Читайте также:
|
|
Внимать, как птицы славят нас.
Из роз я там совью шалаш, Сложу из маков вензель наш,
В цветах, как в раме, будешь ты, Одежда, ложе — все цветы.
Вплету в солому пук цветов, И пояс для тебя готов
С застежками из янтаря
И в бляшках, алых, как заря. И это все — тебе одной, Приди же, будь моей женой!*.
* Шекспир У. Песни для музыки (пер. В. Левика).
— Обязательно запомню все слова, — прошептал Джек.
— Ты хочешь кому-то ее спеть?
— Да… Тебе.
Он опустился перед ней на колени.
— Виола, я знаю, кто ты и кто я. Ты пришла ко мне сейчас с пе- чалью в сердце. И я был бы последним ничтожеством, если бы просил тебя остаться со мной. Но я хочу этого. Поверь мне, я овла- дею мастерством и буду лучшим, чтобы стать достойным тебя. Я отдам тебе свою жизнь, я буду служить тебе. Доверься мне! Ты узнаешь самое преданное сердце на свете. Ты единственная из всех, кого я знаю, кто достоин любви. Прими меня таким, какой я сейчас, и я сделаю все для тебя. Я люблю тебя.
Она мягко прикрыла ладонью его губы. Он сжал ее руку, прижал к лицу и держал молча, не отпуская. Прошло несколько секунд или минут в молчании. Потом Джек сказал, не глядя на нее.
— Я буду служить тебе верой и правдой, где бы ни было.
— Пообещай мне, Джек.
— Все, что попросишь. Она улыбнулась.
— Ни одной женщине, кроме меня, потому что ты это уже опро- метчиво сделал, не обещай сделать все, не услышав сначала ее просьбы. И еще…
Он ждал.
— Поверь, Джек, все слова, какие ты сейчас сказал мне, через некото- рое время тебе обязательно снова пригодятся. Запомни их и сохрани в своем сердце. Добром и трепетом. Слова ужасны, Джек. Самые прекрас- ные из них могут выглядеть в отражении зеркал самыми жестокими.
— Зеркал?
— В сердце, Джек. Прости меня — сейчас я не смогу солгать. Не здесь. Не сегодня. Не я. Прости меня, Джек.
Он с трудом справился со слезами. Виола вспомнила, как точно также сама стояла не столь давно на коленях перед Ричардом и го- ворила ему о своей готовности вечно служить ему верой и прав- дой. Джек первым нарушил молчание.
— Я больше не буду докучать тебе. Я пойду в мастерскую. Оста- вайся здесь, тебя никто не потревожит.
Виола вздохнула. Даже в хмельную ночь собеседник вынужден покинуть ее. Еще два часа назад она была уверена, что ни в ком не
может пробудить страсти, и вот получила первое в жизни призна- ние в любви. Немыслимый театр, в котором коллизии превращают своих героев — достойных и сильных людей — в тривиальных участников ни к чему не ведущего фарса. Она, Ричард, Жаклин, Уильям, Энн, Джек — сколько может длиться эта череда невостре- бованных влюбленных? Принять любовь Джека? Она представила себя рядом с ним и поняла, что выглядит его старшим братом, потом, вообразив себя в платье невесты, показалась самой себе его матерью. Кошмарное видение. Нет, она могла быть расточи- тельницей своей жизни, но не чужой.
Уильям в эту ночь, лежа без сна рядом с Энн в своем новом страт- фордском доме, думал о том же — о любви и судьбе. После бурной, жаркой и ласковой близости, в возможность которой оба уже от- казались верить, он забылся недолгим сном. А проснулся с мыс- лями о сестре. Даже к этому размягчающему сердце и утешающему душу покою рядом с женой он обязан Виоле. Не он, а она почув- ствовала, что именно нынче они с Энн смогут возродить их брак.
Виола могла думать за него, говорить за него, принимать реше- ния за него, писать, как он, и вместе с ним — быть для него всем. Где она сейчас? С кем она сейчас? Он знал — одна. Но не знал, за- хочет ли она впустить кого-то в свою жизнь. Найдись на свете от- чаянный смельчак, кого не смутили бы ни ее ум, ни горячность, ни отвага, этот безвестный будет счастливцем.
Он в ней найдет любви многообразье: Найдет в ней мать, любовницу и друга, Найдет в ней феникса, вождя, врага, Монархиню, богиню, проводницу, Советницу, изменницу, подругу;
В тщеславье скромность и в смиренье гордость, Гармоний фальшь и нежность диссонансов, Прелестных, нежных, ласковых имен,
Чей восприемник Купидон. Он будет — Не знаю, кто... Спаси его Господь*.
* Шекспир У. Все хорошо, что хорошо кончается (пер. Т. Щепкиной-Куперник).
Через неделю он вернулся в Лондон и не узнал Виолу. Она встре- тила его в женском платье, на ее локоны, разделенные прямым пробором, была надета сеточка, унизанная мелкими бусинками.
— Ты прелестна, — задохнулся он от восторга, обнимая ее. — Ты прекрасна. Мне надо было убежать из деревни на неделю раньше, чтобы это увидеть. Что с тобой? Что произошло?
— Не мое это все, — махнула она рукой. — Не понимаю, как можно жить в этой сбруе. Вернее, в попоне.
— Зачем же ты оделась как фея? — засмеялся Уилл.
На что услышал саркастическое: «Все остальное в стирке!»
За ужином Уилл вопросительно поглядывал на нее. Обычно стоило ему перешагнуть порог, он слышал: «Ты не представляешь, что мне удалось сделать!» или «Я сегодня такое нашла, милый мой, ты не поверишь!» Это значило, что его ожидает работа над чер- новиками, новыми набросками и вариантами. Но давно она ничего подобного не говорила и ничего нового не читала вслух.
— Ты что-нибудь написала? — не утерпел он.
— Нет.
— Ты часом не заболела?
— Нет.
А про себя подумала: «Я выздоровела вместе с тобой».
— Но что же тогда? Почему ты не пишешь?
— Я набираюсь сил.
— Хорошо, если так.
* * *
Летом разразился скандал, вновь грозивший оставить «Слуг графа Пембрука» без заработка. В июле они представили в театре
«Лебедь» пьесу «Собачий остров», сатирически нацеленную на очень высоких чиновников и вызвавшую тем самым недовольство властей. Пьесу сочли «непристойной», усмотрев в ней «мятежное и клеветническое содержание». Нескольких актеров и одного дра- матурга, а им был известный критик Шакспира Бен Джонсон, аре- стовали и посадили в тюрьму на три месяца. Тайный совет потребовал, чтобы «никакие пьесы не ставились в Лондоне… в это лето», и более того, «те театры, что построены единственно с этой целью, были бы снесены». Антрепренер Хенслоу сумел до- казать властям, что его театр «Роза» используется также и для дру-
гих развлечений публики. После разбирательств с другими заве- дениями судьи обязали владельцев несчастной «Куртины» «снести до основания подмостки, галереи и комнаты».
В конце месяца труппа собралась на рабочий совет. Виола тоже была на собрании. Решали ехать в длительное турне, взяв ссуду, поскольку своих денег на это явно не хватало, или закрыться ми- нимум на полгода.
Огастин Филипс высказался за закрытие. Ричард Бербедж — за гастроли. Голоса разделились поровну.
— Я не хочу питаться старыми почтовыми клячами, — кричал Гасси.
— А я не хочу питаться молодыми городскими крысами, — горя- чился Бербедж.
Уилл пытался утихомирить спорщиков.
— Тише, тише, дети, успокойтесь.
— Уилл, да сколько можно? Для нас это — петля! Понимаешь? Петля! Не все из нас торгуют книжками. Прости, Себ. И не все из нас пишут.
Упрек, вырвавшийся у Гасси скорее от досады на общую беспо- мощность, чем от зависти, имел свои основания. Издатели оце- нили интерес к поэмам Уильяма «Венера» и «Лукреция». Скоро выйдет «Трагедия короля Ричарда II», одна из любимых пьес са- мого Уилла, всей труппы и публики. Вслед за ней издатель Эндрю Уайз готовил к печати «Трагедию короля Ричарда III».
— Нужно ехать с уже изданной пьесой, — сказал Уилл.
— Как это?
— Забрать у Уайза тираж «Ричарда» и продавать во время пред- ставлений.
— Положим, так. Но на какие деньги его выкупить?
— Я сам могу это сделать. Потом вернете мне в рассрочку. Если продадим даже часть тиража, сумеем залатать кое-какие дыры.
Бербедж хлопнул Уилла по плечу.
— «Ричард!» Снова «Ричард»! Наш многоликий «Ричард»!
— Двуликий.
— Все равно! Друзья, выше нос! — Бербеджу идея пришлась по вкусу. — «Охотно, дядя, примем приглашение. А вы участвовать не согласитесь в походе нашем на бристольский замок?»*.
* Шекспир У. Ричард I (пер. М. Донского).
— Бристольский, это что опять к матросне? Все расхохотались.
— К матросне, к матросне, к ней, родимой, к матросне, — пропел Кемп. — Рай, Дувр, Мальборо, Фавершем, Бат, Бристоль.
Впервые «Ричарда II» сыграли в 1595 году. Трагедия короля, свергнутого Болинброком, неизменно вызывала бурю эмоций, слезы сочувствия, отчаяние и жалость, гнев справедливого него- дования, гордость за родимый край и стыд за него, нежность к лю- бящему сердцу и отклик родительским тревогам. Особенно удались два главных персонажа. Работая над пьесой, Уильям не раз говорил Виоле, что сам хочет играть Ричарда, потому что знает как. Но как быть с Бербеджем, который будет рваться к этой роли, что твой Болинброк к трону? Так и вышло. Ко времени поста- новки трагедии Уилл уже блестяще играл королей. С ясной речью, с природной статью, с возбудимым нравом и воображением на сцене он становился то воплощением достоинства и доблести, то подлости и вероломства. У нее замирало сердце, когда он читал ей пьесу, перевоплощаясь на глазах. Он то ухмылялся зловеще, то вдруг его глаза заволакивали слезы, то он становился развязен до омерзения, а то вдруг тих и смирен, словно десяток масок с гро- хотом слетали с него одна за другой, являя миру лицо затравлен- ной измученной души.
Оставалось одно — убедить Бербеджа не претендовать на триум- фальную роль, что было по меньшей мере наивно. Решение при- шло, как часто бывает, внезапно.
— Ну что, может шпаги решат, кому его играть, а? И будем сами как король и Генри? — пошутил однажды Уилл при обсуждении предстоящей постановки.
— Да, — помедлив, откликнулся Бербедж. — Что-то это напо- минает.
— Вот только кто из нас Ричард, кто Генри? — спросил Уилл и охнул, будто глотнул горячего.
— Что с тобой?
— Ну, конечно! Это то, что нам с тобой надо! Ей-богу! Такого еще не было ни у кого!
— Чего не было?
— Ты же спросил только что — «Кто из нас Ричард, кто Генри»? Понимаешь?
— Нет, ваша премудрость.
— Мы будем меняться ролями. Нам нужно играть их по очереди,
— глаза Уилла заблестели, — и сборы тогда вдвое взлетят.
Обмен ролями. Впервые они применили этот ход на представ- лении пьесы 9 и 10 декабря 1595 года в доме члена парламента Эду- арда Хоби в присутствии Роберта Сесиля, сына министра королевы лорда Берли. На первом представлении Ричарда играл Бербедж, на втором — Уильям.
Успех был ошеломляющим даже в пределах домашнего зала и ограниченного числа гостей. Триумф последовал затем и в городе, и на протяжении всех гастролей. Теперь «Ричард», подкрепленный еще и изданной пьесой, которую предполагали продавать по ходу представления, давал надежду на хороший заработок. О том, кто будет с сумкой через плечо лавировать по рядам и между стоячими зрителями, ни у кого не вызывало сомнений. У Себастиана тоже.
В Бристоль они въехали на рассвете. Лучшее время, когда уста- лость от предыдущего дня забыта, в лицо веет утренний ветер, и все вокруг торопятся развести свои товары и разложить их по лавкам, занять место в порту или расселиться в гостиницах.
Бристоль лежал на правом берегу их родного Эйвона, что раз- ливался здесь, вольно впадая в залив, чтобы соединиться с мо- гучими течениями океана.
Они остановились в гостинице «У Слона», достаточно удален- ной от порта, на площади недалеко от театра. Здесь селились купцы, негоцианты, курьеры, секретари акционерных компаний и представители гильдий.
— Обещаю, я постараюсь не отвлекаться, — сказала Виола, вы- кладывая из дорожного сундука стопки с пьесой.
— На что? — не понял Уилл.
— На сцену. Я всегда смотрю «Ричарда». Даже забываю, зачем я там. Уилл посмотрел на нее с сочувствием.
— Смотри. Бог с ним, со всем. В конце концов, ведь каждый раз мы играем как единственный.
— Да! — горячо отозвалась она. — Вы каждый раз разные. Другие. Это невозможно забыть.
Она подошла к нему ближе.
— Только прошу тебя, будь осторожней, — она провела паль- цами по его виску, на котором еще не опал отек от удара, какой
он получил при очередном падении в финальной сцене убий- ства Ричарда.
Ее сердце сжималось всякий раз, когда она вновь и вновь видела меру его самоотдачи. Он жил на сцене. Виола уважала эту предан- ность. Она понимала, что это и как, и ей становилось страшно. Он раздирал себя на части душевно и телесно, и его беспокойное сердце горело, болело и рвалось. Иногда он говорил ей — «у меня все болит».
— Побереги себя, Уилл.
Себастиан в Виоле вновь встал на стражу ее деятельной натуры. Женщинам, помимо тех, кто вел образ жизни Дороти Сойер, в театр вход был закрыт. Оказываясь здесь, любая женщина рас- писывалась в своей доступности. Сопутствующими товарами — яблоками, орехами, напитками и продукцией книгопечатников торговали во время представления, которое шло без перерыва.
Перекинув через плечо ремень сумки для книг с эмблемой Ком- пании печатников и издателей, Виола вступала в зрительскую толпу. В руке она держала экземпляр издания. Она шла между людьми осмотрительно и смело, как делает свой шаг канатоходец или укротитель, знающий все приемы своего ремесла и не забы- вающий о риске, который оно таит. Она не боялась взглядов. Чулки, кожаные штаны — прихваченные подвязками на середине бедра итальянские бриджи, жилет с поясом, рубашка с широкими рукавами, берет с коротким пером. Уилл играл Генри Болинброка на сцене. Виола — Себастиана среди зрителей.
— Покупайте пьесу «Трагедия короля Ричарда II», что сейчас идет на сцене, — негромко говорила она, перемещаясь от стоячих мест к рядам амфитеатра и стараясь не стучать каблуками по де- ревянным ступеням. — Покупайте «Трагедию короля Ричарда II» в авторской правке.
— Звезды сегодня улыбаются мне. Какое невероятное везение!
— Также, чуть понизив голос, произнес сидящий у самого прохода человек.
— Позвольте спросить, в чем ваше везение, сэр?
— «Ричард», оказывается, уже издан. Прошу, — он протянул ей монету, с которой Виоле пришлось долго отсчитывать сдачу. — Я и не надеялся.
— Вам так необходима эта пьеса?
— Как воздух!
Секунду она боролась с удивлением и любопытством. Он внима- тельно смотрел на нее.
— Простите, сэр, не найдется ли у вас монеты поменьше?
— К счастью, нет.
— К счастью? — она старалась не ошибиться со сдачей, — впро- чем, это говорит о вашем благополучии, сэр.
— Пожалуй, в определенной мере.
— Прошу, ваша сдача, сэр.
На сцене в это время разыгрывался второй акт, и Гасси Филипс в роли умирающего Ганта спрашивал о делах короля Тома Поупа в роли герцога Йоркского. Как не трагична была сцена, некото- рые реплики в ней неизменно вызывали смех. Традиции верны были и на сей раз:
Дата добавления: 2015-08-05; просмотров: 98 | Нарушение авторских прав
<== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
Развитию, рождению; но стоит Судьбе им дать удел неравный, сразу Счастливец неудачника теснит*. | | | Ведь нынче мы Италии кичливой Во всем, как обезьяны, подражаем И тащимся у ней на поводу*. |