Понятие «мира» в Послании к Римлянам и b римской пропаганде и религии

В главе четвертой я показал то важное место идеи мира (с Богом и в человеческих отношениях), которое она занимает в различных частях Послания к Римлянам. Частое и существенное акцентирование данной темы имеет параллель в римских источниках, как литературных, так и эпиграфических (надписи и монеты)[139]. Говоря более точно, популярность идеи мира была результатом возвышения Августа и установления принципата после десятилетий гражданского неповиновения и гражданской войны. Самым очевидным выражением этой подоплеки было возведение алтаря для почитания «Мира Августа» (ara pacis augustae), освященного в девятом году до н. э. Но уже Цезарь восхвалялся в качестве «миротворца» в надгробной речи Марка Антония[140], что, возможно, явилось отзвуком надписи рах (лат. «мир») на монетах, которые чеканились Цезарем в конце его жизни. Эту тему подробно развивали поэты эпохи Августа, такие как Овидий[141], Тибулл[142] и Вергилий[143].

Менее известно то восхваление «римского мира», установленного и охраняемого при династии Юлиев–Клавдиев, которое достигло своего второго зенита в годы, когда Павел писал Послание к Римлянам. К концу 54–го года н. э. многообещающий молодой правитель по имени Нерон Клавдий Цезарь Август 1ерманик наследовал своему отчиму (Клавдию), который в ходе своего правления стал весьма непопулярным. В момент своего прихода к власти Нерон едва достиг семнадцатилетнего возраста, и в течение года римляне поняли, что у этого нового правителя нет честолюбивого стремления к военным победам.

Вместо этого он выказывал рвение к стимулированию культуры и к угождению публике в качестве поэта и театрального актера. К несчастью, в своих усилиях явить себя величайшей «поп–звездой» своего века он переоценил собственный талант.

Однако поначалу публика приветствовала его с большим энтузиазмом. Из предшественников он предпочитал Августа как образец, которому он обещал следовать[144]. Мы располагаем несколькими литературными произведениями, в которых окончательное установление мира на земле приписывается ему или ожидается от него. Поэт из Сицилии по имени Кальпурний поет[145]:

Нечестивая Богиня Войны [Беллона] сдастся, и ей свяжут за спиной ее побежденные длани, и, обезоруженная, она обратит свои лютые зубы на собственные внутренности; против себя самой будет она вести гражданские войны, которые еще недавно сеяла она по всему миру (…) Наступит прекрасный мир, прекрасный не только внешне (…) Милость возобладала над всяким пороком [146], который носит ложное обличие мира, дабы он удалился прочь: она сломала всякий бешеный клинок меча (…) В ее полноте наступит мир; не зная извлекаемого из ножен меча, она возобновит еще раз правление Сатурна [147] в Лации и возобновит опять правление Нумы, который первым учил войска, ликовавшие в бойне, стремиться к миру.

Подобным образом, неизвестный поэт того же времени, чьи стихи были найдены в библиотеке швейцарского монастыря в Айнзидельне, писал:

Мы жнем не посредством меча, и города с накрепко запертыми стенами не готовятся к неописуемой войне: нет ни одной женщины, которая (…) дала бы рождение врагу. Наша молодежь без оружия может вскапывать пажити, и юноша, приученный к неторопливо движущемуся плугу, дивится на меч, висящий в доме его отцов¹³.

В своей четвертой эклоге (стихи 142–146) Кальпурний откровенно приписывает достижение этого мира Нерону и показывает себя убежденным в том, что Нерон, должно быть, — один из богов в обличий человека (может, и сам Юпитер!). В сходном умонастроении племянник Сенеки Лукан составил вступление к своему эпосу о гражданской войне, в котором он предвосхищает обожествление Нерона в связи с всемирным окончанием всяких войн¹⁴.

Если в своем Послании к Римлянам (но не в других посланиях) Павел оказывает предпочтение языку мира (и гармонии), то естественнее всего объяснить это тем, что он сознательно подразумевал эту идеологию. Это не означает, что он с готовностью подписался бы под заявлением, что мир на земле есть дар со стороны владык империи. Будучи далек от подобных мыслей, он, возможно, как раз выносит им приговор, подразумеваемый в его цитате из Ис 59:8 в Рим 3:17: «Они не знают пути мира». (В библейской языковой традиции это означает не только неведение, но также отсутствие заинтересованности и опыта.) Эта фразеология мира привлекала Павла в его интерпретации Благой вести своей явной апелляцией к публике, что указывало на глубокое желание мира у простых людей. В конце концов, за последние десятилетия республики и за время восхождения к власти Октавиана Августа было слишком много кровопролитий. С другой стороны, акцент на измерении мира в Благой вести никоим образом не вводил в заблуждение. Для подобного выбора у Павла имелась поддержка в лице его любимого пророка (Исайи) — см. стих Ис 52:7, сокращенно цитируемый в Рим 10:15 и подразумеваемый в Деян 10:36 и Еф 2:17.

Но как насчет мира с Богом или примирения с Ним? Конечно же, эта центральная для вести Павла терминология, используемая в Рим 5:1, 10, 11 не имеет никаких параллелей в имперской пропаганде. Но она является ответом на глубокую озабоченность традиционной римской религии. В то время как греческая философия все больше и больше отказывалась от идеи, что боги подчиняются настроениям и что люди должны бояться их гнева, для консервативных римлян[148] забота о мире с богами (pax deorum или pax deum) была жизненно важной. Беды своей истории они истолковывали как божественные приговоры и как призывы к усилиям вымолить у богов мир¹⁶. Таким образом, Павел извлекает выгоду из удачного совпадения, когда предваряет Благую весть, которую он намерен проповедовать в Риме, акцентированием проблемы справедливого гнева Божьего (см. Рим 1:18), который преодолен искупительной смертью Христовой (см. Рим 5:9–11), чтобы всем верующим был дарован мир с Богом через Господа нашего Иисуса Христа (см. Рим 5:1). Хотя апостол, не колеблясь, осуждает языческое многобожие и поклонение творениям (к коим, безусловно, относятся и правители) вместо Творца, он не пренебрегает теми точками соприкосновения, которые могут послужить мостами для будущих новообращенных на их пути к вере во Христа.

Если подвести итоги, то и интерпретация Благой вести, и акцент на мире и гармонии в этических пассажах Послания к Римлянам могут быть поняты как сознательная дань уважения к ценностям того культурного контекста, в котором находятся адресаты послания. Представляясь римским христианам, Павел не только демонстрирует свою «ортодоксальность» в терминах раннехристианских убеждений и свою верность ветхозаветному наследию, но и свою творческую способность к встрече с новыми горизонтами миссионерских устремлений.

Дата добавления: 2015-08-05