Государство кладет конец войне всех

ПРОТИВ ВСЕХ (ГОББС)

Эта модель близка к модели, предлагаемой Гоббсом. По его мнению, ис­точником отрицательного начала является природа (неполитическое соци­альное), а носителями положительного — институты (политическое или граж­данское общество). Для Гоббса человек есть жертва страстей, которые можно квалифицировать как социальные в той мере, в какой они связаны с взаимо­отношениями людей, хотя в то же время эти страсти противоположны соци­альности, так как люди в своем «естественном состоянии» вовлекаются стра­стями в разрушительную сверхконфликтность. Естественное состояние ха­рактеризуется прежде всего царящим в нем равенством: все люди равны, по­тому что каждый, даже самый слабый, имеет достаточно сил, чтобы убить самого сильного (прибегая к хитрости или объединяясь с другими). Но ра­венство людей в природном состоянии состоит также в том, что все они, бла­годаря опыту, приобретают осторожность и практическую мудрость. Так воз­никает равенство в умении и способностях, а также в надежде добиться осу­ществления собственных целей.

Из этого вытекают три причины войны в природе человека: это соперничест­во, недоверие и любовь к славе; три типа агрессивности, связанные со стремле­нием к выгоде, к безопасности и к известности.

Соперничество возникает потому, что люди, желающие получить одно и то же, становятся врагами. В самом деле, если агрессору нечего опасаться, кроме силы других людей, если одни сажают, сеют, строят, живут в удобном месте, ве­роятно, что другие, объединив свои силы, будут всячески пытаться не только лишить их собственности и плодов их труда, но и отнять у них жизнь и свободу. Такой агрессор сам станет вероятной жертвой другой агрессии.

Так порождается всеобщее недоверие, ибо осторожность требует упреждаю­щих действий для подчинения себе достаточного числа людей, чтобы более не опасаться враждебных сил. Однако таким путем нельзя достичь состояния рав­новесия, поскольку существуют такие люди, которые в погоне за могуществом будут готовы переступить порог собственной безопасности, и тогда другие, что­бы сохранить себя, должны также наращивать свои силы.

Наконец, любовь к славе (гордыня) возникает потому, что в условиях общест­венной жизни каждый хочет, чтобы другие уважали его настолько, насколько*он

ЧАСТЬ I. Институт политики

уважает сам себя; при этом, стремясь добиться признания собственной значи­мости, он может не остановиться перед тем, чтобы нанести вред другим.

Поэтому, пока люди не подчинены общей власти, они от природы наделены правами, но их естественные права вступают во множество противоречий и из-за этого полностью теряют свою эффективность: каждый может присвоить себе что ему угодно, но ничья собственность не гарантирована. При отсутствии ин­ститутов, держащих людей в повиновении, они находятся в состоянии войны всех против всех (bellum omnium contra omnes), которая препятствует развитию техники, искусства, знания, притом оказываются в положении, сравнимом с положением американских дикарей. И тогда «жизнь человека одинока, бедна, беспросветна, тупа и кратковременна» («Левиафан», гл. XIII). С созданием граж­данского общества, commonwealth (единого рынка), республики, государства люди заключают между собой «договор», по которому все и каждый передают часть своих прав в разных сферах суверенному правителю (государю или собранию). Ограничив себя только необходимой свободой, они отказываются от тех своих прав, которые мешают взаимному миру, и тогда общественная жизнь политизи­руется и вследствие этого умиротворяется. Институированная суверенность (су­веренность не в смысле монархии, а в смысле обладания верховной властью) создает политическое сообщество: по взаимной договоренности она получает от людей право использовать силу и ресурсы всех в интересах мира и коллектив­ной защиты. Возникает политический «субъект» как разумный и рациональный человек, использующий эти качества, чтобы избежать квазиживотного состоя­ния и прийти к полноценной человеческой жизни.

Итак, в противоположность Аристотелю, Гоббс не считает, что человек есть политическое животное, а полагает, что политика превращает животное в чело­века: то же самое утверждает и Руссо, полагая, однако, что переход от природно­го состояния к политическому государству является негативным явлением, хотя это неизбежно и необратимо.

СУЩНОСТЬ ПОЛИТИКИ СОСТОИТ В ВОИНЕ (ШМИТТ)

Первая книга Гоббса, опубликованная на французском языке в переводе, по­лучившем одобрение автора, носит название: «Философские элементы гражда­нина. Политический трактат, раскрывающий основы гражданского общества» (1649). Термин «гражданское общество» употреблен здесь для противопоставле­ния природному состоянию, и его синонимом, в числе прочих, мог бы быть тер-,мин «политическое общество». Но слово «гражданское» противопоставляется также Гоббсом слову «дикое»: гражданское общество есть место цивилизации, развития искусств, техники, благосостояния. Возникновение на основе догово­ра абсолютной власти не только приносит мир, но и создает условия жизни, ко­торую можно определить как буржуазную. После того как люди принимают ра­циональное решение расстаться с природным состоянием, война становится войной между нациями (что частично подтверждается контекстом религиозных гражданских войн и английской революцией). В гражданском обществе жизнь

Человек — политическое животное

есть высшее, неотъемлемое благо (этой теме посвящена вся глава XXI «Левиа­фана»). И если в войнах, происходящих между государствами, между суверен­ными державами, пожертвовать жизнью почетно для воина, то «уклонение от битвы не преследуется законом, но является трусостью». В более общем плане страх, заставляющий солдата покинуть поле сражения, является не преступле­нием против государства, а моральным проступком, влекущим за собой бесчес­тие. Этот тезис, противоречащий идеал у античного патриотизма, приводит Гоббса к утверждению, что храбрость не является добродетелью.

Карл Шмитт в книге «Понятие политики» (1931), в основе которой лежат лек­ции, прочитанные в 1927 г., утверждает совершенно иное: «Государство как по­литическая целостность и центр принятия решений удерживает и концентриру­ет огромную власть: у него есть возможность вести войну и, следовательно, от­крыто распоряжаться жизнью человеческих существ». Здесь он пока не слиш­ком далек от того, что сказал бы Гоббс, если не считать использования крайне важного для него, Шмитта, термина «решения». Но пойдем далее: «Ибоу'м^ belli (право войны) предполагает, чтобы все было именно так; в государстве вопло­щены обе возможности: возможность требовать от своих граждан готовности пойти на смерть и другая возможность — потребовать от них готовности убивать человеческие существа, находящиеся во враждебном лагере» (с. 87). В то время как английский философ выступал за построение гражданского общества, за использование политики как средства конструктивного противодействия при­родному состоянию, эквивалентному состоянию войны, немецкий теоретик видит в войне сущность политики, в том числе и в войне между целыми народами (и, конечно, рассматривает Версальский договор 1919 г. как диктат).

В качестве критерия для определения политики он предлагает разделение на друзей и врагов. Понятие «враг» следует понимать в его прямом смысле: это тот, кто вам враждебен. Позднее (в 1963 г.) Шмитт уточнит, что его концепция врага не означала, что этот враг должен быть уничтожен и что он имел в виду «оборону, испытание сил и установление общей границы». Такая концепция врага во мно­гом заимствована из феноменологии внешних войн государств, располагающих территориальным суверенитетом. Шмитт предлагал разработать такой критерий политического, который имел бы практическое и дидактическое значение. Гово­ря о своей теории, он утверждал задним числом, что она могла вызывать только раздражение у тех, кто создал для себя абсолютного врага (расового — как нацис­ты и классового — как большевики), потому что уже сам факт попыток найти кри­терий для определения понятия «политическое» должен был казаться им чем-то ослабляющим их усилия. Однако такой теоретический анализ не устраивал и сто­ронников «смягчающей нейтрализации», превращающей врага в простого парт­нера (в условиях конфликта или игры).

«Специфическое определение политического, под которое подпадают политические действия и мотивации, состоит в четком разграничении друга и врага. [...] При этом политический враг не обязательно должен быть плохим с точки зрения морали или уродливым с точки зрения эстетики. Он не обязательно будет играть роль конкурен­та на уровне экономики, и при случае с ним может даже оказаться выгодным иметь дело. Это просто кто-то иной, чужак, и его природа определена уже тем, что всем

ЧАСТЬ I

Институт политики

своим существованием он проявляет себя иным, чужим, таким, что в конечном счете с ним могут возникнуть конфликты, которые окажется невозможно разрешить ни с помощью ранее установленных общих норм, ни при посредничестве какого-либо тре­тьего лица, считающегося незаинтересованным и беспристрастным. [...] На уровне конкретной действительности концепция врага предполагает возможность борьбы. Следует воспринимать это слово, не беря в расчет различные варианты развития тех­ники вооружений и ведения войны, связанные с историческим развитием. Война есть вооруженная борьба между организованными политическими общностями, граждан­ская война есть вооруженная борьба внутри отдельной политической общности (уг­рожающая самому ее существованию). [...] Война есть не что иное, как предельная фаза актуализированной враждебности. Это не означает, что война есть нечто обычное и нормальное или что ее можно рассматривать как какое-то идеальное или желатель­ное решение; она остается необходимым элементом действительности в форме веро­ятной реальности до тех пор, пока понятие врага сохраняет свой смысл» (Schmitt С. La notion de politique, p. 72).

Таким образом, политика не обязательно является кровавой войной, и пре­дотвращение войны может оказаться политически правильным решением. Фор­мула Клаузевица: «Война — это продолжение политики иными средствами» (гл. VII, с. 191) не должна пониматься буквально, поскольку на войне (во всяком случае в ее классической форме) существует четкое различие между друзьями и врагами, и солдату не приходится разбираться, кто друг, а кто враг: политичес­кое решение предшествует началу войны. Следовательно, война и политика не идентичны, но если Шмитт не рассматривает войну как истинную политику, то только потому, что война постоянно присутствует, конечно, в неопределенной, но всегда возможной и даже уже возникшей форме: «Война — это отнюдь не цель, завершение и даже сущность политики, она является той гипотезой, той эвентуальной реальностью, которая управляет людьми, определяя тем самым спе­цифическое политическое поведение». Горизонтом политики — не тем, от кото­рого она стремится убежать, а тем, который направляет и определяет ее, — та­ким горизонтом является, следовательно, «физическая смерть человеческих су­ществ». Может показаться, что такое определение должно вызывать осуждение политики, однако речь, напротив, идет о том, чтобы дать ей самую высокую оцен­ку, поскольку в той мере, в какой политика есть война, идея единого космопо­литического целого, идея «человечества» (в либеральном или кантовском ее ва­рианте) может означать лишь закат цивилизации. Политика есть нечто, во имя чего можно требовать от людей «жертвовать жизнью и наделить кого-то влас­тью, чтобы проливать кровь и убивать других людей».

После того как исчезнут антагонизмы и прекратятся внешние и гражданские войны (хотя сейчас нет никаких признаков этого), люди смогут посвятить себя различным видам деятельности в условиях, «когда будут существовать только свободные от политики социальные явления: идеология, культура, цивилиза­ция, экономика, мораль, право, искусство, развлечения и т. д. и более не будет ни*политики, ни государства». Объявляя, что конец политики как войны позво­лит сохранить «цивилизацию», а также «развлечения», Шмитт как бы признает за жизнью только одну ценность, а именно то, что человек может потерять жизнь в бою. Такое полемическое определение войны равнозначно метафизическому

Человек — политическое животное

восхвалению войны и смерти как факторов, придающих жизни наивысший смысл и серьезность (используя терминологию Хайдеггера). Попытки запутать разли­чие между другом и врагом (такие попытки предпринимались Лигой Наций, предшественницей ООН, посредством таких формулировок, как ситуация «не-мир, не-война») или метафорическое перенесение политики в экономику (эко­номическая «война») обречены тем не менее на провал, поскольку «тотальная война», начало которой было положено Первой мировой войной, уничтожая раз­личие между «комбатантами» и «нонкомбатантами», усиливает враждебность. Согласно Шмитту, примат экономики над политикой неизбежно завершится провалом, что станет причиной новых вариантов враждебности.

Итак, в противоположность Гоббсу Шмитт видит ценность политики не в том, что она может привести к умиротворению и благополучию, а скорее в том, что забвение различия друг/враг может привести к упадку.

Дата добавления: 2015-08-03