Является ли иконоборчество политическим конфликтом?

Таким образом, выступление иконоборцев является примером переплетения политики и веры, которое требует величайшей осторожности в вопросе объяс­нения политических и религиозных механизмов. Можно считать, что, запрещая антропоморфные образы и принимая с согласия духовенства иконоборческий декрет, император Лев III хотел подменить культ Бога своим собственным. Ико­ноборческий император хотел монополизировать символический капитал или, по меньшей мере, максимально использовать его для политических целей. Од­нако изображения Христа, которые он приказал уничтожать, были замешены крестами, крестным знамением, благодаря которым император Константин одер­жал победу (например, в изображении на монетах), и нет никаких признаков того, что изображения императора-иконоборца получили распространение. В этом смысле иконоборчество явилось в большей мере усилением культа Хрис­та как некоего символа, нежели выражением соперничества между двумя фор­мами власти.

Другое политическое толкование вопроса состоит в предположении, что им­ператоры-иконоборцы искали поддержки части населения, выступавшей про­тив икон, и обеспечивали себе средства для более успешного соперничества с мусульманами, также втянутыми в иконоборчество. Это подтверждается тем, что первый иконоборец Лев III был выходцем из окраинной области империи и дей­ствовал в контакте с иконоборческим населением именно в этом направлении, тогда как иконопоклонники (защитники икон) были более многочисленны в европейской части Византийской империи. Но в этом случае вместо того, чтобы анализировать конфликт иконоборцев исходя из гипотезы, что иконоборчество является стратегией усиления власти перед лицом соперников в политической игре, следовало бы предположить, что император Лев III мыслил (мы не реша­ется сказать — видел) иконы в свете специфической идеологии, которая и при­нудила его принять решение, подхваченное его последователями. В той части империи, откуда происходил император, изображения не имели положительной духовной ценности, они не воспринимались как предмет, который невидимое превращал в видимое, а использовались как нечто магическое. Напротив, в той части Византийской империи, которая является прямой наследницей классиче­ской Греции, видимая форма принималась как опора и выражение невидимого

ЧАСТЬ IV. Государство, гражданское общество, нация

торые они защищают, Лютер осуждает и попытки разрушения политической власти и общественные движения, которые ополчаются на частную собствен­ность. Более того, он превозносит полезные социальные функции, которые со­действуют всеобщему благу. Он бесспорно выступает поборником аскетизма в мире, который побуждал бы к экономии, но, поскольку позволительно любить и хорошую еду, то он в целом поддерживает полезную групповую деятельность и рациональность коллективного социального поведения. Не говоря уже о его тре­бованиях насчет поощрения школьного обучения, которые привели к становле­нию общественной политики с многовековым результатом, он предложил, на­пример, во время эпидемии чумы меры борьбы против этого бедствия, проведе­ние гигиенических мероприятий за счет общества, рационализацию усилий на основе принципа оптимизации средств. Отброшенный и безжалостно разбитый «фанатиками», которые отказывают во всякой ценности земному городу во имя града Божьего и его безусловного превосходства, активный разум может и дол­жен поставить себя на службу жизни в гражданском обществе (напомним, что этот термин у Лютера и Меланхтона является синонимом государства, граждан­ской общности).

Здесь находится один из источников двух моделей власти, анализируемых Мишелем Фуко. В то время как Макиавелли во Флоренции теоретически обос­новывает средства достижения суверенитета в государстве на основе логики, где «народ» является возможным союзником государя в его борьбе против знати, а значит, выступает как важнейший стратегический фактор, Лютер, утверждая абсолютное первенство царства Божьего, отметает смешение двух царств и в то же время возрождает старую аристотелевскую идею о том, что гражданское об­щество должно быть местом всеобщего блага.

ПАСТЫРСКОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО (МИШЕЛЬ ФУКО)

Наряду с макиавеллиевской политикой virtu, с XVI—XVII вв. утверждается глубоко отличающаяся от нее модель пастырской власти, где вопрос стоит не об укреплении или стабилизации власти государя, а об обеспечении функциони­рования самого государства. Мишель Фуко стремится противопоставить два типа властных отношений на Западе: один из них направлен на строительство суве­ренного централизованного государства, другой обращен к людям и призван руководить ими постоянно и последовательно. Этот тип индивидуализирован­ной власти получил название «пастырский»¹. Пастырь занят тем, что опекает и защищает свое стадо и заботится о хорошем самочувствии каждого животного. О*н стремится не столько к обладанию силой, способной навязать его господст­во, а ищет наилучшие способы управления стадом. Это противопоставление от­ражает различие между юридической моделью власти и ее стратегической моде­лью. Согласно первой концепции, свойственной периоду абсолютной монар-

¹ См.: Foucault Michel. Omnes et singulatim: vers une critique de la raison politique.

т

ЧАСТЬ IV. Государство, гражданское общество, нация

ванной налоговой системой. «Государственный интерес» состоял в развитии це­лого ряда новых секторов вмешательства под специфическим углом — улучше­ния условий жизни людей. Государство-полиция, пастырское государство не слишком беспокоится о догматических истинах религии, но с интересом следит за моралью, в той степени, в какой занимается питанием и здравоохранением. Авторы рекомендаций XVIII в. в своих теориях организации и регламентирова­ния общества приходят к парадоксальному выводу: речь идет о том, чтобы сде­лать людей счастливыми путем обеспечения им лучшей жизни, и в то же время их развитие должно усиливать мощь государства. Таким образом, современное государство при своем рождении было одновременно «индивидуализирующим и тоталитарным».

Однако эту форму государства, может кто-то добавить, нельзя смешивать с однопартийным тоталитарным государством, образ которого не связан с попыт­кой рационализации того же типа, поскольку его технологии направлены преж­де всего не на индивидуализацию власти с целью контроля и возможного взятия на себя тотальной заботы о всех «индивидах», а на проведение массовой чистки общества и его «тотальной» реконструкции. И действительно, если государство при его строительстве в классический период определялось не его сущностью, а множеством практических дел, в ходе которых складывались различные формы рациональности и где управляемость выступала как систематизированные уси­лия по воздействию на гражданское общество, то политические тоталитарные системы будут вводить специфический тип организации. В период либерально­го правления государство не превращается в некую субстанцию, окутывавшую туманом все общество, а становится «мобильным эффектом режима многосто­ронней управляемости». Амбиции тоталитарных режимов можно понять совер­шенно иным способом, который связан с изменением построения, а не с изме­нением строя: либеральное государство создавалось путем развертывания про­грамм, направленных на организацию политики жизни и выживания, при по­мощи проведения различия между политикой как насилием и полицией как ад­министрацией, между суверенитетом и управляемостью; что же касается тота­литарных режимов, то они выбирают в качестве структурирующего элемента своей деятельности организованное насилие над населением. Специфика тоталитар­ного государства состоит в том, что сердцевиной политики стало уничтожение (невзирая на число жертв).

«Тотализирующие» устремления государства-провидения, развитой формы пастырского государства, совершенно иные. Как только закончилась Вторая мировая война, оно приступает к совершенствованию технологий управления социальной сферой, разработанных, в частности, в бисмарковской Германии (National Public Health Service в Великобритании и служба социального обеспе­чения во Франции), и, опираясь на неокейнсианские методы, выполняет задачи распределения доходов в период фазы роста «славных» 30-х гг. Однако нефтя­ной кризис 1973 г. повлек за собой свертывание или отступление государства, во Франции оно приняло форму децентрализации (закон 1982 г.), вследствие кото­рой местным властям передается ряд полномочий государства (школьное стро­ительство, защита детства), чтобы обеспечить лучшее управление ресурсами,

X. Государство и гражданское общество

объем которых в целом сократился. Но это отступление, довольно массирован­ное в Великобритании и Соединенных Штатах, коснувшееся экономической политики в связи с отказом от регламентации, подталкиваемым Рейганом и Тэтчер, не поставило под удар некоторые пастырские функции государства. Из-за кризиса пришлось более разумно планировать расходы во Франции, что ока­залось нелегким делом, поскольку мощь фармацевтического лобби, например, или корпораций в сфере здравоохранения позволяла им противиться мерам кон­троля, ограничения или сокращения доходов, которые противоречили их про­цветанию или их статусу. Однако ни в одной из западных стран система соци­альной защиты не была разрушена: размах скрытых и явных социальных кон-

I фликтов, непрочность статуса некоторых групп населения обусловили сохра­нение защитной роли государства (например, в разработке государственной политики помощи безработным путем установления минимального дохода вы-

| живания (МДВ) во Франции) или проведение реформ, позволяющих увели­чить долю отдельных лиц в системах социального страхования и защиты (в этом состоит суть реформ, включенных Биллом Клинтоном в его программу на 1993— 1994 гг., которая должна привести к созданию новой системы универсальной заботы о здоровье).

Таким образом, государство испытывает постоянное воздействие напряжен­ности между суверенитетом и управляемостью, которые стали скорее двумя по­люсами его деятельности, нежели двумя фазами его истории: это нашло выраже­ние в создании ударной силы и установлении минимального дохода выживания. Сочетание микрофизики властей, посредством которой управляется жизнь в ее мельчайших проявлениях, и тотализации, благодаря которой организуется мощь государства в соперничестве с другими государствами и которая находит свою куль­минацию в войне, порождает постоянный вопрос о легитимности государства (см.: Со/as D. Etat, in Duhamelet Meny. Dictionnaire constitutionnel. PUF. P. 415).

Дата добавления: 2015-08-03