От войны к социальной гигиене

Но логика, которая подвела Ленина в августе 1918 г. к решению об открытии первого концентрационного лагеря (ознаменовавшего рождение системы, ко­торая будет известна под названием ГУЛАГ, т. е. Главное управление лагерей),

ЧАСТЬ IV. Государство, гражданское общество, нация

вытекает не только из стремления очиститься от врагов и приравнивания поли­тики к военным действиям. Она является результатом второй социологической и политической кампании: перехода от категорий войны к категориям социаль­ной гигиены. Отдельные группы лиц были заклеймены как вредоносные, пара­зитические и уподоблены насекомым, опасность которых связана не со злым умыслом (как у явного врага), а с природной вредностью. Природной, посколь­ку и в самом деле речь идет о «натурализации» социального (приближающейся к расизму), которая исходит из того, что некоторые группы или классы опасны по самой своей сути и должны быть как таковые уничтожены, чем бы они ни зани­мались.

В наименее резкой форме заклейменные группы просто исключались из со­става общества, что и было внесено в первую Советскую Конституцию 1918 г., которая лишала гражданства представителей буржуазии. Преамбулу Конститу­ции составила «Декларация прав трудящегося и эксплуатируемого народа», на­писанная самим Лениным. Были случаи, когда отдельные личности просто из­гонялись из России (например, бывшие меньшевистские руководители). Но чистка могла принимать и форму «очищения земли русской», направленного против социальных категорий, общественная природа которых делала их опас­ными, как опасны вши, переносящие тиф. Эти категории приговорены самой историей. Кулаки, буржуа, интеллигенты исключались таким образом из обще­ства путем лишения прав и политики чисток, которая доходила до кампаний по истреблению: во время кризиса летом 1918 г. Ленин призвал к развязыванию кампании по уничтожению кулаков, которая не получила продолжения лишь из-за того, что в широких масштабах развернулась гражданская война. Но эта политика вновь была пущена в ход Сталиным в 1929 г. во время насильственной коллективизации.

Можно, следовательно, спорить о периодизации советского строя, предло­женной Ханной Арендт и Раймоном Ароном, которые считают, что период, от­крытый «большим террором» 30-х гг., стал новой фазой в истории режима, кото­рый, собственно говоря, заслуживает названия тоталитарного. Фактически все отличительные черты, позволяющие определить режим как тоталитарый, были налицо с того самого момента, когда большевики захватили власть, по причине самой концепции политики у лидера партии, который во многом способствовал ее победе. Поэтому не следует обманываться в толковании, например, нэпа (но­вой экономической политики) в 1921 г., когда закончился этап военного комму­низма (реквизиции, продразверстка) и произошел частичный, но эффективный возврат к рынку, а Ленин предусматривал даже строительство социализма на базе кооперативов. Но политические репрессии и полицейский террор не слабели. Поскольку Ленин и в 1921 г. не видел другой альтернативы для будущего, кроме белого террора, проводимого итальянскими фашистами, или красного террора, осуществляемого коммунистами, он, в этой безжалостной симметрии между ним самим и Муссолини, одновременно провозглашал политику класс против клас­са, выдвигавшуюся III Интернационалом (Коминтерном) до 1934 г., и как бы подталкивал к отождествлению большевизма и фашизма («О продналоге», ап­рель 1921 г.).

X. Государство и гражданское общество

•311

Дата добавления: 2015-08-03