VIII. Счастливые потом всегда рыдают,что вовремя часов не наблюдают

Когда в глазах темно от книг

сажусь делить бутыль с друзьями;

блаженна жизнь – летящий миг

между двумя небытиями.

Я враг дискуссий и собраний,

и в спорах слова не прошу;

имея истину в кармане,

в другом закуску я ношу.

Когда весна,теплом дразня,

скользит по мне горячим глазом,

ужасно жаль мне,что нельзя

залечь на две кровати разом.

Покуда я у жизни – смысла

искал по книгам днем с огнем,

вино во мне слегка прокисло,

и стало меньше смысла в нем.

Зря и глупо иные находят,

что ученье – пустяк безразличный:

человек через школу проходит

из родильного дома в публичный.

Не знаю лучших я затей

среди вселенской тихой грусти,

чем полусумраке – детей

искать в какой-нибудь капусте.

Дымись,покуда не погас,

и пусть волнуются придурки -

когда судьба докурит нас,

куда швырнет она окурки.

Из лет,надеждами богатых,

навстречу ветру и волне

мы выплываем на фрегатах,

а доплываем – на бревне.

Подростки мечтают о буре

в зеленой наивной мятежности,

а взрослых влечет к авантюре

цветение первой несвежести.

Надо жить наобум,напролом,

наугад и на ощупь во мгле,

ибо нынче сидим за столом,

а назавтра лежим на столе.

Анахорет и нелюдим

и боязливец неудачи

приходит цел и невредим

к покойной старости собачей.

Какое счастье,что вокруг

живут просторно и привольно

слова и запах,цвет и звук,

фактура,линия и форма.

Все умные задним умом,

кто бил себя в лоб напоследок,

печальней грустят о былом,

чем те,кто и задним некрепок.

В столетии насыщенном тревогой,

живу,от наслаждения урча,

пугаем то всемирной синангогой,

то ржавью пролетарского меча.

Я жизнь люблю,вертящуюся юрко

в сегодняшнем пространстве и моменте,

моя живая трепаная шкурка

милее мне цветов на постаменте.

По времени скользя и спотыкаясь,

мы шьемся сквозь минуты и года,

и нежную застенчивую завязь

доводим до трухлявого плода.

Час нашей смерти неминуем,

а потому не позабудь

себя оставить в чем-нибудь

умом,руками или хуем.

С годами тело тяжелей,

хотя и пьем из меньших кружек,

и высох напрочь дивный клей,

которым клеили подружек.

Гори огнем,покуда молод,

подругу грей и пей за двух,

незримо лижет вечный холод

и тленный член,и пленный дух.

Кто несуетливо и беспечно

время проводил и коротал,

к старости о жизни знает нечто

большее,чем тот,кто процветал.

Ровесник мой,засосан бытом,

плюет на вешние луга,

и если бьет когда копытом,

то только в гневе на рога.

Сложилось нынче на потеху,

что я,стареющий еврей,

вдруг отыскал свой ключ к успеху,

не не нашел к нему дверей.

Возраст одолев,гляжу я сверху:

все мираж,иллюзия,химера;

жизнь моя – возведенная церковь,

из которой выветрилась вера.

Не грусти,что мы сохнем,старик,

мир останется сочным и дерзким;

всюду слышится девичий крик,

через миг становящийся женским.

Деньгами,славой и могуществом

пренебрегал сей прах и тлен;

из недвижимого имущества

имел покойник только член.

Счет лет ведут календари

морщинами подруг,

и мы стареем – изнутри,

снаружи и вокруг.

С каждым годом суетней планета,

с каждым днем кишение быстрее,

губят вырастающих поэтов

гонор,гонорар и гонорея.

В нашем климате,

слезном и сопельном

исчезает,почти забываемый,

оптимизм,изумительный опиум,

из себя самого добываемый.

Бесплоден,кто в пОру цветения

обидчив,уныл и сердит;

гниение – форма горения,

но только ужасно смердит.

Вот человек.Он всем доволен.

И тут берет его в тиски

потребность в горечи и боли,

и жажда грусти и тоски.

Люблю апрель – снега прокисли,

журчит капель,слезой звеня,

и в голову приходят мысли

и не находят в ней меня.

Когда тулуп мой был бараном

и ублажал младых овечек,

я тоже спать ложился рано,

чтобы домой успеть под вечер.

Не всякий миг пружинит в нас

готовность к подвигам и бедам,

и часто мы свой звездный час

проводим,сидя за обедом.

Заранее думай о том,

куда ты спешишь,мельтеша:

у крепкого задним умом и жопа болит,

и душа.

Все лучшее,что делается нами

весенней созидательной порой,

творится не тяжелыми трудами,

а легкою искрящейся игрой.

О чем ты плачешь,осень бедная?

Больна душа и пуст карман,

а на пороге – немочь бледная

и склеротический туман.

Взросление – пожизненный урок

умения творить посильный пир,

и те,кто не построил свой мирок,

охотно перестраивают мир.

Чтобы в этой жизни горемычной

быть милей удаче вероятной,

молодость должна быть энергичной,

старость,по возможности – опрятной.

Как счастье ни проси и ни зови,

подачки его скупы или круты:

дни творчества,мгновения любви,

надежды и доверия минуты.

Мы сами вяжем в узел

нити узора жизни в мироздании,

причина множества событий –

в готовном общем ожидании.

Чтоб жизнь испепелилась не напрасно,

не мешкай прожигать ее дотла;

никто не знает час,когда пространство

разделит наши души и тела.

Теперь я понимаю очень ясно,

и чувствую и вижу очень зримо:

неважно,что мгновение прекрасно,

а важно,что оно неповторимо.

Счастье – что подвижны ум и тело,

что спешит удача за невзгодой,

счастье – осознание предела,

данного нам веком и природой.

Такие реки тьмы текут бурливо

под коркой соблюдаемой морали,

что вечно есть угроза их разлива

на площади,мосты и магистрали.

Любой из нас чертой неровной

на две личины разделен:

и каждый – Каин безусловный,

и в то же время – Авель он.

Беспечны,покуда безоблачен день,

мы дорого платим чуть позже за это,

а тьма,наползая сначала,как тень,

способна сгущаться со скоростью света.

Год приходит,и год уходит,

раздробляясь на брызги дней,

раньше не было нас в природе,

а потом нас не будет в ней.

Наш путь из ниоткуда в никуда –

такое краткосрочное событие,

что жизни остается лишь черта

меж датами прибытия-убытия.

До пословицы смысла скрытого

только с опытом доживаешь:

двух небитых дают за битого.

ибо битого – хер поймаешь.

Как молод я был! Как летал я во сне!

В года эти нету возврата.

Какие способности спали во мне!

Проснулись и смылись куда-то.

Везде долги: мужской,супружеский,

гражданский,родственный и дружеский,

долг чести,совести,пера,

и кредиторов до хера.

Вокруг секунд каленья белого –

года безликости рябой;

часть не бывает больше целого,

но красит целое собой.

Мне жаль потерь и больно от разлук,

но я не сожалею,оглянувшись,

о том далеком прошлом,где споткнувшись,

я будущее выронил из рук.

Сперва,резвясь на жизненном просторе,

словно молодость сама;

умнеем после первого же горя,

а после терпим горе от ума.

Ах,юность,юность!

Ради юбки самоотверженно и вдруг

душа кидается в поступки,

руководимые из брюк.

Живи светло и безрассудно,

поскольку в старости паскудной

под нас подсунутое судно –

помеха жизни безрассудной.

Эпохи крупных ослеплений недолго

тянутся на свете,

залившись кровью поколений,

рожденных жить в эпохи эти.

За плечами с пустым мешком,

только хлеб там неся и воду,

в жалком рубище и пешком

есть надежда найти свободу.

Ты пишешь мне,что все темно и плохо,

Все жалким стало,вянущим и слабым;

но,друг мой,не в ответе же эпоха

за то,что ты устал ходить по бабам.

Наша старость – это ноги в тепле,

это разум – но похмельный,обратный,

тише музыка и счет на столе,

а размер его – всегда неоплатный.

Азарт живых переживаний

подвержен таянью – увы! –

как пыл наивных упований,

как верность ветреной вдовы.

Когда время,годами шурша,

достигает границы своей,

на лице проступает душа,

и лицо освещается ей.

Есть люди,провалившие экзамен

житейских переплетов и контузий,

висят у них под мутными глазами

мешки из-под амбиций и иллюзий.

Не тужи,дружок,

что прожил ты свой век не в лучшем виде:

все про всех одно и то же

говорят на панихиде.

Я жизнь свою листал сегодня ночью,

в ней лучшие года ища пристрастно,

и видел несомненно и воочию,

что лучшие – когда я жил опасно.

Однажды на улице сердце прихватит,

наполнится звоном и тьмой голова,

и кто-то неловкий в несвежем халате

последние скажет пустые слова.

Дата добавления: 2015-07-08