Поиски презентации исследования: опыт в Берлине

Как нужно вести себя с информантом? Как нужно представить само­го себя, чтобы информанту захотелось с вами общаться? Кем нужно быть или, может быть, кого нужно играть? Я не появляюсь в дверях с короб­кой конфет, не беру интервью на интересную для моего собеседника тему, о которой ему хочется поговорить. Я не исчезаю сразу после интервью. Я надолго вторгаюсь своим исследованием в их повседневный мир, при­чем в мир, которого они, возможно, стыдятся или, по крайней мере, хо­тят скрыть от посторонних глаз. Я прошу разрешения, что буду приходить каждый день и наблюдать за ними. Задача заключается в том, чтобы пра­вильно вести себя на протяжении длительного периода и быть приятным собеседником, а не «назойливой мухой». Это кажется всегда личной про­блемой и личностным заданием.

В Берлине поиск эффективной презентации самой себя занял очень много времени и сил. В Петербурге мне помогало знание культурного кон­текста, родной языки определенная доля везения. К везению я отношу тот факт, что познакомилась с самым важным своим «проводником» — с жен­щиной, работавшей в свечном киоске при храме. Счастливый случай, ко­торого нужно не ждать, а искать, играет не последнюю роль в поиске ин­формантов и, в конце концов, сказывается на результатах исследования. Я полагала, что в Берлине мне поможет положение аутсайдера, иностран­ки, и я смогу легко познакомиться с интересующими меня людьми. Од­нако в Берлине моя питерская стратегия знакомства на улице с «чисто­сердечным признанием» потерпела неудачу. Внезапность предложения, странная просьба, иностранный акцент сильно настораживали моих собе­седников, и я получала отказ в сотрудничестве: человек просто уходил со своего места, если замечал, что я продолжаю за ним наблюдать издалека. Моя попытка представить себя журналисткой также провалилась. И вот история об этом. На одной из центральных улиц Берлина просила

■

Уйти, чтобы остаться. Социолог в поле

М. Кудрявцева. «Вы когда-нибудь попрошайничали? — Да, однажды..

милостыню пожилая женщина. По некоторым знакам (платок на голове, теплая вязаная кофта, темная юбка, тапочки), по самим практикам поп­рошайничества (она просила милостыню с иконкой и детской игрушкой) ее можно было принять за нищую из России (я видела такой тип в Петер­бурге несколько раз), но оказалось, что она из Югославии. Однажды я по­дошла к ней и подала 50 пфеннигов. Она поблагодарила меня, и я отошла. Через несколько минут я вернулась, решив познакомиться с ней. Посколь­ку я была уверена, что моя собеседница — русская, я заговорила с ней сначала по-русски, но получила в ответ лишь недоуменный взгляд. Затем я спросила по-немецки. Отрицательное качание головой. «Вы из Югосла­вии?» — наконец спросила я снова по-русски. Утвердительный кивок голо­вой. Подумав, что мой опыт презентации себя как молодой исследователь­ницы терпит в Берлине крах, я представилась журналисткой: «Мы делаем репортаж о бедности в Берлине. Можно мы вас сфотографируем?» Пер­вые секунды моя собеседница даже не могла прийти в себя от гнева, что-то бормотала, стала рыться в своих карманах, затем достала 50 пфеннигов (интересно, что она запомнила ту сумму, которую я ей подала) и швырну­ла их мне в лицо. А затем громко и матерно обругала меня на каком-то из славянских языков, что звучало весьма однозначно и примерно так же, как и на русском. Опыт довольно неприятный, как ни уговаривай себя, что такие инциденты закономерны в ходе исследования.

Я решила подойти к моему «полю» иначе: поработать волонтером в од­ной из ночлежек Берлина, полагая, что там мне будет легче завязать зна­комства с интересующими меня людьми, и уже оттуда они сами «пригла­сят» меня в «поле». Эта работа стала для меня серьезным испытанием, так как мне пришлось взаимодействовать на чужом языке с людьми, чье пове­дение было подчас не адекватно моим ожиданиям.

Ночлежка открывалась в девять часов вечера. Входящих обыскивали, чтобы они не пронесли алкоголь, оружие или наркотики, и впускали в дом. Мне поручили присматривать в столовой: помочь донести тарелку супа, если ее хозяин уже не в состоянии сделать это сам, беседовать с клиен­тами ночлежки, чтобы они не чувствовали себя одинокими, а также на­блюдать за общественным порядком в помещении. Вначале я чувствовала себя ужасно: стояла посреди комнаты и улыбалась жующим вокруг меня людям. Я чувствовала себя тупым надсмотрщиком. Страха я не испыты­вала, поскольку вокруг были другие социальные работники, но теперь я должна была преодолеть смущение и чужой язык. Из-за языкового барье­ра я очень редко сама была инициатором знакомства. Мои знания немец­кого были более или менее достаточны для работы в университете: лек­ций, семинаров, домашних работ, но их не хватало для работы в этой со­циальной среде. Ситуация усложнялась тем, что многие из клиентов этой ночлежки не придерживались так называемого Hochdeutsch — варианта

классического немецкого, а говорили на диалектах тех мест, откуда были родом, совершенно не заботясь о том, понимаю я их или нет. С этим нужно было как-то смириться и продолжать работать дальше.

Со временем я познакомилась с некоторыми людьми и стала чувство­вать себя посвободнее. Постепенно я стала пробовать назначать встречи в городе. При этом, как обычно, я рассказывала довольно много о себе, о сво­ем исследовании и просила помочь мне: рассказать, как выживают бездом­ные на улицах Берлина, как они зарабатывают деньги. Многие откровенно говорили, что они попрошайничают (кажется, более правильный перевод жаргонного словечка «schnorren», употребляемого ими, «стрелять» — как у нас «стреляют» сигареты) и, пока мы разговаривали в ночлежке, не име­ли ничего против, если бы я понаблюдала за ними на следующий день. Поскольку это происходило по вечерам, мои собеседники были, как пра­вило, уже сильно навеселе. На следующее утро у них уже не возникало ни малейшего желания быть моими проводниками в «поле». Даже если я по­являлась перед дверьми ночлежки на следующее утро в восемь часов, как мы условились накануне, мои информанты (возможно, потому, что их му­чило сильное похмелье) исчезали до моего прихода. Одним из самых слож­ных моментов работы в этом «поле» является «необязательность» инфор­мантов. На разъезды по городу и бессмысленные ожидания уходит очень много времени. Практически никогда нельзя что-то точно планировать. Маргинальность моих информантов избавляет их от бесчисленных обяза­тельств, существующих в mainstream society: например, выполнять свои обещания, приходить на встречи, заботиться о «правильной» коммуника­ции, т. е. понятно говорить. Они не подчиняются «нашему» времени. Нуж­но быть готовым к тому, что ты общаешься с людьми, у которых совершен­но другие правила жизни.

Дата добавления: 2015-07-18