Искушение. 5 страница

Глава 10. О странностях, не прекращающихся в доме Ильиных (Часть I).

21:00. 21 ноября 2012 года. Москва. Южное Бутово

- Остался месяц до конца Света, - голос диктора был серьезен и безжалостен, - Нострадамус в своем катрене…

- Мам, выключи ты эту гадость, - Илья покосился на экран кухонного телевизора и сморщился, как от зубной боли. - Как не надоест людей пугать. Пап, расскажи лучше, что у тебя новенького, на новенькой работе, в новеньком кабинете, в новеньком кресле?

- Пожилая задница в пожилых штанах, - в тон ему рассмеялся отец, - у меня появилась супер-идея: механический вирус, который сам все строит. Идея фантастическая, но надо же мне чем-то отчитываться за ту зарплату, которую мне Андрей Львович платит.

Семья Ильиных собралась сегодня в узком кругу, потому что Алиса с мужем срочно начали готовить свое «гнездышко» к появлению первенца. Дочь каждый день подолгу беседовала с мамой, но в родительском доме последние дни появлялась редко.

С того момента, как Алиса сообщила об ожидаемом прибавлении в семье, жизнь Ильиных изменилась кардинально. Появление первого внука или внучки, что, собственно, было абсолютно безразлично, внесло в сумбур последних месяцев такую мощную струю оптимизма, радости и всеобщей любви, что все тяжелое и плохое развеялось, словно туман.

Конечно, вечерние посиделки теперь бывали крайне редко, но сегодня все как-то «сложилось»: Илюша пришел пораньше с работы, раньше сели ужинать и, когда приступили к чаю, было еще совсем не поздно.

- Пап, ты что, совсем перестал своими катализаторами заниматься? - вопрос застал Ильина-старшего врасплох.

- Странное дело, меня теперь совершенно далекие от химии проблемы интересуют. Твой отец сейчас скорее конструктор или бионик какой-нибудь. Представляешь, я разрабатываю механический вирус. Самое интересное, что после этих травм, амнезий, ударов током, в голове что-то прояснилось, соображать стал лучше. Думаю, сильные электрические разряды приносят определенную пользу…

- Кирюша, - прервала его Ксения, - прекрати глупости говорить. Ты бы на себя сине-зеленого посмотрел, когда этой «пользы» получил «по полной программе» и в мокрых штанах без сознанья на полу валялся.

- Это была вода из кулера, - обиженно поджал губы муж.

- Из кулера, так из кулера. Ты мне лучше скажи, что с зоопарком нашим делать? Похоже, придется ветеринара вызывать на дом.

- А что случилось? - Кирилл Иванович, будучи человеком увлекающимся, подчас, совершенно не замечал коловращений окружающей среды, если голова его была занята в этот момент «научными» размышлениями. Родные, как правило, посмеивались над отцовской чудаковатостью, но иногда это их и раздражало. Сегодня раздражало.

- Пап, ну ты даешь! Даже я заметил, что с вашим питомником не все в порядке, - с осуждением в голосе проворчал сын, - У меня все ноги в царапинах, и щетки липучие кончились от Васькиного меха. Стоит к вам прийти, как она на руки лезет. Ладно бы прыгала, так она по ногам как по пальме забирается. Даша уже меня «ягуаром» прозвала из-за пятен йода на ногах. А про это чудовище, - Илья легко пнул мягким тапком Жука, который умильно всматривался ему в лицо и пускал слюни, - я вообще говорить не хочу. Он от меня, зараза, вообще не отстает.

- На руки не лезет? – С притворной озабоченностью спросил отец, и, получив отрицательный ответ, «успокоил», - видишь, не все так плохо.

- Кирилл, хватит кривляться, - Ксения терпеть не могла, когда муж, начинал дурачиться, уходя от ответственности. - С животными, действительно, что-то происходит. Все началось в прошлом месяце, когда они вазу «грохнули».

- Да, да, - подхватил Илья, - с тобой еще удар тогда случился.

Кирилл не очень отчетливо помнил тот вечер. Подсознательно его не покидала мысль, что он лишился чего-то важного, но чего именно - понять не мог. А вот поведение домашних питомцев запало ему в душу, наверное, навсегда. Стоило ему вспомнить тот вечер, как перед глазами встали исполненные любви и сострадания глаза Жука, Василисы и «бусинки» хомячка. – Невольный вздох умиленья вырвался у Ильина-старшего.

Однако, с того времени многое изменилось. «Братья меньшие» жалели главу семейства недолго. Уже на следующий день жизнь семьи Ильиных потекла привычным руслом. Подъем, прогулка, завтрак, работа, прогулка, ужин, телевизор, отбой. Определенным диссонансом в этом размеренном ритме было поведение животных. Жук, прежде рвавшийся на вольное писанье, делал свои дела стремительно и, буквально через несколько минут, уже ждал, когда откроют дверь подъезда. Василиса, дама до сих пор весьма своенравная и характерная, теперь источала свою любовь на всех домочадцев, включая пса и хомяка, она их даже несколько раз лизнула, приведя хозяев в состояние оторопи. Поразительным было еще и то, что, обласканные кошкой Жук и Тоторошка, восприняли проявление фантастической нежности, как должное. Попугай – замолчал. Ну, не то, чтобы совсем, но «человеческим» голосом он говорить перестал. Эпизодически «курлыкая» что-то невразумительное, он сидел, покачиваясь, высоко на шкафу. Красивую высоченную клетку, которую с зарплаты купили новому жильцу Ильины, он «не замечал». И только изредка подступающий голод заставлял его спланировать к кормушке и подкрепиться. Одним словом, девиз «МИР, ДРУЖБА, ЖРАЧКА» сменился на «All You Need Is Love»^[292]. Только хомячок, по-прежнему, грыз корм, бегал в колесе, спал и какал.

Ильин-старший (большой почитатель ливерпульской четверки), дурачась, пропел:

- Nothing you can know that isn't known

- Nothing you can see that isn't shown

- Nowhere you can be that isn't where you're meant to be

- It's easy

- All you need is love

- All you need is love

- All you need is love, love

- Love is all you need^[293]

- Кирилл, прекрати, - Ксения окончательно потеряла терпение, - ничего смешного тут нет. Животные уже месяц находятся в пароксизме счастья! Это ненормально! Может быть, где-то дома они нашли какой-нибудь «животный» наркотик? А тебе все хиханьки да хаханьки!

- Мам, ну, что ты волнуешься, - решил заступиться за отца Илья, - они ведь не дерутся, едят, писают куда надо, а то, что Василиса так жаждет ласки, - то я потерплю.

Кошка, развалившаяся у матери на руках, так громогласно урчала, что можно было подумать, будто в Южном Бутово, в ноябре месяце, вышли поработать газонокосильщики, чтобы уничтожить остатки осенней травы.

- Тебе легко рассуждать, конечно, пятнистые поцарапанные ноги – это, конечно, проблема, но когда приходишь с работы и валишься «без ног», мечтая отдохнуть хотя бы полчасика, эта орава собирается в спальне. Думаешь, можно отдохнуть, когда эти мохнато-перьевые охламоны уставятся на тебя, вроде ты им чего-то обещала или должна. Слава Богу, только хомяк из клетки не вываливается.

Мужская половина Ильиных тут же облепила маму, всем своим видом демонстрируя свою любовь.

- Вот, вот! Именно так они ко мне и лезут! Какой тут отдых. Я больше так не могу!

- Мамуль, а от тебя действительно какие-то флюиды исходят, - от удивления Илья даже сел обратно на стул, - знаешь, как волны горячие. Прямо, сильно-сильно. Может у тебя температура? – и, не выдержав, прыснул.

- Даше лучше голову морочь, балбес, – рассмеялась Ксения.

Поздно вечером, когда он возвращался на квартиру, которую они снимали с Дашей, Илья неожиданно поймал себя на мысли, что, когда обнял маму, он действительно испытал странное, ни с чем несравнимое ощущение. Казалось, краски окружающего мира стали ярче, мышцы стали наливаться силой, сам он, вроде как, стал больше, а мама с папой, их уютная кухня начали уменьшаться. Впечатление было мимолетным и, когда он плюхнулся, смеясь, обратно на стул, исчезло.

Глава 11. Вспоминая былое (Часть II). Об организации встречи на «высоком уровне».

16:00. 7 ноября 1926 года. Купе спецпоезда в Верхнеудинск ^[294].

В купе была своя печурка. Когда-то это была спальная часть большого купе, с санузлом и кабинетом. Сейчас же, в санузле работал только унитаз, и то лишь потому, что механизм, открывающий дырку для сброса нечистот, починить было нетрудно. Остальное оборудование бесследно исчезло, оставив после себя грустные воспоминания в виде отверстий в плохо покрашенных стенах. Дырки Блюмкин распорядился заткнуть тряпками, потому что из них жутко «сифонило» и выло.

«Кабинетную» часть занимали дипкурьеры, ребята мрачные и несловоохотливые. Блюмкину, который надеялся скоротать дорогу за рюмочкой, да под интересную беседу, ничего не оставалось делать, как проводить время за чтением книг и размышлениями о превратностях судьбы.

Складывалось странное впечатление, будто кто-то там (он непроизвольно посмотрел на обшитый деревом потолок вагона) задался целью загонять «бедного» Яшу. Иногда ему казалось, что он поселился в железнодорожных вагонах, а его шикарная огромная квартира на Арбате - сладкое сновидение, иллюзия, навеянная перестуком вагонных колес. Три дня назад на какой-то станции он купил здоровенную глиняную крынку соленых огурцов и четверть ядрёного самогона и за́пил.

Солнце еще не село, и за окном проплывало однообразие осенней степи. Редкие холмы только добавляли уныния пейзажу, и Яков с отвращением отвернулся от грязного стекла. Если бы случайный прохожий через несколько минут невзначай заглянул в купе, он бы увидел изрядно подвыпившего пассажира, сосредоточенно пытающегося достать из крынки скользкий огурец. Соленый «деликатес» сопротивлялся, появляясь на мгновение над глиняным горлышком, и соскальзывая обратно. Наконец, он был побежден.

- Ну, Яша, поехали, - скомандовал сам себе одинокий пассажир, опрокинул полстакана и закусил строптивым соленьем.

Поезд шел уже вторую неделю. Этот спецпоезд был с вагоном-рестораном, в котором Блюмкин обычно и питался. Он сам, впоследствии, не мог понять, что послужило толчком для покупки закуски и мутного пойла. Но произошло то, что произошло, и представитель ОГПУ и Главный инструктор по государственной безопасности Монгольской республики потерял человеческий облик уже после первого стакана. В момент временного отрезвления он, с трудом соображая который сегодня день и сколько он уже в пути, ворвался в каморку проводника в кальсонах и с маузером. На его крик - почему они еще не в Москве - меланхоличного вида косоглазый проводник спокойно ответил: «В Верхнеудинск, однако, только завтра прибудем. Может, товарищ чаю хочет? У нас в вагоне даже сахар и лимон есть». - Последнее заявление было сделано с таким многозначительным видом, будто скромный труженик «желдора» собственноручно выращивал лимоны для обитателей его «производственной» зоны.

Мысль о том, что судьба вновь забросила его в забайкальские степи, поначалу, показалась Блюмкину абсурдной. Он уже поднимал маузер, чтобы расправиться с насмешливым проводником, как неожиданно память вернулась. Выматерившись и потребовав два стакана крепкого чаю, он ретировался в свое логово. Купе встретило его перегарно-прокуренной вонью, аккуратно заткнутой носовым платком четвертью с остатками самогона и большой глиняной крынкой, из которой свисали буро-зеленые водоросли рассольной травы.

- Боец, - по старой армейской привычке обратился Яков к проводнику, топтавшемуся за спиной, - убери помещение и проветри. - Он чувствовал себя немного неудобно в кальсонах и с маузером в руке.

- Сейчас, начальник, - бодро откликнулся проводник. - Послушай начальник, может, продашь мне посуду? Однако, хочешь, деньги дам, а хочешь - женшен.

- На хрена мне твои женщины, еще заразу не хватало в дали от родного очага подхватить! Да и денег у тебя, я думаю, пара червонцев. В этих банках рассол дороже.

Что-то неуловимое изменилось в лице железнодорожника.

- Деньги - английские фунты, доллары североамериканских штатов, японские йены - все, что я должен Вам передать по прибытии в Верхнеудинск. И не женщины, а корень женьшень, чтобы Вы, товарищ Блюмкин, через час-полтора выглядели соответственно Вашей миссии. Я Вас сопровождаю от Москвы и должен доставить представителя ОГПУ в надлежащем виде. Оперуполномоченный Николаев, - вытянулся «проводник» и вскинул ладонь к козырьку фуражки.

- Когда прибываем? – теперь Якову было неудобно вдвойне, и он начинал злиться.

- Через 12 часов 35 минут, - с еле уловимой бравой придурью доложил оперуполномоченный.

- Отлично, значит, убрать успеешь, - злорадно распорядился Блюмкин, - заходи через полчаса.

Уже через 20 минут свежевыбритый, с влажными, расчесанными на прямой пробор, волосами, представитель ОГПУ входил в покачивающийся на стыках зал вагона-ресторана.

- Водочки и жюльенчик? – по-холуйски заискивающе, бросился ему навстречу официант.

- Рассольник и курник. Потом крепкий кофе. Крепкий насколько это возможно, а пока стакан сельтерской.

Бег пузырьков в хрустале стакана действовал завораживающе, гипнотизировал, возвращал в прошлое…

23:30. 8 марта 1920 года. Петроград.

- Встретили, встретили, - раздалось за спиной. Запах овчины, мороза и креозота заполнил пространство.

- Что ж Вы, товарищ Исаев, вводите нас в заблуждение, - дежурный повеселел, одернул гимнастерку и представился, - оперуполномоченный Невзоров.

- Старший оперуполномоченный Фоменко, - прогудел «извозчик», - Вы уж не обижайтесь, больно хотелось посмотреть, что за «цаца столичная» к нам пожаловала. Все «под контролем» было, если, что, я бы этих «попрыгунчиков» живо перещелкал, - из рукава тулупа ему в руку выскользнул огромный Смит-Вессон. - Знаешь, Василий, - обратился Фоменко к дежурному, - я такой лихости еще не видывал. Товарищ Исаев троих «попрыгунчиков» одной тросточкой «уговорил». Не знаю, живы окаянные или нет, мои ребята остались подчищать.

Извозчик пытался еще что-то рассказать дежурному, но приезжему уже надоело слушать о своих подвигах.

- Мужики, кончай балаган, спать хочу. Завтра трудный день.

День действительно выдался трудным. Яков-Всеволод попросил в помощь старого знакомого - Фоменко. Видимо, подсознательно московский гость решил отыграться за ночное приключение.

Первое место, которое он решил посетить, был Чесменский лагерь, где содержался старый бурят. Несмотря на то, что Исаев смог пробиться к Медведю^[295], ордер на освобождение Бадмаева ему не выписали. Филипп Демьянович, взглянув на мандат, подписанный Менжинским, тяжело вздохнул.

- Знаю, знаю. Упрямый старик, много на него ретивые доброхоты дерьма понавешали, а он людей лечит без разбора. Наши головотяпы его в лагерь упекли, так он и из лагеря консультирует, а супруга его, Елизавета Федоровна, даже сейчас, когда он в тифозной горячке, ведет прием пациентов. Поверьте, как только можно будет его перевезти - освободим старика. От Медведя Исаев-Блюмкин узнал, что в лагере Петр Александрович заразился тифом и был совсем плох, лежал без сознания. Местный фельдшер к больному не пустил, попросил не трогать старика и дать ему спокойно «отойти в мир иной».

Не солоно хлебавши, чекисты отправились в бадмаевский особняк.

- Всеволод Владимирович,- не оборачиваясь, с облучка прогудел Фоменко, - коли не секрет, что так Москва этим царским лекарем заинтересовалась?

Раздосадованный первыми неудачами Блюмкин-Исаев хотел промолчать, но не сдержался.

- Этот, по твоим словам, царский лекарь, каждый день людей лечил и лечит, невзирая на чины и сословия. О нас с тобой забудут, а о нем люди всегда помнить будут. А мы его посадили и, похоже, уморили. – Мужчины одновременно тяжело вздохнули. – А почему Москва интересуется - лучше тебе не знать. Меньше знаешь – лучше спишь.

- Ну, это понятно, - откликнулся Фоменко.

Особняк Бадмаева на Поклонной горе, несмотря на то, что был передан военным властям Петрограда, представлял собой грустное зрелище. Разграбленное и пережившее пожар в 17-м году здание отремонтировали. К счастью, пока в пустующий дом никто не въехал. Можно было осмотреться, пройтись по помещениям. Хотя и так было понятно, что ничего он здесь не найдет. Комнаты сменяли друг друга. Когда-то каждое из этих помещений имело «свое лицо», теперь же однообразные серо-зеленые стены создавали впечатление, будто ходишь по кругу в мрачном, холодно-казенном лабиринте. Неожиданно в одной из комнат он увидел кошку, пушистым коричнево-полосатым клубком свернувшуюся в углу. Видимо, животное тоже не ожидало увидеть здесь постороннего, поэтому настороженно подняло голову и уставилось на непрошеного гостя огромными круглыми глазами. Не обнаружив агрессии со стороны человека, прекрасная представительница Сибирской породы встала, сладко потянулась, зевнула и попыталась точить когти о покрашенный краской паркет. На фоне голодного Петрограда это животное производило сытое, умиротворенное и довольное жизнью впечатление.

- Откуда ты здесь, красотка? - Исаев подошел к мурлыкающей красавице. Он сразу решил, что перед ним именно кошка, а не кот. Столько в ней было неги и женской грации. Он взял ее на руки, и животное безропотно устроилось у Всеволода на груди. В комнату следом вошел Фоменко.

- Товарищ Исаев, может пора на Гороховую? Там еще столовка работает, или в гостиницу? Поди, голодные?

- Ну да, ну да, - размышляя о чем-то своем, отозвался Всеволод. Неясное беспокойство овладело им в этом помещении. Тепло уютно урчащей кошки и тишина, нарушаемая только поскрипыванием половиц, вместо того, чтобы успокаивать, вызывали ощущение надвигающейся опасности.

- Так что будем делать, Всеволод Владимирович? – не унимался питерский оперативник. Фоменко в тулупе, с рукавицами за поясом и кнутом вышагивал взад-вперед вдоль окон с недовольной физиономией и выглядел заправским извозчиком, измаявшимся от нерешительности клиента.

- Хорошо, сейчас едем, только заглянем в подвальные помещения, - кошка мягко соскользнула с рук и стала тереться о брюки Исаева. Наклонившись, чтобы погладить ее на прощание Всеволод нечаянно выронил трость. Звук удара тяжелого набалдашника об пол громким эхом отозвался по всему дому.

- Ух, ты! Ну и чутье у Вас, товарищ спецуполномоченный! – в фоменковской реплике звучало неприкрытое восхищение.

- Это ты о чем? – изумился Всеволод.

- А я-то думал Вы специально здесь стукнули. Разве не слышно, что звук гулкий? Там же пусто! Ну, думаю, чутье у Вас, как у настоящей ищейки, а выходит Вы это случайно? – восхищенные интонации пропали, лицо «извозчика» опять приобрело уныло-кислое выражение.

Исаев его не слушал. Он и сам отметил звук удара. Конечно, это могла быть плохо подогнанная половица, неряшливо подготовленный под паркет пол – все что угодно, но он чувствовал – эта пустота не пуста.

Отвернув набалдашник, Всеволод, под удивленное «Едрить!» Фоменко, обнажил трехгранный клинок стилета, скрывавшийся в трости.

- Кошку придержи, - обернулся он к помощнику. Кошка упрямо норовила улечься как раз на то место, куда упала трость.

Половицы поддались не сразу. Оказалось, что они были приклеены к металлической крышке вмонтированного в пол тайника. Когда оторванные половицы образовали на полу значительную «прогалину», наблюдательный Фоменко подметил небольшое углубление в полу, по-видимому, образовавшееся от подвижного сучка в паркете. Не задумываясь, Всеволод ткнул в это углубление острием стилета.

Крышка люка откинулась совершенно беззвучно.

17:10. 7 ноября 1926 года. Вагон-ресторан спецпоезда в Верхнеудинск

- Рассольничек, со сметанкой изволите-с? - вопрос официанта застал Якова врасплох. Он все еще был там, в своих воспоминаниях, в холодном Питере. Практически один на один с тайной, которая перевернула его жизнь. По тяжелому взгляду посетителя, улыбающийся работник желдоровского общепита понял, что надо исчезнуть, а рассольник принести позже.

15:30. 9 марта 1920 года. Петроград.

В небольшом пространстве тайника лежал конверт из плотной бумаги, перетянутый мохнатой джутовой бечевкой и опечатанный сургучной печатью с неразборчивым изображением. Пакет накрывал плоскую ювелирную коробочку, обтянутую черным бархатом. Исаев зажмурился, боясь спугнуть удачу.

- Никак нашли, что искали? - Радостно прогудел за спиной Фоменко, - теперь-то басурман не отвертится. Скрыл от трудового народа сокровища - получи свои 9 граммов свинца награды! А Вы, товарищ Исаев: «Лечит, лечит»! Царский он прихвостень! Ну, теперь можно и подхарчиться. Он уже было двинулся к выходу, когда в отдалении звонко треснула ветка, и звякнуло оконное стекло. Всеволод оглянулся на окно и не заметил, как грузная фигура питерского оперуполномоченного тихо опустилась на пол. Бедняга Фоменко, видимо, не ожидал такого нелепого финала жизни, поэтому выражение обиженного изумления застыло на его лице. Пуля, выпущенная с большого расстояния, попала ему прямо в затылок и застряла в голове. Исаев обратил внимание на пулевое отверстие только тогда, когда повернул голову несчастного, потому что черная лужица стала растекаться из-под сивых волос Фоменко.

Неожиданно пронзительный крик кошки заставил Всеволода резко оглянуться. Звон стекла, свист пули и движение воздуха у самого уха. Едва уловимым движением Исаев выхватил спрятанный в рукаве браунинг^[296] и завалился набок - якобы, выстрел достиг цели.

Упал он таким образом, чтобы входная дверь и окна оставались в поле зрения. Ждать пришлось недолго. В окне на фоне вечереющего неба появился непропорционально высокий силуэт. Великан имел узкие плечи и маленькую голову.

«Ходули», - мелькнуло в голове Исаева, он уже, было, хотел выстрелить, как в другом окне появился еще один «великан», который показывал кому-то на тела Исаева и Фоменко и что-то говорил. Через мгновение силуэты в оконных проемах исчезли.

Теплая, нежно пахнущая мехом шкурка коснулась щеки Исаева. Он скосил глаза и с удивлением увидел, как пушистая «сибирячка» улеглась рядом с его лицом и лениво играет ювелирной коробкой из тайника. Не отдавая себе отчета, почему он это делает, возможно, находясь под прицелом, Всеволод – Яков протянул руку, открыл коробку, и ему в ладонь выпал миниатюрный Павлин изумительно тонкой работы. Металл был неожиданно холоден, казалось, он даже обжигал руку. В этот момент раздались выстрелы.

17:15. 7 ноября 1926 года. Вагон-ресторан спецпоезда в Верхнеудинск

- Товарищ, пассажир, водочки не изволите? – вопрос официанта звучал риторически – над тарелкой с рассольником поднимался ароматный парок, а небольшой графин с ледяной водкой уже покрылся капельками росы. Видимо, «заботливый» работник общепита не хотел, чтобы посетитель запивал теплой водкой остывший шедевр вагон-ресторанного кулинара.

- Да, да, - откликнулся Блюмкин, - а жульен, готовый есть? – Тело еще помнило холод мартовского Петрограда, «Ленинграда»^[297], - поправил он себя, никак не мог привыкнуть к новому названию северной столицы. Ему нестерпимо захотелось закусить глоток ледяной водки горячими грибами.

15:45. 9 марта 1920 года. Петроград

Стрелявших Исаев рассмотреть не мог, на мгновение отвлекшись на кошку, он потерял из виду окна, откуда гремели выстрелы. Слава Богу, стрелки из нападавших были никудышные. В первый момент спецуполномоченный уже распростился с жизнью, но выстрелы грохотали, пули свистели, штукатурка осыпалась, звенело стекло разбивающихся окон, а кошка, взгромоздившаяся на лежащего Исаева, начала невозмутимо умываться. Ни одной царапины. Ответить нападающим мешала кошка, и он решил скинуть животное с себя. Не тут-то было. Вцепившись всеми своими когтями в пальто Исаева, она намертво приросла к своему «насесту». Отдирая животное от себя, чекист выронил металлическую фигурку и тут же получил пулю в ногу, интуитивно вновь схватил Павлина и сжал его в кулаке. Не обращая внимания на болтающуюся на нем кошку, он с трудом приподнялся и отполз в угол, куда не долетали пули.

Ощупал ногу. Кость была не задета - пуля прошла навылет. Плохо было то, что был пробит какой-то крупный сосуд - штанина быстро набухала от крови. Под рукой был только пакет Бадмаева, перетянутый бечевкой. Не задумываясь, Исаев сорвал ее с пакета и туго перетянул ногу поверх брюк.

Выстрелы стихли и через несколько минут в пустом и мрачном доме раздались шаги.

- Товарищ, Иса-аев! - голос показался Всеволоду подозрительно знакомым. Под этой фамилией в этом городе его знали только на Гороховой. Что бы это значило?

- Не откликается, падла. Похоже, «уговорили» паренька. - В знакомом голосе «дежурного» с Гороховой пропала напускная елейность и проступил командирский металл. – Быстро обыщите его. Ничего голыми руками не трогать! Только в перчатках. Шустрый оказался «москвич», мы второй год город шмонаем, и здесь, и там, и никаких следов бадмаевских записей! А он сразу, бац -и в дамки! - дальше Всеволод не расслышал, он выстрелил во вчерашнего «дежурного», который появился в проеме двери. Потеря крови замедлила реакцию, и раненный не заметил, откуда возник подельник подстреленного лже-чекиста. Исаев с ужасом увидел, как противник направил ему в грудь в упор наган^[298] и нажимает спусковой крючок.

Звука выстрелов он не слышал, только вспышки из ствола и осыпающаяся сбоку штукатурка. Эту гримасу ненависти, удивления и ужаса одновременно, на лице нападающего, Исаев никогда не забудет. Точно так же, как не забудет и шипение кошки, которое вывело его из ступора и заставило поднять браунинг. Выстрел, и противник упал навзничь, продолжая судорожно нажимать на курок.

Кровь пульсировала в руке, зажавшей фигурку. Всеволод поднес к лицу маленького Павлина и внимательно рассмотрел его. Руки мастера-ювелира до мельчайших подробностей воспроизвели причудливое оперенье величавой птицы.

- Сожгите тетрадь, ее надо уничтожить, скорее сож… - хрип умирающего оперуполномоченного Невзорова прервался. Глаза неестественно расширились, казалось, что несчастный увидел нечто ужасное, - Манасаровар, - произнес он четко. Сильная судорога сотрясла его тело, голова склонилась набок, лицо приобрело безразличное выражение, кровь тонкой струйкой вытекла из угла рта.

17:20. 7 ноября 1926 года. Вагон-ресторан спецпоезда в Верхнеудинск

- Яков Григорьевич, - Блюмкин поднял ничего не понимающий взгляд на «проводника». Николаев стоял над ним вместе с официантом и слегка потряхивал важного пассажира за плечо. – Докладываю: купе убрано, вещи собраны. Какие будут дальнейшие указания? – многозначительно спросил «проводник».

- Да, да. Сейчас подойду, только, вот, доем, - возвращаясь к реальности, пробормотал представитель ОГПУ. Судорожно зажатая в кулаке салфетка обжигала холодом – рука хранила память о металлическом медальоне.

Блюмкин откинулся на стуле, прикрыл глаза, прислушался к своему телу. Холод в паху, к которому он привык и перестал замечать, приятно откликнулся на его мысли.

По возвращении в Москву он сдал тетрадь в отдел Бокия, потому что все записи в ней были сделаны иероглифами, чем-то напоминающими грузинское письмо. Ждать выздоровления Петра Александровича Бадмаева у Блюмкина-Исаева времени не было, а в отделе Бокия работали толковые ребята и Яков был уверен, что через неделю-другую перевод содержимого тетради будет у Менжинского на столе.

Существование Павлина останется его самой сокровенной тайной. Позже, уже в Москве, один знакомый хирург вошьет драгоценный Предмет в такую часть его тела, которую, как правило, не ощупывают при обыске. Конечно, первое время это доставляло некоторое неудобство при езде верхом, но Яков готов был терпеть это неудобство, а со временем привык и почти перестал замечать совсем.

Глава 12. О том, что, чем ближе развязка - тем больше сомнений.

19:00. 21 ноября 2012 года. Москва. Конспиративная квартира в здании высотки на Кутузовском проспекте.

- Сэр Артур, Вы уверены, что мы в Москве, а не Вашем любимом Лондоне? – Генри Баркер стоял у огромного окна странной полукруглой формы. Двойные деревянные выкрашенные белой краской рамы совершенно скрадывали шум заполненного машинами Кутузовского проспекта. В русле проспекта медленно текла сверкающая фарами автомобильная река. – Два градуса по Цельсию – это же совершеннейшая аномалия для этой страны снегов и белых медведей.

- Страна снегов и белых медведей, - передразнивая интонации американца протянул Уинсли, - дорогой Баркер, не уподобляйтесь дешевым журналистам, которые по старой памяти рассказывают об ужасах столицы «Империи зла». Признайтесь, что на эту роль скорее претендует Вашингтон, хотя я бы предложил «Большое яблоко»^[299].

- А знаете, сэр Артур, я не буду с Вами спорить. Последнее время я ловлю себя на мысли, что прожил свою жизнь как-то не так. Казалось, мы, доверенные лица «Сильных мира сего», сохраняем равновесие в мире. Направляем его развитие так, как это нужно элите Человечества. Плавно регулируя общечеловеческие желания и возможности. Этакие игроки в «стратегию «Цивилизация». Маленькие человечки отчаянно бросаются в бой, если им своевременно предложить командира со Львом в кулаке. А если владелец Орла «откроет им глаза» на их подлость, греховность и никчемность, эти же людишки, согласно кивая своими вихрастыми или лысыми головами, сами станут намыливать веревки, чтобы повеситься. Выбирая веревку покрепче и намыливая получше – чтоб уж наверняка. Я уж не говорю про Носорога. И вдруг, на тебе, оказывается, среди этих «муравьев» есть те, для которых эти правила – «пустой звук». Нет для них никаких правил. Они сами себе правила. Хотят, будут богами, хотят - нет. А мы с Вами - сторожа на складе полуфабрикатов. И как бы мы не «пыжились» более того, что нам позволяет та или иная «железячка» сделать ничего не можем. И знаете, что самое страшное? - Баркер обернулся от окна к англичанину, - это то, что мы ничего, понимаете, НИ-ЧЕ-ГО! Не можем сделать! - последние слова обычно уравновешенный и самоуверенный янки почти прокричал.

Дата добавления: 2015-07-08