и метров с двух с ужасом понял, что никакие это не листья, а кусочки материи. Как сразу сообразил, это - обрывки солдатской одежды.

Действительно, ещё метрах в двух от этого места на самой опушке, впритык к ряду опоясывающих лес кустарников тёрна, расположилась почти ровная площадка, по размеру как раз подходящая для огневой позиции сорокопятки.

Оглядываясь вокруг, как будто опасаясь встретить погибших артиллеристов, я поднялся на площадку и тут, как мне показалось, понял, что же здесь на самом деле произошло три с лишним года назад.

Следов было предостаточно: открытая часть площадки смотрела на автомобильный мост через лощину железнодорожного котлована, по которому немецкие танки пытались прорваться в местечко. Как рассказывали старшие, это произошло в момент начала разгрома окруженной Корсунь-Шевченковской группировки немцев. Но и здесь им вырваться не удалось.

Дальняя часть площадки была усеяна обломками снарядных ящиков, и уже едва заметными останками орудийного расчета. Валялись искорёженные винтовки, помятые артиллерийские гильзы. На срезанном осколком суку висел полевой бинокль…

Вражеский снаряд, как видно, попал в боеприпасы, и взрывной волной пушку сбросило вниз. К месту находки она съехала по густому орешнику и внизу, перевернувшись, стала на колёса. А за два года, ко времени её обнаружения, кустарник выпрямился, и, обросший листьями, скрыл все следы.

В этот же день я снова побывал в военкомате и рассказал об увиденном. А на следующий день мы с Лизкой и мамой пешочком отправились в Михайловку, в детдом.

Была середина апреля, до конца учебного года оставалось совсем немного, и поэтому школьные учителя внимания нам уделяли немного, больше смотрели на справки с нашими оценками.

Через несколько дней началась Пасха. Сельские ребята из нашего класса щедро угощали меня кусочками кулича, яичками-крашенками и другими домашними лакомствами. Так же – и Лизку и всех детдомовцев.

В детдоме мы, конечно, не голодали. Но остатки былого недоедания давали о себе знать. И угощения новых одноклассников были как нельзя кстати. Да и в самом детдоме ребята к нам отнеслись по-дружески. Старались помочь побыстрее влиться в коллектив.

А со временем я и здесь нашёл возможность подкормиться. В детдоме была своя небольшая пекарня, в которой заработанное в колхозе зерно после помола на колхозной же ветряной мельнице, расположенной на пригорке при въезде в село, раза три в неделю превращалось усилиями тёти Насти в самодельный хлеб – дополнительный «приварок» к выходному дню.

Она бы и нормальный хлеб пекла, но у неё не было русской печи.

А мне к общей добавке присоединялась персональная добавка за помощь тёте Насте. То дрова ей носил, то воду, то выносил мусор.

В общем, через месяц мы с Лизкой совсем перестали ощущать недоедание.

Хотя в детдоме мы были единственные, имеющие обоих родителей, никто нам это в укор не ставил. К концу учебного года я понял, что нам, детдомовцам, завидуют и городские, и сельские ребята. Городские – из-за обеспечения нас нормальным питанием, а сельские – школьной форме и всем школьным принадлежностям.

Лето после окончания учебного года оказалось ничем не примечательным, обычным, сулило хороший урожай. Мы так же ходили помогать лесхозу. Некоторые ребята постарше вообще работали в колхозе постоянно. Это было выгодно для детского дома, директор которого, Лидия Михайловна, всё делала для того, чтобы детям здесь было уютно.

А для старших ребят, мы знали, за счёт этих заработков готовилось «приданое», которое выдавали каждому, кто окончил среднюю школу и уходил в самостоятельную жизнь.

Дата добавления: 2015-08-05