Запись из дневника за 24 августа 2004 г.

Шел десятый месяц 2009 года. С тех пор многое изменилось в жизни Михаэля. Хотя в душе у него по-прежнему царила пустота, но в минуты вдохновения в нем словно оживал некто, пробуждающий его к делу. В такие минуты Михаэлю казалось, что он чувствует чужое дыхание у себя в груди. Оно было тяжелым, порывистым, и порой ему и самому становилось трудно дышать. Глаза начинали слезиться от тусклого света настольной лампы. Но он не спешил бросать ручку, лишь медленно выводил на белом листе слова уныния и печали…

Высокие и толстые стены старого замка, с одной стороны, отталкивали своей строгостью и отчужденностью от нынешней жизни, но, с другой стороны, манили своей таинственностью. Было немного пасмурно. Воздух был свеж и чист, но кое-где от сырой земли поднималась легкая прозрачно-серая дымка, которая, отяжелев, медленно опускались на остывающие камни аллей. Светила полная луна. Капли росы, то ли отражали, а то ли сами излучали бледный свет, так похожий на тот, что недавно привиделся ему на мраморных плитах.

Михаэль сидел на холодных камнях, опустив голову. Его белые волосы, словно снег, спадали на тонкие плечи. Взгляд казался огорченным, но в то же время гордым и снисходительным. Михаэль смотрел на белоснежного ангела, что тихо засыпал у него на руках. Глаза ангела были открыты, и яркий свет, что когда-то дарил тепло и доброту, медленно угасал в них. Большие черные крылья Михаэля медленно опустились на ангела, нежно укрывая его лик.

Воздух был все так же свеж и холоден. Луна больше не бросала свой свет на серые капли росы. Ее сияние поблекло. Мир погрузился в темноту и страх. По бледной щеке Михаэля пробежала слеза и беззвучно упала на лоб ангела. Михаэль сидел в той же позе, склонив голову над своим угасающим другом и хранителем. Его душу воистину терзали демоны. Но вот - он на мгновенье увидел, как из глаз бледной умирающей жизни, что нежно покоилась у него на руках, текут серебряные слезы.

По спине Михаэля пробежала холодная дрожь, словно его кто-то погладил ледяной рукой. Через несколько секунд он услышал голос, который размеренно струился из уст Пустоты. Михаэль уже привык к нему и не обернулся, когда тот произносил свои обычные слова:

- Кайся, сын мой, - прошептала Пустота, продолжая гладить его своей мертвой рукой, оставляя для него лишь холод и одиночество.

Он снова посмотрел на ангела, что все еще лежал на его руках. Глаза ангела были открыты, и теперь от них веяло холодом. Его взгляд замер, жизни больше не было в нем места, и последняя слеза медленно стекла по его бледной щеке.

Казалось, крик собственной души заставил Михаэля поднять голову и взглянуть ввысь, туда, где совсем недавно светила золотистая луна. Сейчас там ничего не было: ни света, ни жизни, только сумеречные темно-синие и сизые тучи сгустились на небе. На черные крылья Михаэля тихо и беззаботно падал снег…

НО РАЗВЕ АНГЕЛЫ УМИРАЮТ?!

Белый лист бумаги вновь наполнялся душой и смыслом. Михаэль с легкостью писал стихи с того времени, как только понял, что этим он и живет. Но после того как его вдохновение успокоилось на бумаге, он почувствовал сильную усталость. Тихо встав из-за стола, он направился к дивану. Упав на него, он быстро окунулся в мир снов и смутных надежд.

Бумага осталась лежать на столе. И лишь легкий ветерок из щели между оконными рамами трепал ее края. Шуршанье было похоже на музыку. Оно словно напевало слова, что недавно вышли из души Михаэля…

Тихо на моих руках
Ангел засыпает.
Божий свет в его глазах,
Как туман, растает.

Черных крыльев моих тень
Лик его укроет.
Станет ночью белый день,
Кровью нас умоет.

Господи, меня прости!
Пощади убийцу!
Ты на волю отпусти
Дух мой, словно птицу…

Но Господь, хитер и тих,
Душу мою прячет.
Тихо на руках моих
Ангел мертвый плачет.

Белые бабочки за окном разбивались, медленно падая на серый асфальт. Михаэль наблюдал за ними, стоя возле мерзлого серого стекла. Его растрепанные волосы обвивали тонкую бледную шею, точно змейки, не давая, пожалуй, дышать полной грудью. В тишине он слышал свое тяжелое дыхание, чувствовал, как гулко бьется сердце. Глаза его стали совсем бледными от дневного света.

Белые снежинки кружились, словно в вальсе, с каждым мгновением убыстряя свой темп. Это был самый первый снег. Михаэль уже слышал у себя в голове хруст свежего покрова. Он помнил его еще с самого детства, с того времени, когда в темноте возвращался из школы. Он тогда не торопился домой и мог часами находиться на улице, играя сам с собой.

Во второй половине дня снегопад закончился, и выглянуло яркое солнце. Оно невольно светило в глаза Михаэлю, когда тот шел по узкой тропинке, засыпанной снегом, вдоль невзрачных магазинных витрин. Солнечные зайчики выныривали из белой глади снега. И Михаэль улыбнулся своей детской наивной улыбкой, вновь вспомнив свое беззаботное прошлое…

Те же улицы, те же дома раз за разом проходили через его сознание. Стекла кафетерия искрились яркими цветами. И вот он краем глаза снова увидел сидящую за столиком незнакомку. Красный шарф, как и прежде, обвивал ее шею. В руках была та же книга. Но ее взгляд уже не казался таким веселым, словно она была чем-то озабоченна. Сквозь ослепляющий свет, что отражался от оконных стекол, Михаэль видел ее блестящие глаза, ее сжатые губы, ее бледное лицо. Казалось, она вот-вот разрыдается. Михаэлю стало грустно. И он пожалел о том, что решил пойти именно этой дорогой. Но этот путь был самым коротким и привычным, и здесь попадались очень красивые виды, которые нравились Михаэлю.

Невидимые путы, будто бы сковывающие грудь Михаэля, ослабли, позволив ему глубоко вдохнуть освежающего морозного воздуха. Его печальный взгляд еще раз отметил незнакомку, словно на прощание. Михаэль всегда с трудом переносил расставания. Даже с теми людьми, которых он почти не знал, но которые оказывались милы его сердцу. Чем-то они удерживали его. Вероятно, своей таинственностью. Но эта незнакомка намного сильней врезалась в его память, в его сердце, чем другие, причиняя боль.

Не сделав ни одной попытки познакомиться с ней, он медленным шагом побрел своей дорогой, утопая в своей печали. Голова вновь закружилась от напряжения. Солнечные лучи окружали голову Михаэля. Он почувствовал слабость в ногах, но все же старался сохранять равновесие. Дойдя до большого кирпичного дома, он посмотрел на небо. Оно казалось совсем голубым. Михаэль снова глубоко вдохнул свежий воздух. Белый пар от выдоха поднялся вверх, чуть завис в воздухе и постепенно растаял. В эту же минуту Михаэль почувствовал, как его тело становится расслабленным. Тепло пробежало по спине, словно его кто-то нежно погладил. Ему нравилось такое ощущение. Чувство, что кто-то следит за всеми твоими действиями, проникает в голову и вытягивает из нее все мысли. Но иногда, впрочем, оно просто не давало ему спокойно жить…

Дверь в квартиру медленно открылась, и Михаэль снова увидел это хмурое лицо. Слип был чем-то недоволен. И в тусклом свете лампы, зажженной в коридоре, он казался бледным и уставшим, словно не спал с того времени, как они отыграли последний концерт.

- Ты здоров, Слип? – с добродушной усмешкой спросил Михаэль и переступил за порог квартиры. Слип, что недавно казался ему мрачным, лениво улыбнулся в ответ и побрел в комнату.

Было жарко. Михаэлю пришлось тянуться до высоко расположенной форточки, чтобы открыть ее. В эту же минуту, комнату наполнил чистый ароматный воздух зимы. Яркое солнце даже немного припекало сквозь толстые стекла. Михаэль лениво стянул с себя черный свитер. Длинные волосы упали на узкие плечи. Со спины он немного походил на девушку-подростка, но все же его крепкие руки, особенно в движении, были исполнены мужской силы.

Взор Михаэля устремился на улицу. Он опять наблюдал за тем, как куда-то спешили люди, измученные однообразной повседневностью. Они, как тени, слонялись по улицам в поисках тепла и утешения.

В комнате стояла тишина. Домашняя студия привычно мерцала своими маленькими огоньками. Монитор, что стоял в самом конце большого письменного стола, мерно сиял глубокой синевой и притягивал взгляд, словно без помощи символов, одним своим интенсивным свечением, пытался передать какую-то информацию.

Мари стоял около окна и тоже пристально глядел вниз, как будто следил за кем-то. Его длинные волосы были собраны в хвост, тело облегал черный халат, махровая ткань которого отчетливо подчеркивала, что Слип располнел за последнее время. Михаэль отметил и то, что лицо Слипа припухло, когда тот вновь с недовольством взглянул на него. А вот скулы резко выступали, если смотреть на них на дневном свету. Под глазами залегли синяки. И Михаэль невольно подумал о том, что его друг пьет без перерыва уже не одни сутки.

- Что-то случилось? – с беспокойством спросил он.

- Нет. Все нормально, - лениво прошептал себе под нос черный силуэт, который продолжал неподвижно стоять на своем месте.

- Слип, ты пьешь, да?

- Это не твое дело. И вообще, зачем ты пришел?

- Я принес текст на твою музыку.

Михаэль чувствовал себя на редкость некомфортно в этих стенах с тех пор, как он понял и даже почувствовал на собственной шкуре, что означают запой и плохое настроение Слипа.

- Положи его на стол, - приказным тоном сказал Слип.

- Но я хотел бы испробовать его на деле, Слип, - сердито произнес он.

Черный силуэт внезапно отошел от окна и направился в сторону компьютера. Через несколько минут голову заполнила тихая мелодия. Михаэль снова почувствовал легкость. Он больше не мог думать, не желал переживать. Он хотел снова вернуться в тот мир …. в мир, где умирают ангелы.

В этот день Петра в квартире не было. И от этого стало как-то свободней. Не возникало ощущения того, что за тобой кто-то наблюдает, смотрит со стороны своим неподвижным взглядом.

Нежный голос Михаэля струился из бледных уст, так, будто он пережил потрясение той ночи еще один раз. Но больше не было умирающего ангела, не было ощущения того, что кто-то гладит тебя своей мертвой рукой… Отчего-то было только спокойствие и ощущение теплоты.

«Каждый день одно и то же, - подумал Михаэль, спускаясь по ступенькам, - до того надоело, что хоть взвой». Он беспокоился за Слипа. Раньше он и подумать не мог, что все вот так вот обернется. Ведь именно Слип всегда твердил ему, что нужно быть сильным и бороться со слабостями. А тут сам сдался. Такого он от Слипа не ожидал.

Снег, что прошел днем, таял, оставляя на асфальте грязноватые лужицы. Стало пасмурно, но кое-где зимнее солнце пыталось пробить своими лучами толщу облаком. От этого свет прорвавшихся на волю лучей казался более насыщенным и ярким, чем обычно.

Очередная репетиция прошла не так гладко, как хотелось бы Михаэлю. Но все же он был доволен тем, как получилась песня. «Слип… да что Слип? Скоро у него пройдет это состояние. И все будет хорошо».

Михаэль шел по набережной, тяжело ступая на мокрый и грязный асфальт. Река снова была темной, как большое страшное чудовище, которое иногда является во снах. Вот только воздух был свеж, как никогда, и Михаэль не мог им надышаться. Он медленно шел, делая глубокие вдохи. Его щеки и нос раскраснелись от холода. Но, не замечая этого, он так же размеренно свернул и побрел вдоль дороги.

Большие здания своим величием вызывали легкое головокружение. Проходя мимо кафетерия, Михаэль невольно взглянул на столик, где совсем недавно сидела незнакомка. Печаль снова заполнила его душу. Голова закружилась всерьез. Он пытался справиться со своими чувствами, но все же природа взяла свое, и Михаэль снова окунулся в небытие. И лишь через пару дней в его дневнике появились свежие черные строки…

«Сумеречная окраина города. Поодаль - трамвайное кольцо. Рваные силуэты деревьев, выныривающие из зыбкой равнины пустыря. Бледные змейки тумана просачиваются из темноты, чуть светясь. Робкая звезда слезой набухает на горизонте. Звуки человеческой жизни приглушены расстоянием. Возможно, кроме меня здесь больше никого не осталось.

Я пришел сюда, чтобы кого-то найти. Я точно знаю, что меня ждут. Очень ждут. Но я не представляю, кто именно. Неведомый зов выманил меня из дому этим холодным вечером. И вот я заставляю свое сознание отступиться от напрасных размышлений, которые только мешают мне удерживать призрачную нить поиска, и полагаюсь на чутье.

Иду все дальше и дальше. Туда, где уже нет этих однообразных девятиэтажек и опутывающих их фонарей. Под ногами похрустывает подернутая первым льдом исковерканная земля. Похоже на след тяжелого грузовика… Изломанные штрихи мертвой травы рассыпаны по мерзлой равнине.

Внезапно краем глаза мне удается уловить силуэт, почти тень. Мне кажется, что она плывет, не касаясь земли. Жутковато. Только я от своего не отступлюсь, раз уж пришел. А туман становится все гуще. Заполняет воздух, как молоко, налитое в воду. Вскоре небо надо мной словно истекает серебром, и я слышу нарастающие звуки. Они такие, будто распрямляются тонкие пружины. Что-то северное, шаманское…

На несколько секунд на меня находит оцепенение. Я перестаю соображать, кто я и что со мной происходит. А, очнувшись, обнаруживаю у себя в руке исписанный каллиграфическим почерком листок пергамента. Серебристого света, пронизывающего туман моим глазам оказывается достаточно, чтобы я смог прочесть стихотворное послание:

Жизнь – случайно засевший осколок.

В темных дебрях – бескрайние сны.

Я лежу с перерезанным горлом

В электрическом свете луны.

Как все вышло? – Неважно. Об этом

Знают те, кому выпало знать.

Но на чьих-то руках черной меткой

Я с усмешкою буду лежать.

Надо мной чернокрылые мыши

Кружат вещий свой медленный пляс.

Я забыла о важном и лишнем,

И никто мой покой не продаст.

Совершенный опал вечной ночи

Мне дороже сокровищ владык.

Если небо мне внемлить не хочет,

Камень сдержит мой призрачный крик.

Все, кого я звала и любила,

Все, кого я пыталась сберечь,

Враз вампирами выпили силы –

И свободу обрел клятый меч.

Я не знаю, смогу ли прощеньем

Свою участь облегчить теперь.

Я останусь израненной тенью,

И никто не откроет мне дверь.

Моя доля стекает по капле

На оплавленный мглою песок.

Эту роль в бесконечном спектакле

Не окончит и выстрел в висок.

Здесь прозрачной становится кожа…

Здесь становится все холодней…

Только губы все шепчут: о, Боже!

Не оставь бесприютных детей…

Едва я оторвался от этих строк, будто бы выведенных старинными чернилами, как сбоку снова замаячила тень. Теперь она не пыталась исчезнуть, скрыться от меня. Она явно звала за собой. Так что мне оставалось делать, как не идти вслед за ней?

Память подсказывала мне, что она ведет меня к берегу реки, туда, где тянется цепочка заброшенных строений позапрошлого века. Они настолько ветхие, что никто не решается забредать в этот мертвый кусок пригорода. Понимая, что фактически иду на самоубийство, я брел за тенью до разрушенной каменной ограды, затем – до старинного особняка, фасад которого был расколот примерно посередине оскалившейся в зловещей вертикальной улыбке трещиной. Левый угол здания обвалился, открывая затемненные сумерками внутренности дома.

Но вот в дальнем окне справа загорается свет. Желтый, трепещущий. Видимо, кто-то зажег свечи. Тень зовет меня внутрь. Главное крыльцо провалилось, по нему не пройти. Но тень указывает на дверной проем, ведущий в пристройку, и я проникаю особняк.

И – разрухи как ни бывало!..

Не веря своим глазам, я миную просторную кухню с горящим очагом, небольшой коридорчик и оказываюсь в ярко освещенной свечами прихожей. Взгляд невольно цепляется за детали интерьера, принадлежавшие давно минувшей эпохе: статуэтки, мебель с резными ножками и дверцами, алые бархатные портьеры с золотыми кистями, лепнина на потолке, портрет пронзительно красивой женщины над камином, в котором пляшут уютные язычки пламени.

Ее пепельно-русые волосы приподняты над высоким лбом плетеной диадемой и локонами ниспадают на округлые светлые плечи. Серо-зеленые слегка раскосые глаза обрамляют густые черные ресницы. Полные губы чуть приоткрыты. На впалых щеках рубинится смущенный румянец. Колье с выложенной из мелких изумрудов змейкой нежится на груди, вольно лежащей в просторном вырезе серебристого платья.

- Рада тебя видеть в моем доме! Давно уже в нем не было гостей.

По широкой лестнице, застланной мягкой ворсистой дорожкой, шла ожившая женщина с портрета. Единственное существенно отличие было в том, что на ней было черное платье, почти наглухо скрывающее тело и оставляющее на обозрение лишь прекрасное лицо незнакомки.

Мне хочется спросить, кто она и что с ней случилось, но женщина, словно улавливая мои непроизнесенные вопросы, приглашает меня следовать за собой наверх. Мы оказываемся в спальне, посреди которой стоит огромная старинная кровать с балдахином. Справа от нее на резном столике стоит серебряная ваза с яблоками. Одно – надкусанное – лежит на краешке столика рядом с пустым хрустальным бокалом на длинной ножке. Приглядевшись, я замечаю на полу осколки второго бокала.

- Они мне не поверили, - со злостью произнесла женщина и резко села на краешек кровати. – Решили, что это я принесла ему вино и яблоки. А я… я вовсе не желала смерти этой твари. – Она смотрела мимо меня, искривленным, но все равно изящным ртом вонзая в пространство отчаянные фразы. – Я любила его и пришла к нему в дом, несмотря на запрет, несмотря на то, что понимала, что мне нечего ждать от этой страсти, кроме проклятья. Я ублажала его, как могла, но его не хватило и на неделю. Я отдала ему все, даже свое честное имя, а сама оказалась лишь одной из бесконечной череды шлюх. Вот ты… ты… - последние слова она выкрикивала, захлебываясь от негодования, - ты бы осудил меня за это?!..

- Нет, нет, что ты! Нет! – вырвалось у меня. – Зачем мне тебя судить? Ты же лучше всех! Взгляни на себя в зеркало: как можно подумать что-то дурное о женщине, обладающей такой совершенной красотой.

- Взглянуть в зеркало? – переспросила она, и я уловил в ее тоне необидное ехидство. – Я ненавижу смотреться в зеркало. А хочешь узнать почему?

Не дожидаясь ответа, она схватила меня за руку и потащила в темный угол комнаты, дальний от окна. Там стоял дамский столик с зеркалом, завешанным плотной черной тканью. Она рывком сдернула ткань и распахнула ворот своего платья. Глянув на открывшуюся белую кожу ее шеи, я ощутил непреодолимое желание прикоснуться к ней губами, но то, что я увидел в зеркале, заставило меня отшатнуться. На ее горле зияла глубокая рана, внутри которой чернела кровь.

- Что, страшно? – с трагичной усмешкой спросила она.

Я и впрямь почувствовал, как по моему позвоночнику пробежали ледяные мурашки.

- А я уже привыкла, - призналась она. – Ну, почти…

И снова застегнула ворот и закрыла зеркало.

- Так ты призрак?

- Кто из нас призрак, это мы еще посмотрим, - обиделась она, хотя я и не думал, что мой глупый вопрос так ее расстроит. – Меня зовут Мария. И с тех пор, как со мной ни за что ни про что расправились люди, которых я считала близкими… А они боялись, что я подпорчу им репутацию… С тех пор я хозяйка этого дома. Но мне он осточертел.

- Я могу тебе чем-то помочь?

- Если бы не мог, я бы тебя не позвала, - уверенно ответила она.

- Так эта тень на пустыре…

- Моя служанка. Не озирайся по сторонам, ты ее все равно не увидишь. Вот она-то как раз не принадлежит этому миру. А для меня еще не все потеряно.

- Что я должен сделать?

- Нужно, чтобы кто-нибудь очень сильно захотел, чтобы я стала свободной и смогла вернуться. Сумела вернуть отпущенные мне годы.

- Но зачем тебе это? Думаешь, так будет лучше? – спросил я, понимая про себя, что отныне без нее мне будет всегда чего-то не хватать.

- Хотя бы будет по-другому. Не так, как все эти годы. Если я до сих пор не нужна там, то, возможно, мне стоит остаться здесь. Но только не привязанной к этому дому и к его проклятым воспоминаниям. Помоги мне. Что тебе терять, мой бедный одиночка?

Ее ласковый голос пронзил меня волной такого понимания, какого я не встречал ни от кого из знакомых мне людей. На какое-то мгновение мне стало жаль себя. Я, действительно, был очень одинок, но знал, что и ей ничего с этим не поделать. Лучше бы она взяла нож и резала им по моей коже, - и то нахлынувшая боль не была бы такой невыносимой.

- Мария… - почти одним дыханием произнесли мои губы.

- Я не ошиблась в тебе, - сказала она, участливо глядя мне в глаза. – Мы очень похожи, даже слишком. – Дальше она говорила то, что я раньше и сам осознавал в своей натуре, и это было и в ней. – Мне всегда казалось, что любовь может оправдать все мои поступки. Я не умела лукавить. Если что-то меня раздражало, я не пыталась прикинуться, будто бы все хорошо. Я делала то, что хотела делать. Да, ты можешь мне сказать, что я, наверно, доставляла много хлопот окружающим. И что из этого? Посмотрели бы они на себя, эти гении лицемерия. В моей ветрености было не больше греха и позора, чем в их чванливой напускной порядочности. А ты… ты прозрачное стекло. Ты луч лунного света, пронзивший мою безысходную тьму. Согрей меня…

Я прижал ее к себе, осторожно гладя по пышным волосам, отдавая ее продрогшему телу свое тепло. Оно словно перетекало из сосуда в сосуд. Я чувствовал, как под моей рукой оживает ее нежная кожа, как на виске начинает пульсировать тонкая жилка… О, пусть бы она забрала всего меня, впитала все мое существо, - мне нисколько бы не было жаль. Впервые меня так сильно порадовало ощущение жизни, которое я уже почти разучился принимать как благо.

Но Мария отпрянула от меня – и я видел ее другой, уже не бледной, с порозовевшими щеками, с полнокровными губами, с блестящими глазами. Она медленно, словно боясь, что что-то может быть не так, коснулась ворота своего платья, тонкими пальцами проникла внутрь… и уверенно разорвала его. Я увидел только чистую кожу.

Я смутно помню, что происходило в последующие минуты. Вокруг меня было какое-то смутное движение, которое оборвалось шумом текущей воды и твердостью камня под моим неподвижно лежащим телом. Я открыл глаза и снова увидел Марию. Ту и не совсем ту…

Дамы в платье девятнадцатого века больше не было. Рядом со мной на полуразрушенной каменной изгороди, за которой в предрассветных сумерках катились волны реки, сидела светловолосая девушка в обычных облегающих джинсах и темной льняной рубашке. У нее на коленях лежала небольшая глянцевая сумочка. Длинные русые пряди развевал легкий ветерок, долетающий с реки.

- Мария? – неуверенно спросил я.

Она кивнула.

Я не знал, что сказать дальше. Я понимал, что отныне мы связаны навсегда, но все же что-то нас разделяло, как дымчатая ткань этих сумерек поздней осени.

- Тебе придется отпустить меня, - сказала она. – Прости, мне очень не хотелось причинять тебе страдания.

А я чувствовал, что теперь для меня не будет времени лучше, чем минуты этой пепельной мглы, сгустившейся на окраине ночи. Мария положила руку мне на глаза, и я невольно вздрогнул, подумав, что точно так же она могла закрывать глаза своему убитому избраннику.

Утром я проснулся на своей кровати и уже не был уверен в реальности произошедшего, хотя тогда все ощущалось совершенно по-настоящему. Я встал, прошелся по квартире, разыскивая свою одежду, чтобы обнаружить следы ночного путешествия, если таковые имелись. Но мои начищенные ботинки ровненько стояли в прихожей, на куртке и на брюках не было ни следа грязи, а я бы непременно испачкался, плутая по развалинам и лежа на камнях. Вот только на моем свитере я нашел длинный пепельно-русый волос. Откуда он? Ни у кого из моих знакомых я не припомню такого редкого цвета. И еще: отчего мне так тоскливо, будто я потерял нечто очень мне дорогое?..

Ни одного ответа. Одни вопросы. И новые строки на бумаге – дух и плоть той ночи, что пригласила меня (наяву или во сне) под свой таинственный покров:

Ты меня будешь жалеть,
Болью кожу пронзать.
Сам принесу тебе плеть,
Буду в глаза смотреть,
Буду молча я ждать,
Буду молча я ждать.

Светом будет мне мгла.
Светом будет мне мгла.
Светом будет мне мгла.
Светом будет мне мгла.

Мне тебя не полюбить.
Пальцы, словно ножи…
Буду с тобой говорить,
Буду тебя просить
В дар принять мою жизнь,
В дар принять мою жизнь.

Светом будет мне мгла.
Светом будет мне мгла.
Светом будет мне мгла.
Светом будет мне мгла.

Но тебя еще нет.
Или все же была?..
Я не заметил твой след,
Свой не нашел ответ…

Светом будет мне мгла.
Светом будет мне мгла.
Светом будет мне мгла.
Светом будет мне мгла».

Дата добавления: 2015-10-28