Прочность хрупких предметов

Порою судьба протягивает нам чашу безумия. Из неизвестного появляется

вдруг рука и подает нам темный кубок с неведомым дурманящим напитком.

Гуинплен ничего не понял.

Он оглянулся, чтобы посмотреть, к кому обращается шериф.

Слишком высокий звук неуловим для слуха; слишком сильное волнение

непостижимо для разума. Существуют определенные границы, как для слуха,

так и для понимания.

Жезлоносец и судебный пристав приблизились к Гуинплену, взяли его под

руки, и он почувствовал, как его сажают в то кресло, с которого поднялся

шериф.

Он безропотно подчинился, не пытаясь понять, что означает все это.

Когда Гуинплен сел, судебный пристав и жезлоносец отступили на

несколько шагов и, вытянувшись, стали позади кресла.

Шериф положил свой букет на выступ каменной плиты, надел очки, которые

подал ему секретарь, извлек из-под груды дел, лежавших на столе,

пожелтелый, покрытый пятнами, позеленевший, изъеденный плесенью и местами

разорванный пергамент, исписанный с одной: стороны и хранивший на себе

следы многочисленных сгибов. Подойдя поближе к фонарю, шериф поднес

пергамент к глазам и, придав своему голосу всю торжественность, на какую

только был способен, принялся читать:

"Во имя отца и сына и святого духа,

Сего двадцать девятого января тысяча шестьсот девяностого года по

рождестве христовом,

На безлюдном побережье Портленда был злонамеренно покинут десятилетний

ребенок, обреченный тем самым на смерть от голода и холода в этом

пустынном месте.

Ребенок этот был продан в двухлетнем возрасте по повелению его

величества, всемилостивейшего короля Иакова Второго.

Ребенок этот - лорд Фермен Кленчарли, законный и единственный сын

покойного лорда Кленчарли, барона Кленчарли-Генкервилла, маркиза Корлеоне

Сицилийского, пэра Английского королевства, ныне покойного, и Анны

Бредшоу, его супруги, также покойной.

Ребенок этот - наследник всех владений и титулов своего отца. Поэтому,

в соответствии с желанием его величества, всемилостивейшего короля, его

продали, изувечили, изуродовали и объявили пропавшим бесследно.

Ребенок этот был воспитан и обучен с целью сделать из него фигляра,

выступающего на ярмарках и рыночных площадях.

Он был продан двух лет от роду, после смерти отца, причем королю было

уплачено десять фунтов стерлингов за самого ребенка, а также за различные

уступки, попущения и льготы.

Лорд Фермен Кленчарли в двухлетнем возрасте был куплен мною,

нижеподписавшимся, а изувечен и обезображен фламандцем из Фландрии, по

имени Хардкванон, которому был известен секрет доктора Конкеста.

Ребенок был нами предназначен стать маскою смеха - masca ridens.

С этой целью Хардкванон произвел над ним операцию Bucca fissa usque ad

aures [рот, разодранный до ушей (лат.)], запечатлевающую на лице выражение

вечного смеха.

Способом, известным одному только Хардкванону, ребенок был усыплен и

изуродован незаметно для него, вследствие чего он ничего не знает о

произведенной над ним операции.

Он не знает, что он лорд Кленчарли.

Он откликается на имя "Гуинплен".

Это объясняется его малолетством и недостаточным развитием памяти, ибо

он был продан и куплен, когда ему едва исполнилось два года.

Хардкванон - единственный человек, умеющий делать операцию Bucca fissa,

и это дитя - единственный в наше время ребенок, над которым она была

произведена.

Операция эта столь своеобразна и неповторима, что если бы этот ребенок

превратился в старика и волосы его из черных стали бы седыми, Хардкванон

все-таки сразу узнал бы его.

В то время, как мы пишем это, Хардкванон, которому доподлинно известны

все упомянутые события, ибо он принимал в них участие в качестве главного

действующего лица, находится в тюрьме его высочества принца Оранского,

ныне именуемого у нас королем Вильгельмом Третьим. Хардкванон был задержан

и взят под стражу по обвинению в принадлежности к шайке компрачикосов, или

чейласов. Он заточен в башню Четэмской тюрьмы.

Ребенок, согласно повелению короля, был продан и выдан нам последним

слугой покойного лорда Линнея в Швейцарии, близ Женевского озера, между

Лозанной и Веве, в том самом доме, где скончались отец и мать ребенка;

слуга умер вскоре после своих господ, так что это злодеяние в настоящее

время является тайной для всех, кроме Хардкванона, заключенного в

Четэмской тюрьме, и нас, обреченных на смерть.

Мы, нижеподписавшиеся, воспитали и держали у себя в течение восьми лет

купленного нами у короля маленького лорда, рассчитывая извлечь из него

пользу для нашего промысла.

Сегодня, покинув Англию, чтобы не разделить участи Хардкванона, мы, из

опасений и страха перед суровыми карами, установленными за подобные деяния

парламентом, с наступлением сумерек оставили одного на Портлендском берегу

упомянутого маленького Гуинплена, лорда Фермена Кленчарли.

Сохранить это дело в тайне мы поклялись королю, но не господу.

Сегодня ночью, по воле провидения, застигнутые в море сильной бурей и

находясь в совершенном отчаянии, преклонив колени перед тем, кто один в

силах спасти нам жизнь и, быть может, по милосердию своему спасет и наши

души, уже не ожидая ничего от людей, а страшась гнева господня и видя

якорь спасения и последнее прибежище в глубоком раскаянии, примирившись со

смертью и готовые радостно встретить ее, если только небесное правосудие

будет этим удовлетворено, смиренно каясь и бия себя в грудь, - мы делаем

это признание и вверяем его бушующему морю, чтобы оно воспользовалось им

во благо, согласно воле всевышнего. Да поможет нам пресвятая дева! Аминь.

В чем и подписуемся".

Шериф прервал чтение и сказал:

- Вот подписи. Все сделаны разными почерками.

И снова стал читать:

"Доктор Гернардус Геестемюнде. - Асунсион". - Крест, и рядом: "Барбара

Фермой с острова Тиррифа, что в Эбудах. - Гаиздорра, капталь. -

Джанджирате. - Жак Катурз, по прозвищу Нарбоннец. - Люк-Пьер Капгаруп, из

Магонской каторжной тюрьмы".

Шериф опять остановился и сказал:

- Следует приписка, сделанная тем же почерком, каким написан текст,

очевидно учиненная тем лицом, которому принадлежит первая подпись.

Он прочел:

"Из трех человек, составлявших экипаж урки, судовладельца унесло волною

в море, остальные два подписались ниже: - Гальдеазун. - Аве-Мария, вор".

Перемежая чтение своими замечаниями, шериф продолжал:

- Внизу листа помечено: "В море, на борту "Матутины", бискайской урки

из залива Пасахес".

- Этот лист, - прибавил шериф, - канцелярский пергамент с вензелем

короля Иакова Второго. На полях есть еще приписка, сделанная тою же рукою:

"Настоящее показание написано нами на оборотной стороне королевского

приказа, врученного нам в качестве оправдательного документа при покупке

ребенка. Перевернув лист, можно прочесть приказ".

Шериф перевернул пергамент и, держа его в правой руке, поднес ближе к

свету. Все увидели чистую страницу, если только выражение "чистая

страница" применимо к полусгнившему лоскуту; посредине можно было

разобрать три слова: два латинских - jussu regis [по повелению короля

(лат.)] и подпись "Джеффрис".

- Jussu regis, Джеффрис, - произнес шериф во всеуслышание, но уже без

всякой торжественности.

Гуинплен был подобен человеку, которому свалилась на голову черепица с

крыши волшебного замка.

Он заговорил, словно в полузабытьи:

- Гернардус... да, его называли "доктор". Всегда угрюмый старик. Я

боялся его. Гаиздорра, капталь, это значит - главарь. Были и женщины:

Асунсион и еще другая. Потом был провансалец - Капгаруп. Он пил из плоской

фляги, на которой красными буквами было написано имя.

- Вот она, - сказал шериф.

И положил на стол какой-то предмет, который секретарь вынул из "мешка

правосудия".

Это была оплетенная ивовыми прутьями фляга с ушками. Она, несомненно,

перевидала всякие виды и, должно быть, немало времени провела в воде. Ее

облепили раковины и водоросли. Она была сплошь испещрена ржавым узором -

работой океана. Затвердевшая смола на горлышке свидетельствовала о том,

что фляга была когда-то герметически закупорена. Ее распечатали и

откупорили, потом снова заткнули вместо пробки втулкой из просмоленного

троса.

- В эту бутылку, - сказал шериф, - люди, обреченные на смерть, вложили

только что прочитанное мною показание. Это послание к правосудию было

честно доставлено ему морем.

Сообщив своему голосу еще большую торжественность, шериф продолжал:

- Подобно тому, как гора Харроу родит отличную пшеницу, из которой

получается прекрасная мука, идущая на выпечку хлеба для королевского

стола, точно так же и море оказывает Англии всевозможные услуги, и когда

исчезает лорд, оно его находит и возвращает обратно.

Он прибавил:

- На этой фляге действительно красными буквами выведено чье-то имя.

Возвысив голос, он повернулся к преступнику, лежавшему неподвижно:

- Здесь стоит ваше имя, злодей! Неисповедимы пути, которыми истина,

поглощаемая пучиной людских деяний, снова всплывает на поверхность.

Взяв в руки флягу, шериф поднес ее к свету той стороной, которая была

очищена, - вероятно, для расследования. В ивовые прутья была вплетена

извилистая красная полоска тростника, местами почерневшая от действия воды

и времени. Несмотря на то, что кое-где она была повреждена, можно было

совершенно ясно разобрать все десять букв, составлявших имя Хардкванон.

Шериф опять повернулся к преступнику и снова заговорил тем не похожим

ни на какой другой тоном, который можно назвать голосом правосудия:

- Хардкванон! Когда эта фляга с вашим именем была нами, шерифом,

предъявлена вам в первый раз, вы сразу же добровольно признали ее своею;

затем, по прочтении вам пергамента, находившегося в ней, вы не пожелали

ничего прибавить к своим предшествующим показаниям и отказались отвечать

на какие бы то ни было вопросы, вероятно рассчитывая, что пропавший

ребенок не найдется и что вы, таким образом, избегнете наказания.

Вследствие этого я к вам применил "длительный допрос с наложением

тяжестей", и вам вторично прочитали вышеупомянутый пергамент, содержащий в

себе показания и признание ваших сообщников. Это не привело ни к чему.

Сегодня, на четвертый день, - день, назначенный по закону для очной

ставки, - очутившись лицом к лицу с тем, кто был брошен в Портленде

двадцать девятого января тысяча шестьсот девяностого года, вы убедились в

крушении всех своих греховных надежд и, нарушив молчание, признали в нем

свою жертву...

Преступник открыл глаза, приподнял голову и необычно громким для

умирающего голосом, в котором вместе с предсмертным хрипом звучало

какое-то странное спокойствие, с зловещим выражением произнес несколько

слов; при каждом слове ему приходилось подымать всей грудью кучу

наваленных на "его камней, могильной плитою пригнетавших его к земле.

- Я поклялся хранить тайну и действительно хранил ее до последней

возможности. Темные люди - люди верные; честность существует и в аду.

Сегодня молчание уже бесполезно. Пусть будет так. И потому я говорю. Ну,

да. Это он. Таким его сделали мы вдвоем с королем: король - своим

соизволением, я - своим искусством.

Взглянув на Гуинплена, он прибавил:

- Смейся же вечно.

И сам захохотал.

Этот смех, еще более страшный, чем первый, звучал как рыдание.

Смех прекратился, голова Хардкванона откинулась назад, веки опустились.

Шериф, предоставив преступнику возможность высказаться, заговорил

снова:

- Все это подлежит внесению в протокол.

Он дал секретарю время записать слова Хардкванона и продолжал:

- Хардкванон, по закону, после очной ставки, приведшей к положительному

результату, после третьего чтения показаний ваших сообщников,

подтвержденных ныне вашим собственным откровенным признанием, после вашего

вторичного свидетельства вы сейчас будете освобождены от оков, чтобы, с

соизволения ее величества, быть повешенным, как плагиатор.

- Как плагиатор, - отозвался законовед, - то есть как продавец и

скупщик детей. - Вестготский закон, книга седьмая, глава третья, параграф

Usurpaverit [присвоил (лат.)]; и Салический закон, глава сорок первая,

параграф второй; и закон фризов, глава двадцать первая - "De Plagio"

[противозаконное присвоение (лат.)]. Александр Неккам говорит также: "Qui

pueros vendis, plagiarius est tibi nomen" [тебе, продающему детей, имя -

плагиатор (лат.)].

Шериф положил пергамент на стол, снял очки, снова взял букет и

произнес:

- Суровый длительный допрос с пристрастием прекращается. Хардкванон,

благодарите ее величество.

Судебный пристав сделал знак человеку в кожаной одежде.

Человек этот, подручный палача, "виселичный слуга", как он назывался в

старинных хартиях, подошел к пытаемому, снял один за другим лежавшие на

животе камни, убрал чугунную плиту, из-под которой показались расплющенные

ее тяжестью бока несчастного, освободил кисти рук и лодыжки от колодок и

цепей, приковывавших его к четырем столбам.

Преступник, избавленный от всякого груза и от оков, все еще лежал на

полу с закрытыми глазами, раскинув руки и ноги, точно распятый, которого

только что сняли с креста.

- Встаньте, Хардкванон! - сказал шериф.

Преступник не шевелился.

"Виселичный слуга" взял его за руку, подержал ее, потом опустил, - она

безжизненно упала. Другая рука, которую он приподнял вслед за первой,

упала точно так же. Подручный палача схватил сначала одну, затем другую

ногу преступника; когда он отпустил их, они ударились пятками о пол.

Пальцы обеих ног остались неподвижными, точно одеревенели. У лежащего

плашмя на земле голые ступни всегда как-то странно торчат кверху.

Подошел врач, вынул из кармана маленькое стальное зеркальце и приложил

его к раскрытому рту Хардкванона, затем пальцем приподнял ему веки. Они

уже больше не опустились. Остекленевшие зрачки не дрогнули.

Врач выпрямился и сказал:

- Он мертв.

Затем прибавил:

- Он засмеялся, и это его убило.

- Это уже не имеет значения, - заметил шериф. - После того как он

сознался, вопрос о его жизни или смерти - пустая формальность.

И, указав на Хардкванона букетом роз, он отдал распоряжение жезлоносцу:

- Труп убрать отсюда сегодня же ночью.

Жеэлоносец почтительно наклонил голову.

Шериф прибавил:

- Тюремное кладбище - напротив.

Жезлоносец опять наклонил голову.

Секретарь писал протокол.

Шериф, держа в левой руке букет, взял в правую руку свой белый жезл,

стал прямо перед Гуинпленом, все еще сидевшим в кресле, отвесил ему

глубокий поклон, потом с не меньшей торжественностью откинул назад голову

и, глядя в упор на Гуинплена, сказал:

- Вам, здесь присутствующему, мы, кавалер Филипп Дензил Парсонс, шериф

Серрейского графства, в сопровождении Обри Доминика, эсквайра, нашего

клерка и секретаря, наших обычных помощников, получив надлежащим образом

прямые и специальные на этот счет приказания ее величества, в силу данного

нам поручения, со всеми вытекающими из него правами и обязанностями,

сопряженными с нашей должностью, а также с разрешения лорд-канцлера

Англии, на основании протоколов, актов, сведений, сообщенных

адмиралтейством, после проверки документов и сличения подписей, по

прочтении и выслушании показаний, после очной ставки, учинения всех

требуемых законом процедур, приведших к благополучному и справедливому

завершению дела, - мы удостоверяем и объявляем вам, чтобы вы могли

вступить в обладание всем, принадлежащим вам по праву, что вы - Фермен

Кленчарли, барон Кленчарли-Генкервилл, маркиз Корлеоне Сицилийский и пэр

Англии. И да хранит господь ваше сиятельство.

И он поклонился.

Законовед, врач, судебный пристав, жезлоносец, секретарь - все

присутствующие, за исключением палача, последовали его примеру и

поклонились Гуинплену еще более почтительно, чуть не до самой земли.

- Что это такое? - крикнул Гуинплен. - Да разбудите же меня!

И, смертельно бледный, вскочил с кресла.

- Я и пришел для того, чтобы разбудить вас, - проговорил чей-то голос,

который прозвучал здесь в первый раз.

Из-за каменного столба выступил человек. Так как никто не спускался в

подземелье с той минуты, когда железная плита, поднявшись, открыла доступ

в застенок полицейскому шествию, было ясно, что этот человек проник сюда и

спрятался в тени еще до появления Гуинплена, что ему поручили наблюдать за

всем происходившим и что в этом заключалась его обязанность. Это был

тучный человек в придворном парике и дорожном плаще, скорее старый, чем

молодой, державшийся весьма пристойно. Он поклонился Гуинплену

почтительно, непринужденно; с изяществом хорошо вышколенного лакея, а на с

неуклюжестью судейского чина.

- Да, - сказал он, - я пришел разбудить вас. Вот уже двадцать пять лет,

как вы спите. Вы видите сон, и вам пора очнуться. Вы считаете себя

Гуинпленом, тогда как вы - Кленчарли. Вы считаете себя простолюдином,

между тем как вы - знатный дворянин. Вы считаете, что находитесь в

последнем ряду, между тем как стоите в первом. Вы считаете себя

скоморохом, в то время как вы - сенатор. Вы считаете себя бедняком, в

действительности же вы - богач. Вы считаете себя ничтожным, между тем как

вы принадлежите к сильным мира сего. Проснитесь, милорд!

Слабым голосом, в котором звучал неподдельный ужас, Гуинплен прошептал:

- Что значит все это?

- Это значит, милорд, - ответил толстяк, - что меня зовут Баркильфедро,

что я - чиновник адмиралтейства; что эта выброшенная волнами фляга

Хардкванона была найдена на берегу моря; что она была доставлена мне, ибо

распечатывание таких сосудов входит в круг моих обязанностей; что я

откупорил ее в присутствии двух присяжных, состоящих при отделе Джетсон,

двух членов парламента, Вильяма Блетуайта, представителя города Бата, и

Томаса Джервойса, представителя города Саутгемптона; что они описали и

удостоверили содержимое фляги и вместе со мною скрепили протокол своими

подписями; что о находке я доложил ее величеству; что, по повелению

королевы, все требуемые законом формальности были выполнены с соблюдением

тайны, необходимой в столь щекотливом деле, и что последняя из этих

формальностей - очная ставка - только что имела место; это значит, что у

вас миллион годового дохода, что вы - лорд Соединенного королевства

Великобритании, законодатель и судья, верховный судья и верховный

законодатель, облаченный в пурпур и горностай, что вы стоите на одной

ступени с принцами и почти равны императору, что ваша голова увенчана

пэрской короной и что вы женитесь на герцогине, дочери короля.

Потрясенный этим превращением, поразившим его подобно удару грома,

Гуинплен лишился чувств.

Дата добавления: 2015-07-08