Глава X. — Фокусник, когда же ты успел?

— Фокусник, когда же ты успел?

Они стояли перед домом Клоптона на Чэпл-стрит в Стратфорде. Из кирпича, с каменным фундаментом, островерхой крышей и ок- нами-эркерами, выходящими на восток, в сад. В два сада. Уильям купил этот дом, Нью-Плейс, ничего не говоря о сделке Виоле, с намерением сделать им обоим подарок к тридцать третьему дню рождения и крещения. Пик жизни. Самый ее зенит. Все теперь будет отмеряться от этой даты — все, что было прежде, все, что будет потом. Они оба уже не дети, и даже не молодая поросль. Они

— две крепкие, сильные ветви древнего и стойкого ствола. Жи- тели столицы, каких привечают по всей стране в лучших домах. Театралы. Драматурги. Актеры. В его понимании они были суть одно, несмотря на то, что его жизнь была у всех на виду, а ее — все- гда скрытая под маской.

О своем намерении купить дом в Стратфорде Уильям поделился с Ричардом Бербеджем в начале зимы.

— По дороге в школу я каждый день проходил мимо, — вспо- минал он, и глаза его смотрели мечтательно. — Красавец-дом. Я показал его сестре, и она тоже заболела им навсегда. Пони- маешь?

— Еще бы!

— Его, правда, придется достроить, обновить. И, знаешь, я хочу разделить его поровну — две части, два сада, два амбара, два ко- лодца и все такое прочее. Пять комнат на каждой половине с ка- мином в каждой и обязательно два кабинета, в которых будет находиться то, чем теперь торгует продавщица книжной лавки

«Белый грейгаунд» в приходе Св. Павла. К тому же «Большой дом» Клоптона, известный всему городу как Нью-Плейс — «новое место», сам собою уже красноречиво подтверждал, что его вла- дельцем мог быть только достойный, честный человек, имею-

щий положение и уважаемый городским сообществом. Уильям всегда помнил об этом.

— Но почему в Стратфорде, Уилл? Ты хочешь туда вернуться? А театр?

Уилл помолчал.

— «Милорд, ведь это только театр, всего лишь розыгрыш»*, — тихо ответил он. Я хотел было купить дом здесь, в Лондоне, но после… — он запнулся. — После того, как Гэмнет…

— Уилл, не надо.

— Когда-нибудь наша сумасшедшая жизнь в театре закончится. И после того, как это произойдет, я хочу вести жизнь благопри- стойную. Тем более, что у меня есть жена и две дочери.

— А сможешь? Разве в тебе живет хоть в малой степени почтен- ный отец семейства?

— Конечно, — Уилл улыбнулся. — Ведь это будет новая пьеса. К тому же у нас есть два исполнителя на главную роль. Этот дом за все пережитое вместе со мной, за терпение, волнения и тре- воги должен стать для Виолы пристанью. Я никогда не смогу от- благодарить ее, как она этого заслуживает. Так пусть у нее будет своя крыша над головой, где она, если захочет, одна или нет, по достижении зрелости найдет покой и умиротворение.

— Не хочу обижать твое самолюбие, пожилой ребенок, — сказал Бербедж, — но ты сейчас воркуешь точно голубь. Выходит в груди нашего пересмешника и впрямь бьется хрупкое сердце?

Уилл кивнул.

— Выходит.

— Значит, ты задумал оставить театр? — спросила Виола, узнав новость.

— Не торопись. Всему свое время.

— Не знаю, смогу ли я уехать.

Он нежно взял ее за уши, уткнулся лбом в ее лоб, как в детстве, и прошептал.

— Пора взрослеть.

— И это не про нас. Оба засмеялись.

— Надо, чтобы в доме жили дети — сказал Уилл. — Наши дети.

* Шекспир У. Укрощение строптивой, вариант, 1594 г. (пер. О. Кельберт).

— Твои, дорогой, твои.

— И твои тоже.

— О чем ты? Звезды материнства не светят мне. Для этого надо быть женщиной, а я забыла, что это значит.

Месяц назад Уильям закончил оформление сделки. В день Свя- того Георгия он решил отметить приобретение Нью-Плейс, со- брав семью и стратфордских друзей за столом под крышей нового дома.

Сью, которой в этот год исполнялось четырнадцать лет, не на- ходила себе места от волнения и ожидания. С раннего детства она всегда угадывала, когда пришло время смотреть на дорогу, чтобы первой встретить своих долгожданных.

— Ты куда? — остановила ее Энн.

— Это они! Они подъезжают! Отец! Виола!

— Не кричи так!

Сью выбежала за калитку и помчалась в сторону главной дороги. Через несколько минут она увидела вдалеке фигуры двух всадни- ков. Еще немного, и спешившиеся Уилл и Виола обнимали повзро- слевшую Сью. Ростом она почти догнала отца. Родившаяся, когда он был довольно юным, повторившая его лучшие черты в своей живой внешности, она теперь выглядела почти его ровесницей.

— Ты посмотри только! — воскликнул Уильям, обнимая ее. — Вот это разбойница!

— Я всегда угадываю, когда вы подъезжаете. Я это чувствую, — радовалась она. — Вот только мама не верит, что так можно. Я рас- скажу, вы поверите, я знаю!

— Похоже, нам есть, кому передать дело, — шутливо сказал Уилл сестре. — Может, и впрямь решиться, да и взять ее на сей раз с собой.

— Давай поговорим об этом не посреди дороги, а как-нибудь потом, улыбнувшись, предложила Виола.

В новом доме Виола впервые за долгое время надела женское платье. Оставшись с ней на кухне вдвоем, Сью снова заговорила о том, что не давало ей покоя.

— Почему ты не хочешь взять меня с собой? Я все умею, я все могу. Я буду помогать вам. Ведь тебе, наверное, трудно забо- титься об отце.

Виола молчала. Она неторопливо шпиговала окорок чесноком и пряностями.

— Я так хочу мир посмотреть! — вздохнула Сью.

— Девочка моя, я знаю.

— Я хочу, как ты. Я не боюсь, ведь ты же не побоялась. Ты сама решаешь, что делать. Ты говоришь, что хочешь. Ведь так?

— Почти. Скажи мне, а кроме того, чтобы увидеть мир, чего еще ты хочешь?

Сью пожала плечами и смущенно опустила глаза.

— Чтобы у меня появился жених. Ведь этого все хотят, правда?

— Конечно. И слава Богу! Твой отец пошутил, когда сказал, что ты сможешь жить, как он или я.

— Почему?

— Поверь мне, моя дорогая, если хочешь найти себе хорошего жениха, ты должна сделать все, чтобы не быть такой, как я.

— Но почему?

— Каждый решает сам, как жить и кем быть. Это называется выбор. Однажды я сделала свой выбор. После этого у меня нико- гда не было жениха. Я не замужем. И детей у меня нет.

Виола говорила спокойно и просто. Закрепив вертел с мясом над огнем и попросив племянницу присматривать за ним, Виола вытерла руки и поднялась наверх, на свою половину. Внизу в саду шумели голоса. Семья была в сборе. Казалось, мир и счастье, столь редкие для нее, пришли вдруг в одночасье. Словно радость заждалась и решила наверстать теперь все за годы, когда перед ней закрывали двери норовистые обитатели родительского дома. Даже Джон не раздражал никого. Чудеса бывают. И это все заслуга Уилла. Дарованное ему и дарованное им. Благословение их жизни. Он в который раз сотворил чудо. Но только что ей теперь с этим делать? Виола шагала из сто- роны в сторону, поддавая носком клубок из древесной стружки, скрутившейся в маленький мяч, и гоняя его по пустым комна- там. За стенами ее половины дома жизнь шла или предполагала идти шумно и полно. Уилл, думала она, будет с женой и до- черьми. Энн, конечно, простит ему все обиды. Глядишь, еще родят кого-нибудь. Уилл все еще думает о наследнике. А что будет делать она в этих комнатах с камином в каждой? Вот сей- час она здесь, а там внизу никто не замечает ее отсутствия.

И винить некого. Это — ее выбор. Она сама сделала для этого все. Однажды, одевшись в мужское платье, она захотела скрыться в нем, и этот выбор сделал ее незаметной. Поднявшись сюда, она тоже скрылась. Ее жизнь — невидимка. А есть ли она во- обще? В этом доме все собрались там, где Уилл, — родители, дети, сестры и братья, племянники и племянницы, друзья, слава, успех, признание, любовь. На ее половине никого нет. Нет и ее. Она — невидимка.

Поэзия? Погрузившись в нее однажды, она в ней скрылась. Рас- творилась в одном на двоих имени, разделив с братом создание мира их поэм, пьес и сонетов, и осталась неизвестной. После смерти Гэмми, дав обет не писать больше ни строчки, если Уилл поправится, Виола сдержала данное Всевышнему слово. Стихи по- прежнему приходили, наводняли, шумели, затапливали ее созна- ние, как затопляет вода сдавшийся город. До сих пор ее рука тянется к перу. Привычный писчий спазм — горение и жжение в сердцевине правой ладони, на вдавленных вмятинах и на бу- горке среднего пальца постепенно отпускает ее. Первый месяц руку непроизвольно сводила судорога и дрожь, словно пальцы кто- то дергал изнутри, точно куклу на веревочках. Потом это прошло.

«Ты испытаешь все, — будто говорило ее второе “я”, — уныние, тоску, отчаяние. Сможешь ли ты когда-нибудь смириться с этим?» Но это выбор — не быть.

Этот никогда не смолкающий внутренний голос, словно дик- товавший ей монологи и рифмы, стал по сути смыслом ее жизни. Ее жизнью. За жизнь брата она заплатила своею. Все в ее мир приходило словами, произрастало из них, становилось ими. Ричард принес ей слова, и они стали ее любовью к нему. Для него ее слова появились на свет. Чем, откровенно при- знаться, они были? Серенадой. Одной нескончаемой серенадой ему. Когда она видела, как он смеялся словам их комедий или прислушивался к монологам трагедий, она словно бы прикаса- лась к нему. Это она трогала его сердце, вызывала смех и грусть, радость и гнев, восхищение и волнение, когда он читал или видел на сцене то, что она написала. Это она сама становилась его смехом и грустью, его радостью и гневом — ее слова хранила его память, они заполняли его сердце. Так она принадлежала ему. Теперь все кануло в Лету.

Отныне мой недуг неизлечим. Душа ни в чем покоя не находит. Покинутые разумом моим,

И чувства и слова по воле бродят...*.

Поэзия — эта страна, поместье, надел — оставлена в правление единственной короне — лучшему из поэтов — Уильяму Шакспиру. Себя Виола всегда считала лишь выплавленным природой дублика- том превосходного оригинала, а участие в создании его творений доставляло ей невыразимое наслаждение и давалось легко, как ды- хание. Ей и в голову не приходило расценивать их совместный труд как равноценный с ее стороны и уж тем более как соавторство. Если так и было, то ныне от всего нет и следа. Где она теперь? На каком перепутье? Где больше нет дорог? Такого не должно быть. До- рога всегда помогала ей справиться, когда отчаяние, как сейчас, вы- бивало почву из-под ног. Значит, пора отправляться в путь.

Спустившись вниз, Виола окликнула Уильяма.

— Уилл, я поеду. Так будет лучше для всех, — сказала она.

— Куда ты собралась?

— В Лондон, разумеется.

— Ночью? С ума ты сошла?

— Не шуми. Не горячись, я все равно поеду. Ночь меня не пугает. Кинжал и шпага со мной.

— Постой!

— Иди к Энн, — Виола сдержала раздражение и, помедлив, ска- зала уже спокойнее, — не упусти эту ночь. Не упусти ее. И не спеши возвращаться.

В Лондоне она, удивляясь самой себе, не только не избавилась от раздражения и обиды, но испытала доныне неведанное чувство — зависть. Его всегда любили, а она была обделена этим счастьем. Он не хвастал, когда писал о себе: «Но нет угрозы титулам моим по- жизненным: любил, люблю, любим»**.

Даже его лихорадочная страсть к Жаклин, вспыхнувшая скорее на волне мужского соперничества, чем от глубокого чувства, обо-

* Шекспир У. Сонет 147 (пер. С. Маршака).

** Шекспир У. Сонет 25 (пер. С. Маршака).

шлась ему дешевле, чем ей ее безрассудство. Недавно в «Усилиях любви» Виола прочла:

Я знаю, что грешна моя любовь,

Но ты в двойном предательстве виновна, Забыв обет супружеский и вновь Нарушив клятву верности любовной.

Но есть ли у меня на то права,

Чтоб упрекнуть тебя в двойной измене? Признаться, сам я совершил не два,

А целых двадцать клятвопреступлений...*.

Она испытала почти злорадство. Как видно, треугольник разо- мкнулся.

Дата добавления: 2015-08-05