Гармония движения

Однако по-настоящему суть движения лермонтовского духа и вообще суть движения русской поэзии далась уму Василия Розанова. Он раскрыл эту суть в небольшой, но исключительно глубокой статье «Пушкин и Лермонтов».

Пушкина он назвал поэтом мирового «лада» - ладности, гармонии, согласия и счастья, «главой мирового охранения».

«На вопрос, как мир держится и чем держится – можно издать десять томиков его стихов и прозы…

Просто – царь неразрушимого царства. “С Пушкиным – хорошо жить”. “С Пушкиным – лафа”, как говорят ремесленники. Мы все ведь ремесленники мирового уклада, - и служим именно пушкинскому началу, как какому-то своему доброму и вечному барину».

Однако «остроумие» мира состоит в том, что он не стоит на месте, развивается, движется:

«…Ба! – откуда? Если «с Пушкиным» - то движению и перемене неоткуда взяться. Неоткуда им взяться, как мировой стихии, мировому элементу. Мир движется и этим отрицает покой, счастье, устойчивость, всеблаженство и “охранку”…

- Не хочу быть сохранённым …»

Розанов сравнивает этот мир с дураком, которому была заготовлена постель на всю жизнь, а он вскочил, да и убежал.

«Тут можно рассказать “своими словами” историю грехопадения. Страшную библейскую историю. Начало вообще всех страхов в мире.

“Умираем”…»

Розанов говорит о смерти: что это есть безумие в существе своём, что тот, кто понял смерть, не может не сойти с ума – и удерживается в черте безумия лишь насколько умеет или не позволяет себе «не думать о смерти».

«Литература наша может быть счастливее всех литератур, именно гармоничнее их всех, потому что в ней единственно “лад” выразился столь же удачно и полно, так же окончательно и возвышенно, как и “разлад”: и через это, в двух элементах своих, она до некоторой степени разрешает проблему космического движения. «Как может быть перемена», «каким образом перемена есть»…”

Вот тут мыслитель и переходит к Лермонтову:

«Лермонтов, самым бытием лица своего, самой сущностью всех стихов своих, ещё детских, объясняет нам, - почему мир “вскочил и убежал”…

Лермонтов никуда не приходит, а только уходит…

Какую бы вы ему “гармонию” ни дали, какой бы вы ему “рай” ни насадили, - вы видите, что он берётся “за скобку двери”… “Прощайте! ухожу!” - сущность всей поэзии Лермонтова. Ничего, кроме этого. А этим полно всё.

“Разлад”, “не хочется”, “отвращение” - вот всё, что он “пел”. “Да чего не хочется, - хоть назови”… Не называет, сбивается: не умеет сам уловить. “Не хочется, и шабаш”, - в этой неопределённости и неуловимости и скрывается вся его неизмеримая обширность. Столь же безграничная, как “лад” Пушкина.

Пушкину и в тюрьме было бы хорошо.

Лермонтову и в раю было бы скверно».

Образы, символы всей полноты жизни и двух её ярчайших выразителей в слове – даны. Теперь, наконец, – о сути движения:

«Этот “ни рай, ни ад” и есть движение. Русская литература соответственно объяснила движение. И именно – моральное, духовное движение. Как древние античные философы долго объясняли и наконец философски объяснили физическое движение.
Есть ли что-нибудь “над Пушкиным и Лермонтовым”, “дальше их”? Пожалуй – есть.

- Гармоническое движение.

Страшное мира, что он “движется” (отрицание Пушкина), заключается в утешении, что он “гармонично движется” (отрицание Лермонтова). Через этот “рай потерян” (мировая проблема «Потерянного рая»), но и “ад разрушен” (непоколебимое слово Евангелия).

Ни “да”, ни “нет”, а что-то среднее. Не “средненькое” и смешное, не “мещанское”, а – великолепное, дивное, сверкающее, победное. Господа, всемирную историю не “чёрт мазал чернилами по столу пальцем”… Нет-с, господа: перед всемирной историей – поклонитесь. От Чингис-хана до христианских мучеников, от Навуходоносора до поэзии Лермонтова тут было “кое-что”, над чем не засмеётся ни один шут, как бы он ни был заряжён смехом. Всякий, даже шут, поклонится, почтит и облобызает.

Что же это значит? Какое-то тайное великолепие превозмогает в мире всё-таки отрицание, - и хотя есть “смерть” и “царит смерть”, но “побеждает однако жизнь и в конце концов остаётся последнею…” Вот как объясняется “моральное движение” и даже “подводится ему итог”.

В итоге – всё-таки “религия”…

В итоге – всё-таки “церковь”…

С её загадками и глубинами. Простая истина. И ею хочется погрозить всем “танцующим” (их много): м-“Господа, здесь тише, около этого – тише”. “Сами не зная того, все вы только религиею и церковью и живёте, даже кощунствуя около них, ибо самое кощунство-то ваше мелкое, не глубокое. Если бы вас на самом деле оставила религия – вам открылось бы безумие во всех его не шуточных ужасах”».

Глава двадцать четвёртая. «ГЕРОЙ НАШЕГО ВРЕМЕНИ»

Дата добавления: 2015-07-11