Лирика А. В. Кольцова: жанровый состав, мотивы, образный строй.

В 20-40-е годы продолжает свое развитие русская песенная лирика. Среди поэтов-песенников в 20-е годы большой популярностью пользовались песни А. А. Дельвига. Сти-хотворения и песни на народные темы А. В. Кольцова представляют наиболее яркое явление в общем процессе развития русской лирики. Кольцов как поэт прежде всего прошел школу творческой практики у поэтов-песенников первого поколения. Возможно, что даже само желание писать песни возникло у него под их влиянием. В лирическом наследии поэта есть произведения, которые имеют черты подражания. Но сила собственного таланта, жизненные истоки его позволили Кольцову обрести в творчестве собственный голос и во многом опередить всех поэтов-песенников его времени. В отличие от них, Кольцов в своем творчестве шел не только от современных литературно-песенных традиций, но и от стиля хорошо ему знакомых народных песен и от живого народного языка. Он стремился в своем творчестве изобразить реальную жизнь народа, его труд, быт и поэзию, поэтому оно было гораздо шире по тематике и реалистичнее. Песням Кольцова, что особенно важно, была свойственна и новая внутренняя настроенность, глубоко отличавшаяся от традиционного сентиментального “уныния” современных русских песен. В них зазвучали бодрые оптимистические призывы к преодолению любых жизненных невзгод. Произведения Кольцова, выражающие народный социальный оптимизм, были очень близки к самим народным песням, в которых даже в мотивах “грусти-тоски” никогда не чувствовалась безысходность жизненного горя.

Песни Кольцова были не только содержательны и лиричны. По признанию самого поэта, песни для него были прежде всего тем, что “поется”. Кольцов не раз пробовал распевать свои песни. Об одном таком случае он писал В. Г. Белинскому: “Степи опять очаровала меня; я черт знает до какого забвения любовался ею. Как она хороша показалась! И я с восторгом пел: “Пора любви”… Созданный Кольцовым оригинальный размер стиха был очень близок к ритмическому строю народных песен.

Народ в песнях Кольцова изображался во всей полноте его жизни – не только в труде и повседневности, но и в моменты сосредоточенного раздумья над своей жизнью. Кольцов в своих песнях всегда подчеркивал характер героя, его жизненную силу, веру в будущее:

Долго ль буду я

Сиднем дома жить,

Мою молодость

Ни на что губить?

Долго ль буду я

Под окном сидеть,

На дорогу вдаль

День и ночь глядеть?

(“Дума сокола“)

В песнях о народной бедности, жизненной бесприютности, сиротстве (“Сирота”, “Раздумье селянина”, “В непогоду ветер”, “Светит солнышко”, “Доля бедняка”) изображалась горькая доля бедняка с помощью заимствованных из народной поэзии образов беды, горя, злой судьбы. Но изображение “злой доли” крестьянина у Кольцова сочеталось с мотивами смелого и упорного ее преодоления. Особенно это проявляется в песнях Кольцова “Деревенская беда” (мотивы борьбы бедняка с богачом), “Дума сокола” (страстный порыв героя к лучшей жизни}, “На погибель идти – песни петь соловьем” (молодецкая удаль, по-могающая героически преодолеть любое горе) и в других.

Вдумчивое проникновение Кольцова в народную жизнь позволило ему увидеть в ней главное, выделить наиболее существенное. В этом отношении особого внимания заслуживает ведущая тема его песенного творчества – тема труда. Кольцов видел крепкую любовь крестьян к “матери сырой земле” и чисто крестьянские трудовые интересы и упования, связанные с земледельческим трудом. Все это он с большой художественной силой отразил как в стихотворении “Косарь”, так и в своеобразной трилогии – “Песня пахаря”, “Урожай” и “Крестьянская пирушка”, посвященной крестьянскому труду. В этих произведениях Кольцов показал не только поэзию крестьянского труда, но и ту сосредоточенную величавую “обрядность”, которая была так характерна для крестьянской жизни.

Наряду с этими темами в творчестве Кольцова большое место занимали и песни на семейно-бытовые и любовные темы. Семейно-бытовые и любовные песни Кольцова в ху-дожественном отношении были всего более связаны с народными песнями. С ними их сближали традиционные песенные образы: “девушка” и “молодец”, “муж” и “жена”; по-вторяющиеся в ряде песен художественные приемы. В таких песнях Кольцов использовал народно-песенные стилистические и композиционные средства: символику – “Кольцо”, “Перстенечек дорогой”, “Грусть девушки”; лирические обращения к силам природы – “Ты не пой, соловей”, “Не шуми ты рожь”; лирический монолог – “Ах, зачем меня силой выдали”, “Не скажу никому”; метафорические сравнения – “Соловьем залетным юность пролетела”; народные поэтические эпитеты – “ярый воск”, “чисто золото”, “сырая земля”, “душа-девица”, “ветры буйные”, “кудри ру-сые”. Но Кольцов применял эти средства всегда очень оригинально. Так, например, часто обращая к форме лирического монолога, он нередко отходил от традиционного стиля народных песен, делая их особенно психологически насыщенными. Значительная лирическая эмоциональность в песнях Кольцова и даже экспрессивность выраженных в них чувств сближали некоторые песни с устными городскими романсами. Возможно, что некоторые песни Кольцова – “Погубили меня твои черны глаза”, “Не скажу никому”, “Я любила его” и другие – были созданы под влиянием стиля городских романсов. В свою очередь, песни и романсы Кольцова стали на продолжительное время художественными образцами для многих авторов песен и романсов второй половины XIX века.

Проза 1830-х годов: новый подъем романтизма. Анализ произведений (по выбору) А. А. Бестужева-Марлинского («Фрегат “Надежда”»), Н. Ф. Павлова («Именины»), И. И. Лажечникова («Ледяной дом»), В. Ф. Одоевского («Сильфида»).

20-е годы, несмотря на довольно значительное количество романов нравоописательных, нравственно-сатирических, исторических «…проза в русской литературе занимала очень мало места, имела очень мало значения. Она, — по замечанию Чернышевского, — стремилась существовать, но еще не существовала» В 30-е годы картина резко меняется. Ведущая роль в литературе этого периода бесспорно принадлежит прозе. «Пора стихов миновала в нашей литературе, наступила пора смиренной прозы», — так характеризует Белинский этот новый период. Даже Пушкин в 30-х годах пишет, главным образом, прозой. Целый ряд писателей, дебютировавших стихами (И. Панаев, Н. Ф. Павлов, В. А. Сологуб, А. Ф. Вельтман и др.), в 30-е годы становится в ряды прозаиков. Журналы 30-х годов заполняются не стихами, а прозой, главным образом повестями, от количества и качества которых и зависит успех журналов.

Господство прозы в литературе 30-х годов ни в коем случае не следует объяснять тем, что поэзия зашла в тупик. Ни одно десятилетие не было представлено такими блестящими поэтами, как 30-е годы, и заявление, что Пушкин, Баратынский, Полежаев и др. изжили себя к этому времени, звучит совсем неубедительно. Снижение роли поэзии связано с широкими общественными процессами.

Литература выходит из салонов и гостиных и захватывает все бо́льшие и бо́льшие читательские круги. Столь модные в 20-е годы альманахи, заполненные в основном стихами, рассчитаны были на светский салон. Журналы, пришедшие им на смену в 30-е годы, были связаны уже не с узкими «салонными» сферами, а с гораздо более широким и более демократическим кругом читателей. В журналах печаталось довольно большое количество переводной иностранной литературы, отсутствовавшей в альманахах (их читатели пользовались иностранной литературой в подлинниках). Самый выбор иностранной литературы свидетельствовал уже об иных интересах читателей. Наибольшей популярностью пользовалась новая французская литература, которая, несмотря на традиции «романтически-ужасного» (или благодаря им), обнажала потрясающие картины жизни низов большого города и создавала уже новый жанр — жанр реального и социального романа. Это привлекло внимание не только новой читающей публики, но и царской цензуры, которая уваровским циркуляром от 25 июня 1832 г. объявила борьбу «неистовой новейшей французской словесности».

Проза 30-х годов отличается и новым содержанием и новыми жанрами. Не приключение, а нравоописание становится в центре всех произведений. Даже в исторических романах на первое место выдвигается стремление к описанию нравов. Именно в этом современники видели главное достоинство романов Вальтера Скотта. Несмотря на громадную популярность исторических романов, господствующим жанром 30-х годов становится повесть. «Библиотека для чтения» под весьма знаменательным заглавием «Сто тысяч первая и последняя повесть» переводит фельетон Жюля Жанена, писателя очень популярного в русской журналистике 30-х годов. В фельетоне этом говорится о тематическом разнообразии повестей, о колоссальном потоке их, который «льется, как дождь, сыплется, как град». «Телескоп» определяет повесть «как художественное произведение творческой фантазии, существенно отличное от прозаического анекдота и исторической были» и приходит к выводу, что «нынешняя повесть, подобно роману, есть художественное представление жизни со всех точек зрения».

Не следует думать, однако, что русская повесть с самого своего начала отображала жизнь и была реалистической повестью. «Марлинский был первым нашим повествователем, был творцом или, лучше сказать, зачинщиком русской повести», — пишет Белинский. Стилистически-изощренные, риторические, изображающие неистовые страсти и необыкновенные положения, повести Марлинского были типичными романтическими повестями. Романтическая повесть Марлинского пользуется в 30-х годах бесспорным авторитетом и порождает целую серию подражательных повестей. После декабрьского восстания сосланный в Сибирь и затем на Кавказ, оторванный от русской общественной жизни, Марлинский не замечал сдвигов, происшедших за это десятилетие в русской общественной жизни и в литературе. Да и романтизм его, теряя гражданский пафос, мельчает и вульгаризируется. Произведения этого периода отличаются узостью тем, особым интересом к интимным переживаниям и тщательной заботой о языке. Своей риторикой и напыщенностью, изображением пламенных страстей своих романтических героев он не помогал раскрытию действительности, а сознательно уходил от «прозы жизни». Между тем, этой «прозой» все больше и больше проникалась русская ли-тература.

Бытоописательная проза все настойчивее проникала в большую литературу. В 1831 г. появляются первые подлинно реалистические «Повести покойного Ивана Петровича Белкина». В 1833—1834 гг. появляются повести Н. В. Гоголя, которые в 1835 г. вы-ходят в виде отдельных сборников («Миргород» и «Арабески»). В потоке романтических повестей повести Гоголя резко выделялись своей «низкой» тематикой, новыми демократическими героями. Интерес этих повестей заключался не в занимательности сюжета, а в реалистическом воспроизведении будничных картин жизни, в смелом разоблачении пошлости тогдашней действительности. Подлинное значение повестей Гоголя не было понято не только широкой публикой, но и большинством русской критики. Последняя упрекала его за «низкую» и «грязную» тематику («Московский наблюдатель»), за грубый и неправильный язык («Библиотека для чтения»). По-иному отнесся к повестям Гоголя Белинский. Критик сразу увидел в Гоголе «поэта жизни действительной». В 30-е годы борьба между романтизмом и гоголевским направлением была во всем разгаре.

Как раз в разгар этой борьбы, в середине 30-х годов, из потока романтических по-вестей выделяется новая разновидность — «светская повесть», которая скоро становится одним из распространенных модных жанров того времени. Светская повесть идет навстречу новым веяниям. Светский человек и светское общество, взаимоотношения их — вот основная проблема, вокруг которой строится содержание этих повестей. С неприступных гор Кавказа, из цыганского табора и далеких окраин герой переносится в обычную домашнюю обстановку, и главное внимание уделяется уже не приключениям его и необычайным происшествиям, а его переживаниям. Интерес к внутреннему миру героя связывает светскую повесть с романтическими поэмами. Повесть значительно психологизируется. Приблизив тематику своих повестей к современной действительности, светские писатели не сумели найти новые художественные средства раскрытия этой действитель-ности и при описании ее пользовались романтическими приемами, ставшими мертвыми штампами. Перенесение героя в домашнюю обстановку — это не отмена, а замена фона. Так, например, для светских повестей романтическим фоном стала вся обстановка светской жизни: гостиная, будуар, театр, бал, маскарад. Все эти повести строго ограничены темой света, точнее, темой светской женщины. Наиболее яркими светскими повестями являлись повести Марлинского («Испытание» и «Фрегат «Надежда»), Панаева («Спальня светской женщины», «Она будет счастлива»), В. Одоевского («Княжна Мими», «Княжна Зизи»), Ростопчиной («Чины и деньги», «Поединок»), Сологуба («Большой свет»). Главное внимание автора в данном жанре обращено не на изображение нравов, а на зарисовку характеров, психология которых раскрывается в любовных переживаниях героев. Обязательная любовная интрига является центром развития сюжета светской повести. И характеры, и обстановка, и вся жизнь светского общества показаны не в процессе развития, а застывшими, раз навсегда данными. Отсюда шаблонность, трафаретность описаний. Поверхностные наблюдатели жизни, светские писатели главное внимание сосредо-точивают на вопросах композиции и особенно языка. Они стремятся обогатить литератур-ный язык, придать этому языку изящество, блеск и разговорную легкость светской беседы.

К 30-и годам относится возникновение исторического романа, успехи которогр отражали развитие национально-исторического самосознания русского общества, интерес к отече-ственному прошлому. На Западе исторический роман к тому времени приобрёл уже огромную популярность. Сначала Вальтер Скотт, вслед за ним Бальзак, Гюго, Мериме, Стендаль, Купер. Всеобщее увлечение историческим романом современники объясняли характером самой эпохи, наступившей после драматического финала наполеоновской эпопеи. «Раньше довольствовались при знакомстве с историей рассказами о сражениях и победах, теперь же, «вопрошая прошлое», хотят вникнуть «в самые мельчайшие подроб-ности внутренней жизни». Интерес к обычному, повседневному, бытовому рождает новый вид романа – реалистический исторический. Русские тоже читали Вальтера Скотта, но захотелось написать и об отечественной истории тоже. Первым таким опытом стал «Юрий Милославский» Загоскина (1829), получивший неслыханный успех. Потом последовали «Клятва про гробе Господнем» Полевого (1832) и Лажечников – «Последний Новик»(31-33), «Ледяной дом»(35) и «Басурман» (38). В 1835 году Гоголь выпускает «Тараса Бульбу», а в 1836 появляется «Капитанская дочка» Пушкина. Исторический роман создан.

В историческом романе первой половины 30-х обозначилось три основных направления: дидактическое (Загоскин, Масальский, Зотов – восходят к Карамзину), романтическое (Полевой, Лажечников) и реалистическое. Лажечников Иван Иванович [1792—1869] занимает видное место среди авторов исто-рических романов. По словам Бел., он приобрел широкую известность и авторитет. Каж-дый из романов Лажечникова был результатом тщательной работы автора над известными ему источниками, внимательного изучения документов, мемуаров и местности, где проис-ходили описываемые события.

Наиболее значительным романом Лажечникова является «Ледяной дом» (1835). Создавая его, романист вчитывался в воспоминания деятелей поры Анны Иоанновны – Манштейна, Миниха и других, изданные в начале XIX века. Это позволило ему воссоздать с достаточ-ной точностью атмосферу придворной жизни времен Анны Иоанновны и образы некото-рых исторических деятелей, хотя в зарисовке их он счел возможным, согласно своим взглядам, кое-что изменить по сравнению с действительностью. Это касается прежде всего героя романа кабинет-министра Арт. Волынского, оклеветанного любимцем императрицы немцем Бироном и преданного страшной казни. Его образ писатель во многом подверг идеализации. Историческая роль Волынского, боровшегося против иноземца-временщика, была, несомненно, прогрессивной. Но в историческом Волынском положительные черты сочетались с отрицательными. За лихоимство его не раз бивал еще Петр 1. Как и другим вельможам его времени, Волынскому не были чужды низкопоклонство, тщеславие, карьеризм. Все эти особенности его личности устранены писателем. Волынский в романе полон заботы о благе государства и народа, истомленного тяжелыми поборами; в борьбу с Бироном он вступает лишь во имя блага отчизны.

Соперник Волынского – наглый временщик и угнетатель народа Бирон зарисован писателем значительно ближе к историческому облику фаворита императрицы. При всей осто-рожности Лажечникова, нарисованный образ самой Анны Иоанновны свидетельствовал об ее ограниченности, безволии, отсутствии у нее каких-либо духовных интересов. Постройка ледяного дома, в котором была отпразднована свадьба шутовской пары, показана писателем как дорогое и жестокое развлечение.

Сюжет представил Лажечникову возможность глубоко раскрыть бедственное положение народа. На праздник, задуманный Волынским для потехи императрицы, со всех концов страны привезены молодые пары, создающие образ многонациональной России. В страхе и унижениях, пережитых участниками спектакля в ледяном доме, в судьбе замученного бироновскими клевретами украинца звучит тема страдания русского народа под гнетом бироновщины. Передавая мечты шутихи госпожи Кульковской о том, как она, «будущая столбовая дворянка», будет «покупать на свое имя крестьян и колотить их из своих рук», а в случае надобности прибегать к помощи палача, Лажечников приоткрывает завесу над крепостническими нравами, выражая свое негодующее отношение к крепостному праву, свою позицию писателя-гуманиста.

Исторически неверным оказался образ Тредиаковского, что было отмечено Пушкиным в письме к Лажечникову. Тредиаковский Лажечникова более похож на свою карикатуру в комедии Сумарокова «Трессотиниус», вызванной ожесточенными литературными спорами середины XVIII века, чем на исторического реформатора русского стиха и человека трагической жизни, над которым издевались вельможи.

В фабуле романа все время переплетаются политическая и любовная интриги, романтиче-ская любовь Волынского к прекрасной молдаванке Мариорице. Эта линия развития сюже-та порой мешает первой, ослабляя историзм «Ледяного дома». Но она не выходит за рамки быта и нравов столичного дворянского общества того времени. Не всегда искусно сплетая два основных мотива сюжетного развития романа, Лажечников в отличие от большинства исторических беллетристов своего времени не подчиняет историю вымыслу: основные ситуации и финал романа определяются политической борьбой Волынского с Бироном.

Воспроизводя в романе «местный колорит», некоторые любопытные черты нравов и быта того времени, писатель правдиво показал, как государственные дела переплетались во времена Анны Иоанновны с дворцовым и домашним бытом царицы и ее окружения. Ис-торически точна сцена испуга народа при появлении «языка», при произнесении страшного «слова и дела», что влекло за собой пытки в Тайной канцелярии. Святочные забавы де-вушек, вера в колдунов и гадалок, образы цыганки, дворцовых шутов и шутих, затея с ле-дяным домом и придворные развлечения скучающей Анны, которыми должен был зани-маться сам кабинет-министр, – все это живописные и верные черты нравов того времени. В историко-бытовых картинах и эпизодах, в изображении ужасов бироновщины продолжает свое течение реалистическая струя в творчестве писателя.

Дата добавления: 2015-07-11