Пример великого христианского страдания

Я затрудняюсь назвать в числе произведений литературы XIX века, описывающей интимную сторону души человеческой, что-либо более трогательное, чем книга «Рассказы сестры»[38].

Двое молодых людей встречаются в Риме, часто видятся и привязываются друг к другу. В Неаполе одного поражает молниеносный удар любви, в сердце другой возникает начало той любви, которая скоро разовьется и достигнет необыкновенной красоты. Книга содержит в себе много писем Александрины Алопеус и ее жениха, Альберта Ла-Ферронэ. В этих письмах вылилась душа обоих, и сколько здесь чистой любви, проникнутой религией! Кажется, что эти два сердца, полюбив друг друга, вручили Богу ту священную связь, которая должна была их соединить.

«Клянусь вам, – писал Альберт, – что когда я нахожусь подле вас, то мои чувства кажутся мне предвестником другой жизни. Как чувствам этого рода не переходить за могилу? О, нет! Я не думаю, что можно любить вас чистою, глубокою любовью без того, чтобы не быть проникнутым религиозным чувством и ожиданием бессмертия».

Со своей стороны, Александрина писала: «Матушка предложила князю Лопухину (отчим Александрины) взойти на террасу. Я пропустила их вперед и шла сзади, стараясь идти как можно медленнее. Я говорила себе: "Может быть, в эту минуту он войдет". Так и вышло. От радости видеть его я не могла говорить. Но так как это продолжительное молчание могло быть им понято иначе, чем я желала бы, то я его прервала первая и весь вечер я была так весела! Господи, Господи, Боже всякой любви! Этот чистый восторг, эта бесконечная радость, эта любовь, которая делает совершенным в наших глазах любимого человека: не есть ли это предчувствие того, как мы в Твоем Царстве будем навеки любить тех, которых мы уже так любим на земле?».

Вот другой отрывок:

«Мы проводили большую часть наших вечеров на верхней террасе. Это было очаровательно! Эти два залива, эти берега, этот Везувий, из которого вытекали реки огня, всегда звездное небо, всегда благоухающий воздух, и со всем этим любить друг друга, любить и говорить о Боге!..».

А вот еще, из дневника Альберта:

«Я бы хотел остановить часы. Всякий уходящий день так прекрасен! Никогда я не понимал так хорошо несчастья, как теперь, когда душа моя полна радости. Должен ли завянуть столь прекрасный букет?! Нет, это невозможно! Это счастье должно жить дальше гроба; оно уже теперь открылось для меня и никогда не будет отнято у меня Небом!».

Как дуэт двух согласных голосов, раздаются и следующие признания влюбленных:

«Как-то вечером мы были в Кастелламмаре, смотрели на закат солнца над морем. Матушки не было с нами. Нам казалось, что мы одни во всем мире и с нами Бог. Альберт с восторгом следил за солнцем и сказал: "Если бы мы могли пойти туда, куда оно идет!..". Я любовалась его восторгом, но лишь отчасти его разделяла. Я думаю более о нем, а он – более о небе. Я любовалась небом через него, а он шел туда один. После таких минут какою-то священною показалась мне остальная часть вечера. В каком восхищенном, тихом счастье я пошла заняться немного своим туалетом, чтобы вернуться несколько покрасивее пред глазами того, ради которого я становилась лучшею во всем».

Все идет в этом тоне. Надо бы выписать всю книгу. Это была заря безграничной чистоты, всходившая над двумя молодыми жизнями. «Вдоль Вилла Реале мы гуляли с ним и с его сестрами. Их родители замыкали шествие. Так мы шли, составляя уже одну семью, озаренные ласкающим светом луны, под ясными звездами, которыми мы любовались, удивляясь красоте творения Божия, полные взаимной любви и дружбы».

С этого очарованного неба всего через одиннадцать дней после свадьбы они впали в самое томительное беспокойство, а через четыре года – в самую безысходную скорбь... Но в этот страшный роковой час религиозное чувство, улыбнувшееся когда-то их счастью, не изменило им. Оно связало их еще крепче и святее узами их несчастья. Через восемь дней по смерти мужа молодая вдова написала так:

«Господи, не разлучай тех, кого Ты Сам соединил! Вспомни, Господи, Отец наш, и прости мою смелость: вспомни, что мы всегда помнили о Тебе! Вспомни, что за все время нашей любви мы не написали ни одной записки друг другу, в которой бы не произнесли Твое имя и не призвали Твое благословение! Вспомни, что мы вместе много молились Тебе! Вспомни, что мы жаждали, чтобы наша любовь была бесконечна!».

Это было последним благодеянием религии. Высоко было ее значение в любви и в страдании, в соединении и в разлуке этих двух душ.

Но еще больше сделала она для утешения той, которая осталась жить. Тут религия совершила чудо. Она разом помешала и ей умереть от скорби, и умереть самой скорби. [Вдова] осталась жить, питаясь своей скорбью, черпая для себя из нее все новые и новые силы. Горе предохранило ее от несчастья – забвения любимого человека, от рассеяния, от искания на стороне суетных и ничтожных утешений. Каким-то дивным светом в ее глазах религия осветила ее исчезнувшего супруга, и она стала жить с ним в единении еще лучшем, чем прежде. Разлука с тем, кого она любила, вызвала у нее потоки слез. А теперь, найдя его в новой, бессмертной любви, она утешилась. Ее первая жизнь с ним, столь счастливая, стала казаться ей скоро только бледною зарею, пробормотанным на недостаточном, неясном языке предсказанием об ожидавшем их союзе.

«– Знаешь ли, – сказала она однажды своей сестре, – все, что нравится нам на земле, есть только тень, а истинное воплощение его – только на небе. Не правда ли, нет ничего на земле слаще, чем любить? И в этой сладости что может быть совершеннее, чем любить Самое Любовь: ведь любить Иисуса Христа – значит любить Самое Любовь. Только бы умели любить Его всеми силами так же исключительно, как любят людей на земле. Я бы никогда не могла утешиться, если бы не узнала, что такая любовь к Богу существует и что она продолжится в вечности.

– Как ты счастлива, что так любишь Бога! – сказала ей сестра.

Она ей заметила:

– Как же мне не любить Бога? Как мне не быть полною восторга, когда я думаю о Нем? И в этом нет никакой заслуги. Это дало мне такие безграничные радости! Я так любила Альберта, так жаждала земного счастья, обладала им, утратила его и была в невыразимом отчаянии. Теперь же душа моя так преобразилась, так полна счастья, что все радостное доселе или все, что я воображала радостным доселе, – все это [стало] ничтожным в сравнении с моим теперешним счастьем».

Ее сестра была изумлена такими словами и возразила:

«– Но если бы теперь тебе предложили восстановить твою жизнь с Альбертом такою, как ты мечтала о ней, и если бы тебе обещали продлить ее на много лет?

Она не колеблясь ответила:

– Нет, я бы не приняла этой жизни!»

В другой раз сестра, видя, как она с ясным лицом входит в ту комнату, где она так много страдала, и выходит из нее, сделала ей намек на эти ужасные ее прошлые страдания. Тогда она сказала слово, поразительное для всех, кто знал всю глубину ее неизменной любви:

«Да, да, это были жестокие, ужасные дни, но теперь, по милости Божией, я радостно оплакиваю моего Альберта».

«Радостно оплакиваю моего Альберта»! Вот дивное слово! Взять душу, раздираемую глубочайшею скорбью, и, не насилуя ее природы, не отирая грубо ее слез, не оскорбляя жившую в ней любовь, возвести ее мягкою рукой до добровольного принятия этой скорби; от принятия скорби – к покорности воле Божией; от покорности – к миру, от мира и успокоения сердца высочайшей надеждой – к радости без забвения любимого существа или, скорее, к радости, полной все возрастающей любви, – вот победа! Лишь одна религия могла одержать такую победу. И лишь христианская религия одерживала такие победы!

Дата добавления: 2015-07-08