Второе обращение Н. П. Петерсона к Ф. М. Достоевскому. Декабрь 1877 - март 1878 гг.

Вновь обратиться к Достоевскому ученик мыслителя решился спустя полтора года - в декабре 1877 г. Тогда он отправил писателю рукопись статьи «Чем должна быть народная школа?», составленной на основе записей, сделанных со слов Федорова в июле 1876 г., как бы продолжая и углубляя начатый диалог.

В статье «Чем должна быть народная школа?», черновые варианты которой сохранились в фонде Петерсона в НИОР РГБ, выговаривалось все то, что было вынесено в подтекст двух статей, присланных Петерсоном Достоевскому в 1876 г. Существенно углублялось представление о том единстве, к установлению которого в человечестве должны быть направлены усилия церкви: речь шла о многоединстве по подобию Божественного Триединства, причем многоединстве в полном составе всех когда-либо живших поколений. Указывалось на то, что такое многоединство противоположно «настоящему состоянию природы», подверженной «закону поглощения и борьбы», и следовательно его достижение должно идти через «сознательное действие» человека: ему предстоит, руководствуясь высшим идеалом (Царствие Божие) преодолеть «слепой разгул сил», действующих в природе, дать этим силам «целесообразное направление». Обосновывалась идея победы над смертью и воскрешения умерших, повторялся заявленный еще в статье 1876 г. тезис об изучении мира как задаче церкви, о необходимости всеобщего познания и исследования (IV, 506-513).

Чем же оказалось близко Достоевскому то понимание места и задачи человека в мире, которое было выражено в статье Петерсона, излагавшей воззрения Федорова? Почему его идеи он «прочел как бы за свои»?

В «Дневнике писателя» Достоевский неоднократно высказывался о невозможности человеку, поднявшемуся в своем развитии над миром бессознательно-живущей природы, жить без высшей идеи существования, без веры «в свою душу и в ее бессмертие» (24; 47). В рукописи Петерсона он нашел существенное дополнение и обогащение этого тезиса — жить нужно не просто с верой в свое собственное бессмертие, а и с верой в конечное восстание всех когда-либо живших. Причем надо не только веровать в бессмертие и «воскресение мертвых», но и работать для него, ибо приближение момента восстания умерших зависит от благой активности людей. «Долг воскресенья преждеживших предков» (30(I);14) разрешал те проклятые вопросы, под тяжестью которых изнемогали герои писателя из разряда «усиленно сознающих» — «подпольный парадоксалист», Ипполит, «самоубийца-материалист» (герой главки «Приговор» в «Дневнике писателя» 1876 г.): вопросы о «всесильных, вечных и мертвых законах природы», которым фатально и безысходно подвластен человек, о краткости и эфемерности индивидуальной жизни, о бессмыслице существования, обреченного завтра «приравняться к тому же нулю» (23; 147). В статье «Чем должна быть народная школа?», как бы в ответ на предположения отчаявшихся и безверных героев: «Ну что, если человек был пущен на землю в виде какой-то наглой пробы, чтоб только посмотреть, уживется ли подобное существо на земле или нет?» (23; 147), на проклятия, посылаемые ими в адрес «сознания» (в «порядке природы» «сознание — болезнь», оно — источник разлада с бессознательно живущим мировым целым) звучит чеканная формула: «Природа в человеке достигла сознания коренных недостатков своего настоящего состояния и чрез него же, чрез человека, чрез его действие силится перейти в высшее состояние» (IV, 511). Формула, близкая Достоевскому, который был убежден в провиденциальности явления в мир сознающего, чувствующего существа и связывал назначение человека именно с идеей вечной жизни: «Только с верой в свое бессмертие человек постигает всю разумную цель свою на земле» (24; 49).

Сочувственный отклик Достоевского должна была вызвать центральная идея рукописи Петерсона: идея совершенного общества, в котором личности и не атомарны, и не подавляют друг друга, но сосуществуют нераздельно и неслиянно, питаясь взаимной любовью, — первообразом такого общества для Петерсона, перелагавшего мысль Федорова, является единство ипостасей Пресвятой Троицы. В нерасторжимом, родственном, питаемом любовью единстве Отца, Сына и Святого Духа — «единстве без слияния, различии без розни» (I, 96) — философу всеобщего дела виделся идеальный тип связи личностей, и не только личностей, но воистину «всего со всем», который утвердится в преображенном, обоженном мироздании. Что же касается Достоевского, то еще в знаменитой записи от 16 апреля 1864 г., сделанной у гроба первой жены, он указывал, что земная жизнь и история есть путь человечества к идеалу соборного, синтетического единства, единства в Боге. В благобытии Царствия Божия все «должно ожить в жизнь окончательную, синтетическую, бесконечную»: здесь все будут «лица, не переставая сливаться со всем, не посягая и не женясь, и в различных разрядах», здесь «всё себя тогда почувствует и познает навечно» (20; 174-175). В том же 1864 году, в набросках статьи «Социализм и христианство», писатель выстраивал трехчленную схему исторического пути человечества: от стадии первобытного, нерасчлененного, родового единства через этап «цивилизации», на котором «человек как личность» становится «во враждебное, отрицательное отношение к авторитетному закону масс и всех» (20; 192), к конечной, завершительной эпохе, когда человек, уже добровольно и сознательно отрекаясь от своеволия, отдавая себя другим, служа им радостно и любовно, достигает высшего единства со всеми. Здесь же звучала чеканная формула соборности: «Бог есть идея человечества собирательного, массы, всех» (20; 191). В 1870-е гг. тема соборности не раз звучала в «Дневнике писателя» в рассуждениях о восточном вопросе, о России как собирательнице славянских народов и благовестнице Христова образа миру (23, 47, 49, 50; 25, 100).

Главная же точка схождения писателя и мыслителя, предопределившая сочувствующую реакцию Достоевского на присланный ему текст, - это развивавшаяся обоими концепция истории как «работы спасения», согласно которой история - необходимое звено в цепи, протянутой от начала мира к его финальному преображению, она должна вести к «братству людей», «всепримирению народов», к «обновлению людей на истинных началах Христовых» (23; 49-50).

С рукописью Петерсона Достоевский, по его собственному признанию, познакомил В. С. Соловьева, найдя «в его воззрении много сходного» (30(I); 14). И действительно, еще в работе «Кризис западной философии. Против позитивистов» (1874) Соловьев говорил о недостаточности философии как «отвлеченного, исключительно теоретического познания», призывал к синтезу философского знания с религией и наукой, к обращению этого синтеза на дело жизни, что Федорову было особенно близко. А затем в трактате «София» (1875-1876), статье «Три силы» (1877), «Философских началах цельного знания» (1877), «Чтениях о богочеловечестве» (1878-1881) развивал и углублял свою онтологическую и историософскую концепцию, центром которой стала идея миропреображения, идея Царствия Божия, будущего бессмертного, духоносного строя бытия, как конечной цели исторического и — шире - космического процесса, - концепцию, которая также сближала его с идеями Федорова. В сущности, можно говорить об общей религиозно-философской платформе, на которой стояли во второй половине 1870-х годов Достоевский, Федоров, Соловьев, — при том, конечно, что миропонимание каждого выстраивалось со своими индивидуальными акцентами, со своим «лица необщим выраженьем». Эту платформу четко обозначил Соловьев в третьем чтении о Богочеловечестве: «...религиозное развитие есть процесс положительный и объективный, это есть реальное взаимодействие Бога и человека — процесс богочеловеческий»[9].

24 марта 1878 г., через несколько часов после беседы с Соловьевым об идеях неизвестного мыслителя, Достоевский отправляет Петерсону развернутое письмо. В нем он ставит ряд вопросов, главный из которых: как именно понимает автор учения всеобщего дела воскресительный долг - мысленно, мнимо, аллегорически, как Ренан, или верит в «воскресение реальное, буквальное, личное», которое «сбудется на земле» (30(I); 14-15). Получив это письмо, Петерсон 29 марта в свою очередь пишет два письма: одно - Федорову, в котором излагает историю своего обращения к Достоевскому и просит прощения за этот самовольный и дерзкий шаг, и второе — ответное — Достоевскому.

Об этом новом письме Достоевскому Петерсон впоследствии умалчивал. Обыкновенно, когда речь заходила об истории его обращения к писателю, он сообщал, что письмо Достоевского осталось без ответа, поскольку Федоров в качестве такового решил послать новое, развернутое изложение своего учения, работа над которым затянулась и так и не была окончена до самой смерти Достоевского. Между тем письмо от 29 марта является чрезвычайно важным документом. Во-первых, оно разбивает устоявшееся мнение о том, что Достоевский так и не узнал имени философа, учение которого столь его заинтересовало, ибо в конце письма Петерсон сообщил писателю имя Федорова, более того - указал место его службы — Румянцевский музей. Во-вторых, письмо содержит краткие, но емкие ответы на вопросы писателя: Петерсон вновь очерчивает идеал человеческого многоединства, «который осуществится лишь победою человека над смертью, и не достижением лишь бессмертия, но и восстановлением, воскрешением всех прошедших поколений», и подчеркивает, что «невозможно говорить ни о каком ином воскресении, кроме реального, действительного, личного, словом, такого, о котором говорит наша религия» (IV, 514).

Дата добавления: 2015-07-26