Иисус Христос как истинный Утешитель страдающих

Иисус Христос!

Мне бы хотелось не произносить здесь Его имени. Я не говорю здесь еще о религии Откровения, о христианстве. Я говорю о религии вообще. Но христианство является настолько религией в прямом смысле этого слова, всемирной и вечной религией, религией сердца человеческого и сердца Божия, что неудержимым порывом приходишь к христианству, когда говоришь о религии, особенно когда говоришь о страдании и о том, что в силах сделать для религии истинное страдание.

Удивительное дело! Все религии учили поклоняться счастью – одно христианство вознесло страдание. Языческие боги представлялись человеку увенчанными цветами, окруженными амурами. И невольно спрашиваешь себя, что могли сказать такие боги бедняку в его каморке, рабу в цепях, вдове, сироте – всем, кто страдает, кто плачет на земле. Поэтому громадным переворотом была новая религия, которая говорила:

«Смотрите: вот истинный Бог! Он висит на Кресте. Его руки и ноги прободены. Мертвенная бледность покрыла чело. Сердце Его пронзено. Единственный пурпур, покрывающий Его тело, есть пурпур Его крови. Боги древности, или боги наслаждений, – долой этих ложных богов! Человечество в них не нуждается. Истинный Бог – вот Он. Это Бог страдания!».

Человечество подняло глаза при этих странных речах. Ему казалось все это сном. И оно спрашивало себя: «Неужели это возможно? Если Он действительно Бог, то как Он мог страдать, как Он умер, отчего Он не поразил Своих врагов? Зачем вытерпел Он мучения? Это из слабости? Но Он Бог. Это по необходимости? Но Он Бог. Это из любви? – Да, из любви». И люди не могли прийти в себя от радостного изумления.

Поднялись софисты. Они сказали: «Это невозможно, это недостойно Бога. Он не мог страдать и умереть за человека!». Но мать, прижимая к груди своей ребенка, посмотрела на Крест и на софистов и сказала им: «Что тут невозможного? Чтобы питать мое дитя, я даю ему мое молоко. Чтобы его спасти, я бы охотно отдала ему мою кровь». Поняли такую жертву и люди, крепко любящие друг друга. Молодой человек в целомудренных мечтах первой любви и молодая девушка в мечтах о безграничном самоотвержении, тоже посмотрев на Крест и на софистов, сказали им: «Как, вас изумляют унижения и муки Христа? Вы никогда, значит, не любили! А если бы надо было для доказательства нашей любви кланяться, унижаться, страдать, распять себя, мы бы не задумались».

Так на пространстве девятнадцати веков этим криком сердца отвечает человечество всем софистам. На любовь оно отвечает любовью.

Но это было только начало благодетельного воздействия на страдающих людей в воспоминание о страдании Христа. При виде Креста Господня человечеству показался легче его собственный крест.

Раб, которого бьет хозяин, говорит себе: «Христа бичевали». Бедняк в конуре, в которой он умирает с голоду, утешает себя мыслями: «Он жаждал, а Ему дали лишь желчи и уксусу». Французский король, который был казнен не на троне, а на эшафоте, вспомнил, что Христос был связан, и, заглушая в себе голос крови своих предков, шестидесяти преемственных королей, которая клокотала, яростно клокотала в его жилах, в ту минуту протянул руки, чтобы палач скрутил их. Умирающий велел поставить Распятие перед своими глазами, и, когда ему сказали: «Вы не можете с Ним более говорить», он ответил: «Но я могу на Него смотреть».

Один скептик, увидав внезапно Распятие в тот момент, когда в припадке ревности и гнева он хотел заколоть изменившую ему женщину, во время ее сна, вдруг смягчился, бросил свой кинжал, упал на колени и, целуя изображение Христа, сказал:

«Христос, прости мне... Я родился в век безбожный, и у меня много грехов. Гонимый, забываемый людьми, Сын Божий! Меня не учили Тебя любить! Я никогда не искал Тебя в храмах. Но я не научился еще не трепетать там, где я Тебя нахожу. И теперь один несчастный человек не посмел умереть от своего горя, видя Тебя пригвожденным ко Кресту. Он не веровал, но Ты спас его от зла. Если бы он уверовал, Ты бы его утешил»[39].

Один академик возражает, что он ничего не понимает в таком чувстве; что страдание Одного никогда не уменьшало его собственных страданий, что для него представляется весьма ненадежным утешением знать, что Иисус Христос страдал больше, чем он сам. Я весьма жалею о душевном состоянии этого человека и на его софизмы отвечу только одним – самим продолжением той молитвы, которую исторг вид Распятия у безверного сына маловерного века.

Вот эта молитва:

«Прости тем, кто богохульствует... Конечно, они никогда не видали Тебя, находясь в отчаянии. Счастливые мира думают, что никогда не будут в Тебе нуждаться. Прости им! Если их гордость оскорбляет Тебя, слезы их рано или поздно окрестят их. Лишь пожалей их за то, что они считают себя вне опасности от бурь и что они не нуждаются, чтобы прийти к Тебе в суровых уроках несчастья. Наша мудрость и наш скептицизм в наших руках как детские игрушки. Прости же нам наши мечты, что мы не веруем в Тебя, Ты, Который страдал на Голгофе! Из всех наших несчастий, из всех наших мимолетных увлечений худшее – это то, что мы хотим забыть Тебя. Но Ты видишь – это лишь тень, которая исчезает от одного Твоего взгляда. Ты Сам разве не был Человеком? Через страдание взошел Ты на небо, вознесся с открытыми руками к лону торжествующего Твоего Отца. А нас, нас тоже несчастье приводит к Тебе, как Тебя привело оно к Твоему Отцу. Лишь венчанные тернием приходим мы склониться пред Твоим образом. Лишь окровавленными руками мы касаемся Твоих окровавленных ног. И Ты понес муку для того, чтобы быть любимым страдальцами».

Для чуткого читателя всего дороже именно эти последние образы страдающего Христа: Христос, венчанный тернием, Христос распятый, Христос с поникшей главой после искупительной смерти. Чем ближе смерть к Нему, тем более проявляются в Нем черты дивной нежности и святыни, и величайшей красоты достигает этот лик в разгар Его страданий, при крике: «Стражду!»[40].

Смотря на эту красоту Божественного лика и согреваясь ею, будем и мы развиваться духовно.

Христос сказал: Никто не берет жизнь от Меня, но Я сам полагаю ее [41]. Можно и нам то же сделать. Будем страдать, умрем, но не как рабы, по приказу, но свободно, по собственной воле.

Он сказал: «Больше такой любви никто не может иметь, чтобы положить душу свою за тех, кого любишь»[42]. Повторим и мы эти слова и будем поступать так. Все наши страдания, наши болезни, нашу смерть мы можем сделать не только делом свободы. Мы можем сделать из них священное дело любви. От нас зависит умереть не от старости, не от истощения, не от болезни, а умереть за любовь. От нас зависит отдать свою жизнь нашим детям, родным, друзьям, стране, человечеству, Богу.

Какая проза – обыкновенная смерть от болезни, от истощения и старости! И наоборот, сколько поэзии в смерти за великую идею!.. Возьмите, например, двух сестер в военное время. Одна остается дома, предаваясь обычной суете жизни; другая, отрекаясь от себя, бросая все удобства богатой жизни, отправляется на войну. Там она погибает жертвой своей великой любви в ту самую минуту, как склонилась над умирающим солдатом, шепча ему среди этого ада последние слова привета и утешения.

Другая сестра живет долго и умирает в старости. Но какой человек предпочтет ее тихую кончину трагической гибели? И какая чудная судьба ожидает погибшую на небе, у Того Христа, Которому она подражала своим самоотвержением!

Христос как бы сказал: «Я умираю, чтобы искупить ваши грехи, грехи человечества. На одну чашу весов собраны людские беззакония, на другую для равновесия пролита Моя кровь».

Последуем же Его примеру! Вольем и нашу кровь в Его чашу! Чему учит нас Крест? Что высшая слава, слава большая даже, чем смерть в качестве жертвы, закланной любовью, есть слава искупительной смерти. Нет смерти выше смерти Христа, Который умер, уравновесив Своею Кровию и покрыв Ею тяжесть всемирного греха на тех весах, на которых взвешиваются судьбы мира.

Человечество восприняло все эти мысли и, имея пред собою Крест, достигло удивительной высоты. Лучшие люди христианства не только приняли страдание, но и полюбили его. Они жаждали страдания. Если они находили, что страдание слишком заставляет себя ждать, то некоторые из них брали себе в руки бич и добровольно бичевали себя в воспоминание о муках Христовых. Ночью, в тот час, когда все спит, они, в память того, что Христа истязали, как раба, обнажали свои плечи и жестокими ударами начертывали на них кровавые рубцы искупления[43].

Мы недавно говорили о том, как утишать страдание, но вот, в подражание Иисусу Христу, к страданию уже стремятся, его призывают, и нельзя уже утолить в душах потребность в страдании, эту странную, распаляющую душу святых жажду муки.

Мирские люди возразят, что это безумие, но нельзя спорить против несомненности этого явления. Чисто человеческие усилия оказались совершенно неспособными сколько-нибудь помочь страдающему человеку. Христианская же вера не только заставила добровольно принять страдание – она заставила полюбить его. Заставила многие мужественные души стремиться к нему и под добровольным искупительным бичеванием содрогаться от радости.

О Утешитель Христос! Вот я произнес Твое имя – и мое сердце стремится к Тебе. Я еще не искал Тебя, а уже нахожу Тебя. Я узнаю Тебя по тому чудесному признаку, что все слезы высыхают у Твоих ног и что в Твоих объятиях облегчаются и утихают все страдания.

Господи, Господи! Сколько людей научаются любить муки! Сколько жалких людских существ, венчанных тернием, людей избитых, израненных душою еще более, чем телом, преисполнены истинной радости среди своих испытаний! Возможно ли найти лучшее доказательство Твоего действительного присутствия среди нас?

Бытие страдания ставит две задачи: разгадать заключающиеся в нем для ума тайны и помочь сердцу облегчить его.

Пред тайной страдания и пред потребностью облегчить его все бессильно, кроме веры. Философия сознается здесь в своем бессилии точно так же, как ничего не могут объяснить и страдающие люди. Одна христианская вера может сказать здесь слово утешения. В свете ее учения ужасный призрак не так уж страшен. Для христианина страдание не есть ни тиран, ни недруг. Оно является верным помощником в деле развития души. Его назначение высоко. Оно просвещает, очищает, делает лучше, возвращает добродетель, творит в своем пламени для человека как бы новое сердце и делает его достойным Бога.

Душа человеческая, встретив страдание, начинает свыкаться с ним, старается постичь его, с удивлением видит его пользу, покорно начинает принимать его удары и, начав с этого добровольного подчинения, кончает тем, что уже любит его, а иногда даже желает его. Христиане не только не бежали от казни, не отворачивались от лобных мест – их не приходилось влечь на казнь, как рабов: они шли на казнь добровольно, свободно, в высоком вдохновении любви. Вот чего достигает вера в области страданий. Но и тут еще не последнее ее слово.

Вера не только знает происхождение и причину страданий. Она знает также, чем кончается страдание. Она дает человеку такие точные указания, которые окончательно успокаивают [его]. Вера знает, что жизнь эта есть только начало жизни; она знает конец ее, или, вернее сказать, венец земной жизни. Христианство знает и утверждает, что ни один из лучших инстинктов нашей природы не будет обманут. Христианство гласит, что вопреки смерти осуществятся на небе все наши заветные чаяния: бесконечный свет, безграничная любовь, вечная блаженная жизнь. Смерть есть только тоннель. За смертью – блеск лучезарного света.

Да, вера громко утверждает, что нас ждет вечность, то есть полное насыщение души, соединение навек, любовь, переживающая смерть. И этим утверждением вера окончательно успокаивает страдальца.

Помедли же еще, душа, на этих высоких вершинах боговедения! Там хорошо. С них еле видна земля, но как близко небо! Жизнь похожа на крутую гору. Трудно на нее взобраться, но, когда вы поднялись на вершину, вы видите над головою вашей небо, а под ногами едва различаете роскошную панораму равнины...

Дата добавления: 2015-07-08